Я вынула дневник, чувствуя себя неловко, но все же непременно желая выяснить, что внутри. И зарыдала в голос при виде первой страницы.

Детский, еще неустойчивый почерк. Этот дневник он вел в интернате – он же говорил, что все эти годы вел дневники и прятал от своих наставников.

Сегодня мы проводили опыты с запахом и вкусом. Они хотели выяснить, о чем напоминают нам запахи. Пол Котт, понюхав лимон, заплакал. Ему велели объяснить, в чем дело, и, когда он сказал, учителя ответили, что это воспоминание следует выбросить из головы, потому что его родители плохие.

Мне детская присыпка напомнила о ванне. Наверное, мама купала меня в ванне – больше некому, здесь только душ. Я вспомнил пену, под которой я прятался, как пузырьки щекотали кожу. Вспомнил, как налепил пузыри на подбородок, будто у меня борода, как у дедушки. И мама смеялась. Я вспомнил, как она заворачивала меня в огромное полотенце, словно младенца, и относила к себе в постель. Вспомнил, как я лягался, и вопил, и прикидывался, будто мне это не нравится, а на самом деле я был счастлив. И мне наливали какао, пока мама сушила мне волосы.

Мне было пять лет. Три года прошло. Но я все помню. Они говорят, что она была плохой матерью. Не годилась. И папа тоже. Они говорят, меня забрали у них для моего же блага, что мама и папа рады были меня отдать, но в это я не верю. Я помню, как они плакали, когда меня забирали. Мама плакала, кричала. Если она плохая, как они говорят, почему же я обрадовался, когда миссис Хэррис надушилась теми же духами? Я никогда ей не скажу, что у нее духи, как у мамы. Почему у меня живот сводит, стоит подумать о них?

В одном учителя правы: запахи подсказывают, они помогают вспоминать, и теперь я не могу остановиться. Они сами сделали так, что я начал, это не моя вина. Я не такой дурак, как другие, я не расскажу им, что я вспомнил. Настоящее не стану говорить. Потому что я не хочу, чтобы это у меня отняли.

Почти ничего не видя сквозь слезы, я добралась до конца последнего дневника. Целиком читать было некогда, надо было поскорее найти Кэррика и вернуть ему тетради.

Нас предупреждали, что в шестнадцать лет надо выбрать себе фамилию. Нам выдадут паспорта, мы сможем ездить. Фамилии родителей сохранить нельзя, у нас их давно отняли, а так я бы остался Кэрриком Брайтменом. Мысленно я так и называю себя. Но вслух нельзя – здесь у нас вместо фамилии номер.

Я наконец выбрал себе фамилию, и ее одобрили. Я должен был объяснить совету свой выбор. Я не сказал им правду, я давно скрываю от них правду, с тех пор как начал вести этот дневник. Мне кажется, дневник помогает лгать им, потому что я знаю, что есть место, где я говорю правду. Если дневники попадутся им в руки, меня заклеймят – ну и пусть.

Я помню, как однажды ночью папа нес меня на плечах. Мы бежали в кромешной тьме, и я думал, что это игра, а теперь догадываюсь, что мы убегали от стражей, но для меня родители делали вид, будто это игра.

Кажется, мы заблудились или мне почудилось, что мы заблудились, и тогда отец научил меня ориентироваться по звездам. Он показал мне Полярную звезду и объяснил, как строить по ней маршрут.

Он сказал мне: если я когда-нибудь собьюсь с дороги, нужно отыскать эту звезду. Через 1095 дней я выйду отсюда и постараюсь найти родителей. Искать родителей нам строжайше запрещено, об этом нам твердят каждый день. Но я хочу найти женщину, которая заворачивала меня в полотенце, пахнущее детской присыпкой, хочу найти мужчину, который показал мне звезды. Благодаря этим воспоминаниям, обрывкам воспоминаний, я чувствовал себя здесь таким счастливым, защищенным, как никто никогда в этом заведении.

Я не знаю, где они теперь, но знаю одно: ориентироваться надо на север. Все ответы там, и пусть ветер несет меня на север.

Поэтому я выбрал себе фамилию Уэйн. Флюгер.

Кэррик Уэйн

Я закрыла дневник, слезы катились по щекам, я чувствовала, что нужно спешить. Быстро переоделась в первое, что попалось под руку, мне было уже все равно. Можно надеть вчерашнюю одежду и все равно двинуться в завтрашний день.

Носок зацепился за ножной браслет. Я села и сняла его.

Оставила браслет на тумбочке у койки Арта.

– Ты всегда будешь со мной, – шепнула я, поцеловав его в губы. – Прощай, Арт.

Я вышла из палаты, ожидая, что меня вот-вот остановят, но врачи и медсестры уступали мне дорогу. В конце коридора стояли стражи – сердце замерло. Опять схватят. Но добрая медсестра легонько подтолкнула меня, а один из стражей, завидев меня, распахнул дверь.

Я двинулась к двери, а весь больничный персонал вдруг зааплодировал – со слезами, с улыбками на лицах. Я делала шаг за шагом, каждую минуту ожидая, что меня остановят, но никто не преградил мне дорогу. Я вышла в распахнутые двери – в неизвестность.

83

Два месяца спустя

У дедушки на ферме. Июль. Солнце пригревает. Я в летнем платье, тонкие завязки на плечах, цветочный узор так ярок, что порой привлекает сбитых с толку пчел.

Я устроилась одна среди клубничных грядок, закрыла глаза, подставила лицо солнечным лучам. Я на свободе – и, главное, чувствую себя свободной. Свободной я была и прежде, но не понимала, а теперь – знаю.

Вдали смех, разговоры, пахнет горящим деревом: из земляной ямы достают готовую еду для всех – для работников, для моих родных, для Пиа Ванг и ее семьи, для Рафаэля Ангело, его жены и семерых детей, для семьи Кэррика. Мои новые друзья – Мона, Леннокс, Фергюс, Лоркан, Лиззи и Леонард тоже здесь, а Корделия с Ивлин путешествует, показывает дочке весь огромный мир, все то, чего она была лишена, вынужденная с рождения прятаться. Леннокс не отходит от Джунипер с тех пор, как впервые ее увидел, и, мне кажется, это взаимно: с лица Джунипер не сходит улыбка. Мистер Берри и Тина предпочли остаться дома. Им все это нелегко дается. Да и никому это легко не дается.

Прошел месяц после той пресс-конференции, когда Трибунал собирался объявить, что верховным судьей вместо Кревана назначается Санчес, но все пошло не по плану, и в итоге на пресс-конференции было объявлено о роспуске Трибунала. Государство назначило Комитет правды, чтобы подготовить отчет о деятельности Трибунала. Началось внутреннее расследование поведения Кревана, а также уголовное дело о тех его преступлениях, которые подпадают под действие закона. Все наперебой старались что-то делать, но решение найти нелегко и пока еще никого не наказали. После драматического выступления Эниа Слипвелл накануне выборов она набрала большинство голосов и стала премьер-министром. Эниа готовит собственное заключение помимо работы Комитета правды – отчет Слипвелл, где будет учтена вся деятельность Трибунала. Роль каждого политика, бизнесмена, светила юриспруденции, который когда-либо имел к этому отношение. Но удастся ли призвать их к ответу – это пока неясно. Все с напряжением ждут публикации отчета.

Эниа прежде говорила, что за один день ничего не изменится, и все же – свершилось. Несколько недель длились споры, но в итоге парламент проголосовал, распустил Трибунал, отменил законы против Заклейменных, вся система была отменена в полночь того самого дня, когда состоялось голосование. За считаные часы Заклейменные получили равные права со всеми жителями страны, больше не считались гражданами второго сорта. Все, Заклейменные и незаклейменные, собрались во дворе замка Хайленд праздновать. И я была там.

Последствия этого декрета были просто невероятными. Рафаэль Ангело только успевал нанимать помощников, чтобы подавать все новые иски с требованием компенсации за ущерб, нанесенный каждому Заклейменному. Правительство выделило сто миллионов на компенсации, фонд Клейтона Берна – он так назван в память о старике, умершем в автобусе, том, которому я пыталась помочь, но так и не спасла. Его жизнь и смерть тоже не будут забыты.

Но главная компенсация – публичные извинения всем жертвам Трибунала, которые от имени правительства принесла Эниа Слипвелл. За то, что это длилось так долго и государство не пресекло деятельность «ревнителей идеала». Вероятно, многие ничего, кроме извинений, и не получат, но Рафаэль не успокоится, пока личные извинения не будут принесены каждому Заклейменному, пока не будет восстановлена репутация каждого, пока не будут признаны и увековечены страдания каждого.

Правительство сделало официальное заявление: никогда впредь в нашей стране не допустят подобного «забвения человечности, отравляющего души и лишающего граждан их неотъемлемых прав и достоинства». Теперь все оглядывались на недавнее прошлое и недоумевали, как мы вообще допустили такое. Теперь все казалось очевидным и простым.

Что касается детей, Порочных с рождения, всех этих детей, которых забирали из семьи, а то и отнимали у матерей прямо после рождения, им предоставили право вернуться домой – если пожелают. Но многие так и выросли в интернатах, давно уже стали взрослыми, их родители состарились или умерли, и теперь этим выросшим детям, которым вдалбливали – и они всю жизнь прожили с этим убеждением, – что их родители отщепенцы, что их не любят и бросили, пришлось узнать правду – и при этом узнать, что их родители так и сошли в могилу неоправданными, не получив никаких компенсаций или извинений за свои муки. Эниа Слипвелл организовала Ассоциацию детей Заклейменных во главе с Альфой – нужно было как-то справляться с этим огромным горем, путаницей и ложью.

Так что же в итоге сталось с каждым из нас?

Креван все еще на свободе, ждет суда за шестое Клеймо, которое по своему произволу мне поставил, – отделается наверняка небольшим тюремным сроком. Но его репутация погибла, впредь не будет у него власти и авторитета. Его узнают на улицах, смотрят в упор, выкрикивают проклятия. Судью судят. Я знаю, с чем он сталкивается каждый день. Я прошла через это. Тысячи и тысячи людей прошли через это.