– Селестина! – снова позвал меня Кэррик. Его голос охрип от крика.

Я подняла глаза и увидела его у двери замка, замка, из которого мы вырвались вместе. Рядом с ним на земле – Роган. Мы встретились взглядами. В глазах Кэррика – печаль, растерянность, надежда. Эти зеленые глаза вопрошали.

А потом захлопнулась дверца «скорой», прервала наш безмолвный разговор, помешав мне ответить – и тем лучше, ведь в ту минуту я не была готова.

80

Я сидела подле больничной койки Арта, окруженная непроницаемой тишиной. Какой контраст с бурными часами до того и поездкой на «скорой».

Арт стабилен. К счастью, пуля не задела внутренности – ни кишечник, ни печень, – не повредила крупные сосуды. Он поправится. Во всяком случае, физически. А как пуля в живот подействует на его и без того раненую душу – это нам еще предстоит узнать.

Веки отяжелели, у меня как будто наконец наступила в жизни пауза. Три недели подряд я вела себя так, словно стоит остановиться – и я уже ничего не смогу, и вот жизнь осадила меня: стой, Селестина, довольно. Мне и самой не хочется никуда больше спешить. Здесь я на своем месте.

У меня на коже шрамы, у Арта – рана от пули. Наши шрамы и другие изъяны рассказывают свою историю. Мои шрамы придают мне сил, напоминают, как я справляюсь с самой трудной порой своей жизни. Арту его шрам будет напоминать о том, как он защитил меня, как поступил правильно, помог Заклейменной. Он искупил свои ошибки и этим помог мне больше, чем сам понимает: он вернул смысл и моим поступкам тоже. Каждый день мы видим свои тела, мы навсегда останемся в этой коже – мы никогда не забудем.

Заглянула сиделка Джуди, она добрая. Забрала мою чашку зеленого чая – остывшую, нетронутую – поставила другую, судя по запаху – ягодный отвар.

– Стараюсь как могу, – пошутила она. – Это тебе из замка передали.

Она протянула мне рюкзак, тот, который был при мне утром, когда нас погнали на рыборазделочный завод. Это удачно, мне так хотелось избавиться от арестантской одежды, в которую меня переодели в замке, – и не только потому я хотела поскорее ее снять, что она пропиталась кровью Арта.

– Мистер Креван, к вам пришли, – добавила сиделка уже вовсе не так любезно.

Креван поднял голову – он так и сидел, зарывшись лицом в простыню, с тех пор как Арта уложили на эту койку. Глаза его налились кровью, покраснела и кожа вокруг, из носа тоже течет. Мы уже много часов просидели рядом, в полном молчании и вполне миролюбиво.

– Полиция? – Он втянул в себя сопли. – Пусть войдут.

Он утер лицо рукавом, готовясь к встрече.

Вошли двое в костюмах.

– Мистер Креван, нам нужно поговорить наедине.

– Все в порядке. – Он встал, подтянул джинсы. – Селестина была там, когда это произошло. Она тоже свидетель. Мы уже говорили с полицией на месте, но я рад – я очень ценю ваше серьезное отношение к делу. Вы детективы?

Оба кивнули.

Он шагнул вперед, протягивая руку.

– Мистер Креван, мы по другому делу. Не о ранении вашего сына. Мэри Мэй уже арестована.

– Вот как. Тогда что?

Детективы оглянулись на меня. Я почувствовала холод в кишках. Все из-за меня. Из-за видеозаписи, которую увидела вся страна.

– Как я уже сказал, нам следует побеседовать приватно, – строго повторил детектив, но Креван не из тех, кто сдается без боя.

– Если речь идет о промахах, допущенных Трибуналом, с этим также начали уже разбираться. Лично я больше не служу в Трибунале, меня уволили. Завтра утром об этом сообщат на пресс-конференции. Также начато расследование приговоров Трибунала, так что, господа, все под контролем, Трибунал сам во всем разберется. Вы можете поговорить с новым верховным судьей, Дженнифер Санчес.

Он снова вел себя как судья, пытался все контролировать, будто его ничего не может затронуть, но власти у него уже не было, ни ярко-красной мантии, ни герба «ревнителей идеала», – только мятая клетчатая рубашка да джинсы, замаранные кровью. Этот неофициальный Креван пытался удержать в руках контроль, Креван-чистящий-гараж, Креван-моющий-машину, возящий Селестину и Арта на фермерские ярмарки. В ту пору я никогда не замечала в нем – чудовище.

– Что касается Селестины, она свободна. Это опять-таки было улажено Трибуналом. Ей полагается небольшой срок в тюрьме, но, я думаю, она будет освобождена и от него, я в этом уверен.

– Нас интересуют не действия Трибунала, а лично ваши действия в отношении Селестины Норт. Это уголовное расследование, – пояснил детектив, а второй, еще менее деликатный, добавил: – Мы также расследуем жалобы Пиа Ванг, Натана Берри, пяти стражей, присутствовавших в камере Клеймения и ставших свидетелями вашего преступления, а также четырех учеников средней школы имени Грейс О’Мэлли[5].

Преступление.

И вот наконец на его лице проступило то выражение, которое я так давно хотела увидеть – потрясение от того, что ему предъявляют счет люди, облеченные властью, сам закон уличает его, и теперь он знает, что поступил неправильно, что он не господствует над всеми, что пытка, которой он подверг меня и многих других, – зло. Я видела, как в его глазах промелькнули растерянность, сомнение, ненависть к себе, готовность задавать вопросы, просить прощения. Самоуверенность как рукой сняло.

– Нам сообщили, что состояние вашего сына стабильно. Мы ждали этого известия, прежде чем прийти сюда. Будьте любезны проследовать с нами в участок.

Креван не может оторваться от постели Арта. Я вспоминаю, как меня тащили из автобуса, от Джунипер и Арта, как пронзали слух свистки стражей. Провели через двор под улюлюканье толпы, затем камера Клеймения, шесть ожогов, неделя в постели, пока они заживали, потом меня предали, заперли в сарае мнимые друзья, потом эта стычка в супермаркете, а еще меня хоронили заживо и провели полуголой по улице. Но самое ужасное – расставание с семьей. И все это – его рук дело.

Я смотрела, как уводили Кревана. Наши взгляды встретились, и в его глазах я прочла всю муку, что выпала мне на долю в последние пять недель. Я видела, что теперь он будет так же страдать.

Но вот в чем вопрос: станет ли мне от этого легче?

81

Нет.

Чтобы кто-то выиграл – другой должен проиграть. И если ты что-то выиграл, значит, раньше ты что-то потерял.

Несправедливость справедливости заключается в том, что чувства, предшествующие приговору – и порожденные им, – никогда не уравняются.

Справедливость тоже далека от идеала.

82

Я оставалась с Артом, когда его отца увели. Он выглядел точно ангел – лицо совершенно беззащитное, кожа как у младенца, легкий пушок на верхней губе. Я провела пальцем по его ладони – кожа гладкая, красивые длинные пальцы. Я видела, как эти пальцы перебирали гитарные струны, когда Арт пел о жирафе, которому ни одна водолазка не подходит, о мартышке, страдающей головокружением, о льве, не умеющем пользоваться мышкой, о зебре в крапинку. Мы сидели вокруг и рыдали от смеха, когда Арт потешал нас, и, кажется, никто не понимал по-настоящему смысла его песенок. Арт всегда пел о вещах, которые не укладываются в общую схему, о существах, оставшихся не у дел, о тех, кто проигрывает, кому чего-то недостает.

Он боролся с собственными демонами с тех пор, как умерла его мама – неудивительно, что он пошел в стражи. Только теперь я начала его понимать, я могла его простить, настолько глубоко я его понимала. Только и нужно всего – сострадание и логика. Смогу ли я простить Арта? Да, смогу даже это.

Я задернула занавески вокруг его постели, чтобы спокойно переодеться в джинсы и футболку – в этой одежде я бежала с помощью Кэррика из секретной больницы Кревана, в этой одежде караулила вместе с ним у дома Мэри Мэй, чтобы завладеть стеклянным шаром, в них меня увели из квартиры Санчес в доки и там раздели и облачили в красную тряпку, чтобы провести по улицам на потеху толпе. Наверное, к джинсам и футболке пристал запах Кэррика. Готова ли я снова их надеть? Не означает ли это, что я развернулась и иду обратно?

Я порылась в рюкзаке, не найдется ли там другой одежды, и наткнулась на дневник Кэррика. Я вспомнила, как рассталась с ним перед тем, как снова встретиться в замке. Я попрощалась с мамой, Кэррик должен был везти ее на выручку Джунипер, которой – принимая ее за меня – собирались сделать пластическую операцию. Кэррик поехал с моей мамой. Я оставалась на берегу озера ждать Рафаэля Ангело, мы с ним собирались к судье Санчес в надежде заключить с ней сделку.

Когда они отъехали, я хотела крикнуть им вслед, что Кэррик забыл тетради, которые он поручил мне, но не крикнула – мне захотелось оставить их у себя. Не потому, что мне не терпелось в них заглянуть, хотя и это, разумеется, тоже, но я бы не заглянула, я бы не обманула его доверие, – главным для меня было сохранить у себя что-то нужное Кэррику, гарантию, что мы непременно увидимся снова. Гарантию, что с ним все будет хорошо. Дурацкий самообман, но так у меня в тот момент работала голова. Ему придется найти меня, чтобы забрать тетради, или мне придется найти его, чтобы их вернуть.

Теперь впервые с той минуты я задумалась, каким образом Кэррик вообще оказался в замке. Как он туда попал? Если он вместе с мамой отправился на выручку Джунипер, и Джунипер и мама в полном порядке, и все наши друзья – Мона, Леннокс, Фергюс и Лоркан – подтвердили, что после той операции Кэррик оставался на свободе и в безопасности, – как же он угодил в Хайленд-касл?

Я торопливо пролистала новости в моем смартфоне и среди сотен сюжетов о переменах, стремительно происходивших в нашей стране, увидела, черным по белому: Кэррик Уэйн, обвиняемый в нарушении правил Трибунала, уклонении от надзора и помощи Селестине Норт, сдался добровольно.

Вот как он оказался в соседней камере – потому что он сам так решил.

А я его бросила.

Я сидела в больнице, потрясенная, словно в ловушке остановившегося времени. Даже слезы на глазах замерли.