Виктория Миллиан - Идеальный партнёр

 - Такой кинематограф просто не соответствует твоему темпераменту.

 - Ах, оставь. Я не южанин. Я очень сдержан в отношениях с людьми. Ты - другое дело. С тобою я сам себя не узнаю. Знаешь, ты изменила меня. Нет. Не возражай. Я никогда себя так не вёл с женщиной. И не мог так себя вести. Я был другим.

 - Нет, Хайнц. Не бывает. Такого не бывает. Всё в тебе было. Кто-то должен был только открыть этот ящичек. Темперамент у тебя всегда был, иначе чего бы ты добился в жизни?

 Вышли они немного раньше, чтобы за полчаса забрать заказанные по телефону билеты.

 - Тебе нравится Том Хэнкс? Кто твой любимый актёр? - Хайнц ожидал, что она будет думать, но Лора ответила сразу:

 - Джон Траволта.

 - Этого ещё не хватало! И так быстро отвечаешь! Что в нём такого? После Pulp Fiction ни одного хорошего фильма.

 - Это неправда. Ты из ревности так говоришь.

 - Я смотрел до того. И мне не понравилось.

 - Наверное, он на тебя немного похож.

 - Он на меня ни капли не похож. Это возмутительная и наглая ложь! Ни в чём. Я даже и близко не такой толстый.

 - Хорошо-хорошо. Ты - между Saturday Night Fever и Pulp Fiction. Но тот же тип. Я всегда чувствовала, что мне нужно.

 - Я намного ближе к Saturday Night Fever, - примирительно пробурчал Хайнц, потом хмыкнул: - Джон Траволта. Мне так никто не нравится, даже и не снится.

 - Правда?

 - Иногда снятся две. Но обе - ты. А тебе снятся эротические сны?

 - Нет. Уже давно.

 - А фантазии? Есть у тебя какие-нибудь фантазии? Что-нибудь такое, что даже себе не говоришь. Не формулируешь.

 Она помолчала, думая.

 - Да.

 - Скажи.

 - Нет.

 - Ну, Рыжий! Я тебе всё говорю.

 - Я хочу, чтобы нас с тобою кто-то увидел, - она смущенно уткнулась ему в грудь.

 - Никогда. Никогда! Если узнают, что ты мне... прямо в рот, я тебя не уберегу. Будут же просто бегать табунами.

 Возле желтого "порша" они остановились. Потом Лора медленно обошла его:

 - Какой он красивый. Обводы, как у животного. И цвет не металлический. Надо его как-нибудь назвать. Ты читал "Трёх товарищей"?

 - Это кто?

 - Это Ремарк, немец. Ты не мог не читать, это все читали.

 - Наверное, тогда и я, если все. Но не помню. А что там?

 - Не могу поверить. Вот что меня на Западе поражает. Вы почти не читаете. Во всяком случае, не сравнить с нами.

 - Во-первых, ты теперь тоже "мы". Россия вас всех давно потеряла. Так что средняя начитанность Запада сильно возросла за последнее время. А во-вторых, у вас просто не было никаких других возможностей для досуга. Где ты была в своей жизни до того, как уехала на Запад?

 - Ты прав. Но в нашем досуге что-то было... С тех пор, как я стала ездить, я почувствовала, что не так уж много теряла до того.

 - Так что там было в "Товарищах"? Что-нибудь коммунистическое?

 - Ничего похожего. Это о дружбе, любви. Трагической. И там был Карл, Призрак Дорог. Спортивная машина.

 - "Спортивная машина" - звучит хорошо, но против трагической любви я категорически возражаю. А Карл - хорошее имя. Подходит.

 - Нет, это плагиат. Нельзя.

 - Неважно. Зарегистрируем его Карл Второй. Маленькая добавка сразу всё меняет, поверь специалисту. А дома будем называть просто Карл.

 - Да. Однажды профи - профи всегда.

 - Кто-нибудь против? Тебе ведь тоже нравится имя. А я просто превращаю желаемое в действительное. Слово "нельзя" мне не известно.

 Уже по дороге он вернулся к задевшей его теме:

 - По поводу чтения и элитарного кино. Понимаешь, я столько в жизни всякого знаю и понимаю, что позволяю себе что-то не знать и не воспринимать. Налоги на образованность я не плачу. Кафка, например...

 - Ты что же, и Кафку не читал?

 - Наоборот. Читал, оторваться не мог. Взял в руки и не мог оторваться, но больше не буду никогда. Это его насекомое! Бр! Я себе настолько ясно всё представлял. Стать насекомым! Такое извращение. Омерзительно. Это противно моей натуре.

 - Ты очень впечатлительный. И всегда был. Я права.

 - Или возьми Шопенгауэра. Мне очень понравились его "Две основные проблемы этики". Особенно "Об основе морали". Многое: что касается личной чести, особенности её понимания европейцами, разных аспектов супружества, общественной морали. Очень многое - именно из-за простоты и ясности - оказалось настолько точным и всё ставящим на место, что у меня возникла просто какая-то благодарность человеку за его ум. Но при этом очень многое у него мне претит. По-настоящему претит. Это против меня. Чего стоят, например, высказывания, что прощать - это всё равно что выбрасывать в окно накопленный капитал. Что человек никогда не меняется. Не только это. Я заметил, что после того, как я его читаю, у меня потом несколько дней испорчено настроение. Это писал экстремальный интроверт. Человек, проживший жизнь в одиночестве и любивший только себя и свою собаку. Ты читала его?

 - Нет. Мне ещё слишком сложно читать немецких философов в подлиннике. Я читала Освальда Шпенглера в переводе, но как-то он у меня не пошёл. Может быть, перевод...

 - Между прочим, Шпенглер из Гамбурга. Может быть, дело и не в переводе. Я его тоже до конца не дочитал. "Закат Европы" я имею в виду. Начало мне очень понравилось. Мысль о повторяемости, цикличности развития цивилизаций мне очень понравилась. Но потом он ушёл в сравнение культурных периодов: греческих, египетских, западноевропейских. Я не такой большой эрудит. Мне нужно было просто ему поверить, что дорическая капитель является в Греции тем, чем в Европе - готические формы или фуга в музыке. Я, честно, даже уже не помню, что там чему соответствует. И был готов принять на веру его постулаты. Но только до определённого момента. До того момента, как он стал говорить о современности, о вещах, которые я понимаю. Когда мне говорят, что современная физика отражает некое иллюзорное состояние умов учёных, я в это не верю. Вся современная техника стоит на теоретическом знании. Если бы теоретическое познание было иллюзией, не было бы атомной бомбы. Дальше я не стал читать, инвестировать своё время. Для того, чтобы я поверил каким-то умственным построениям, нужна, как минимум, точность в деталях, которые мне известны.

 Они приехали на Эспланаде и оставили Карла на длинной стоянке напротив Колоннаден штрассе. Когда проходили мимо огромной рекламы сигарет, Лора сказала:

 - Знаешь, как это называется? Германия, пожирающая своих детей.

 - Ты драматизируешь. Хотя, конечно, курить вредно.

 - Можешь бросить? Не укорачивай мою часть твоей жизни.

 - Уже бросил.

 - Когда?

 - Сейчас. На этом месте. - Он вынул сигареты и бросил в урну.

 На следующий день около пяти часов Хайнц осознал, что плохо себя чувствует. Он чувствовал себя так уже после обеда, но осознал только, когда, сев писать е-mail в Гонконг, увидел свои очень бледные и даже немного дрожащие руки. Тут он сразу заметил, как пересохло во рту, стекал по бокам пот, как влажные волосы прилипли ко лбу и затылку.

 Он потряс головой, но ответом была только лёгкая дурнота. Он не понял, что это. Немного посидел, глядя перед собой, потом покончил с электронной почтой и съездил к себе на квартиру принять душ и переодеть рубашку. Ему надо было ещё переговорить с Вебером, обсудить политику относительно Франкфурта. И только войдя к тому в кабинет и увидев второго зама с сигаретой, Хайнц понял. Он попросил закурить, сказав, что забыл свои дома, и посидел несколько минут молча, оживая. Вот оно что. Так вот оно что.

 Они проговорили с Вебером почти до половины седьмого. Но потом Хайнц Эверс простился, сославшись на срочное дело. Ему надо было успеть в аптеку.

 Нет уж! - сказал себе Хайнц. - Зависеть я могу только от чего-то одного.

 Лора давно уже хотела сходить к Ханне. Но теперь она хотела сходить к Ханне с Хайнцем.

 - Но что я буду там делать? - пытался отвертеться Эверс. - Вы станете говорить по-русски. Я буду вас только стеснять. Честно, Малыш, сходи сам. Мне поработать надо, я тогда задержусь на фирме, а то мне всегда жалко задерживаться, когда ты дома.

 - Хайнц, пожалуйста, я так хочу, чтобы ты её увидел! И потом, она говорит по-немецки лучше меня, вернее на идиш, но ты поймёшь. Она на нём с детства говорит, и даже дома с Лазарем они всегда на идиш говорили.

 Лора продолжала настаивать:

 - Я хочу, чтобы ты её увидел. Это такой типаж! Она - Ева, праматерь человеческая. Только не та молодая, что только яблоко съела, а старая, древняя уже совсем. Она такая уродливая! Но это видишь только первые пять минут, а потом просто чувствуешь себя дома, у мамы. Ты почувствуешь это тоже, я уверена. Что странно: у неё очень плохие отношения с двумя другими невестками. Они обе русские...

 - Вот этого я не понял. Ты себе противоречишь. Им она не мать? Потому что они русские?

 - Нет, совсем другое. Им это оказалось не нужно. И потом я от неё дальше, меня её тепло только греет, а они чувствуют себя на сковородке. Это сложно объяснить.

 - Но ты попробуй всё-таки. Ты меня совсем запутала со своими швагерами. И почему ты ей дальше, ты ведь тоже была невесткой, как и те две?

 Хайнц на самом деле не понимал этих отношений. Он, например, совершенно не мог себе представить, как это ему можно сейчас пойти с Лорой к матери своей бывшей жены.

 - Это действительно может показаться странным: мой бывший - её младший сын. Но он как бы нееврей. Он родился уже, когда антисемитизм в стране был очень сильным, не только на бытовом уровне, но как политика. Его и назвали Сергей. Это совсем нееврейское имя. Традиций, имён тогда стали стесняться, дети особенно. У нас в классе был Гринберг Дима, потом кто-то узнал, что он на самом деле Давид, и его задразнили. Он перешёл в другую школу.