– Не знаю. Может, да, может, нет. Пока я здесь, в Нью-Йорке, я разошлю резюме в другие школы, те, что покрупнее, предпочтительно в больших городах, где наверняка более интересная и насыщенная жизнь. Если же снова вернусь в Колдуэлл, не хотелось бы опять угодить в капкан. А вернуться придется, как только закончится карантин, и доработать оговоренный в контракте срок. Что я буду делать потом, пока не знаю.

– Мне кажется, вы способны на большее, – заметила Блейз, и его искренне тронули ее слова. Проведя несколько дней в ее доме, Саймон проникся к ней уважением. Он видел, какой самоотдачи требует от нее работа, какой колоссальный труд стоит за ее славой. Она честно призналась, что мало уделяет внимания дочери, но эта честность тоже была достойна уважения.

– Спасибо. По крайней мере, я попытаюсь, – пообещал Саймон, имея виду более активный подход к собственной жизни. – Иначе я никогда не узнаю, на что способен. Мне не нужно быть звездой, да я и не хочу. Но лучшим в своем деле – это непременно.

Эти слова были сказаны без малейшей рисовки.

– Судя по тому, что я увидела, вы и так лучший. Эрик сказал правду. То, что вы делаете, это так благородно! Думаю, вы без труда найдете себе работу получше. Главное, захотеть. У вас для этого все есть: дипломы, талант, дар прирожденного педагога, мотивация. То, что вы делаете для других, – это настоящий дар.

За последние два дня Салима как будто расцвела. Теперь даже Блейз поняла разницу между Эбби, сдувавшей с Салимы пылинки, и Саймоном, вдохновляющим ее на самостоятельные поступки. Кстати, и с самой Блейз он тоже весьма любезен.

Они поболтали еще несколько минут, затем Блейз встала и сказала, что пора в постель: через час ей уже вставать. Саймон извинился, что задержал ее.

– Наш разговор того стоил, – мягко ответила Блейз. – Иногда по ночам, когда я думаю о своей жизни, мне становится страшно. На ум идут лишь былые ошибки и опасности, что маячат впереди.

– Так бывает со всеми, – сочувственно произнес Саймон. – Не корите себя.

Что ей начинало в нем нравиться, так это то, что он воспринимал ее без излишнего пиетета. Нет, конечно, он ее уважал, считал, что она сделала потрясающую карьеру, но при этом не был ослеплен блеском той мишуры, что сопровождает звездный статус. Он понимал, кто такая Блейз Маккарти, и, как и она, был обычным человеком из плоти и крови. Оба знали, что такое случается редко. Саймон относился к ней, как к обычной женщине, а не к звезде. Таких людей она давно не встречала.

– Спокойной ночи, Саймон, – сказала она и махнула у порога рукой. – Вам не нужно готовить для меня кофе в такую рань. Лучше выспитесь как следует.

Даже если ей самой вставать через час, пусть хотя бы Саймон поспит до того времени, когда проснется Салима.

– Но кто-то же должен о вас заботиться, – серьезно возразил Саймон. – Насколько я вижу, о вас никто не заботится. Зато вы заботитесь обо всех или, по крайней мере, несете за всех ответственность.

Он был первым, кто это заметил, во всяком случае, первым за последние несколько лет. А ведь он прав. О Блейз никто не заботится. Никто и никогда. Она всегда была бойцом, умеющим выживать в любых обстоятельствах, привыкшим все делать самостоятельно.

– По крайней мере, я хотя бы могу приготовить для вас кофе, а вечером – приличный ужин. Это не слишком много, но все-таки.

– Это уже много, – заверила его Блейз. – Спасибо вам. И еще раз спокойной ночи.

Она закрыла кухонную дверь. Саймон направился в свою каморку. Блейз перед тем, как уйти к себе, заглянула к Салиме. У нее было такое чувство, будто она обрела нового друга. Это всегда приятно.

Глава 7

Из-за пертурбаций на работе Блейз совершенно позабыла о том, что нужно найти дочери учителя пения. Теперь Салима с Саймоном каждый вечер устраивали концерты. Салима была в восторге. А вот Марк – в отличие от Блейз – не забыл. Через неделю после ее просьбы он положил перед ней на стол записку, которую она должна была прочесть сразу после утреннего эфира.

В списке было три имени с телефонными номерами и адреса электронной почты. Две женщины и мужчина. Двое из Школы музыки и театрального мастерства и одна из «Джуллиарда». В записке сообщалось, что Марк говорил со всеми тремя. Блейз задумалась, кого же ей выбрать.

– Кто вам понравился больше всего? – уточнила она, впечатленная серьезным подходом помощника. Салима будет на седьмом небе от счастья.

– Однозначно дама из «Джуллиарда». Двое других тоже хороши, но эта понравилась больше всех. Странновата немного, зато готова работать с Салимой, несмотря на то, что та незрячая. Двух других, как мне показалось, это смутило. Хотя я могу и ошибаться, все-таки разговор был по телефону. Но все трое из достойных учебных заведений.

– Доверьтесь интуиции, – без колебаний посоветовала Блейз. – Позвоните этой даме. Пусть придет к нам домой, чтобы Салима могла познакомиться с ней. Мне важно, чтобы эта дама ей тоже понравилась.

– Нет проблем, – ответил Марк. Через полчаса на столе Блейз уже лежала другая записка – с именем будущей учительницы вокала и временем, когда та приедет к ним домой на встречу с Салимой. Разумеется, там будет присутствовать и Саймон. Кстати, и Блейз к тому времени тоже вернется с работы.

На следующий день, минут через пять после того, как Блейз вошла в квартиру, раздался звонок домофона, и консьерж сообщил о прибытии гостьи. Гостьей оказалась Лючанна Гольдштейн, преподавательница вокала из «Джуллиарда».

Марк уже пояснил Блейз, что она итальянка, вышедшая замуж за американца, отсюда такое странное сочетание имени и фамилии. Спустя пять минут, пока Блейз все еще снимала в прихожей пальто, в квартиру вошла гостья, столь же странная, как и ее имя: широкая добродушная улыбка, светло-голубые глаза, сладкозвучный голос и копна блестящих золотых кудряшек.

Природа одарила ее роскошным телом с огромной грудью и тощими коротенькими ножками. Руки в браслетах, в ушах – огромные серьги, щедро надушена духами, на ногах – туфли на высоченной шпильке. В довершение ко всему экзотическая шляпка с подрагивающими цветами. Лючанна сняла ее, как только вошла в квартиру, и положила на столик в прихожей. Блейз не сводила восхищенного взгляда с головного убора. Шляпка напоминала сад, населенный крошечными обитателями.

Наряд будущей учительницы Салимы состоял из такого огромного числа компонентов, что Блейз не знала, на какой ей смотреть. Как жаль, что Салима не видит эту райскую пташку!

Однако самым примечательным в гостье был ее голос, гладкий, как шелк. Лючанна приветливо посмотрела на Блейз. Таких пронзительно-голубых глаз та еще ни у кого не видела.

– О, мадонна! – с улыбкой воскликнула Лючанна, продемонстрировав идеальные зубы. – Вы старше, чем я думала! – Она пристально посмотрела Блейз в глаза. – Но ничего страшного, научиться петь никогда не поздно.

У нее милый акцент, и Саймон невольно улыбнулся. Лючанна приняла Блейз за Салиму. Блейз поспешила разуверить ее в этом. Затем, услышав звонок в дверь, в прихожую вышла Салима. Она внимательно слушала разговор взрослых. Правда, стоило ей подойти ближе, как она поморщилась: в нос ударил тяжелый аромат чужих духов.

– Это Салима, ваша будущая ученица, – объяснила Блейз. – Проходите, пожалуйста.

В гостиной она предложила Лючанне чашку чаю, но та отказалась. Затем ее взгляд упал на рояль. Она с удовлетворением отметила про себя, что это «Стейнвей». Она немного нервничала, разговаривая с Салимой, и еще больше – с Блейз. Она знала, кто они такие. Ранее Лючанна сказала Марку, что первый раз слышит, что у Блейз Маккарти слепая дочь. В свою очередь он сказал, что, если ее наймут, ей придется подписать конфиденциальное соглашение. Для Блейз это была норма жизни. У Лючанны не возникло с этим проблем. Соглашение – значит, соглашение. Правда, она призналась, что у нее никогда не было незрячих учеников.

Они поговорили еще несколько минут. Лючанна расположилась на диване, Салима главным образом слушала, ничего не говоря. Она чувствовала, что гостья нервничает. Лючанна рассказала им, что училась оперному вокалу в Милане. Она скороговоркой перечислила оперные труппы, с которыми гастролировала почти по всей Европе. В Соединенных Штатах она вот уже восемнадцать лет, из них пятнадцать преподает в «Джуллиарде». Салиме она сказала, что если у той есть желание посвятить себя музыке, то она непременно должна поступить на учебу к ним.

Пока же Салима была настроена лишь брать частные уроки. Поговорив с полчаса, Лючанна попросила Салиму спеть. Саймон согласился аккомпанировать, и Салима встала рядом с ним. Как, однако, хорошо, что он тоже здесь! Она спросила гостью, что та хотела бы услышать. Пришлось признаться, что оперных арий она не знает, предпочитая эстрадные песни и госпелы.

Лючанна дипломатично предложила спеть по песне из обоих жанров. Салима начала с мюзикла «Мамма миа!»[8], затем спела арию из «Отверженных»[9] и закончила госпелом, который особенно любила ее мать.

Салима легко и непринужденно, без всяких усилий брала высокие ноты, настолько высокие, что, казалось, может голосом резать стекло. Все три песни были спеты буквально на одном дыхании, без ошибок. Наконец Салима закончила петь. Лючанна смотрела на нее, разинув рот.

– Ты распевалась перед тем, как я пришла? – нахмурившись, осведомилась она.

– Нет. Мне никто не говорил, когда вы придете.

Что было чистой правдой. Салима была в брюках от тренировочного костюма и носках, даже не в джинсах и обуви.

– Ты погубишь свой голос, если будешь так поступать, – предупредила ее пышнотелая итальянка. – Сначала нужно распеться. А этот госпел… ты всегда берешь такие высокие ноты?