– Мама, это Кэррик! – еле выговорила я.

– О Кэррик! – Она вновь взметнула крылья кардигана и втянула в кокон Кэррика целиком, все шесть футов. Обе стороны моей жизни наконец-то совпали.

– Я привезла поесть, – сказала она. – Вы проголодались?

– Помираем! – дружно ответили мы.

Пока мы заглатывали сэндвичи, она все присматривалась к нам.

– Вкус еще не вернулся?

Я покачала головой. Это не мешало мне пихать в рот кусок за куском.

– Ты только посмотри. – Она отвела волосы с моего лица. – Так повзрослела.

– Прошло всего – сколько? Три недели? – Я засмеялась, потом виновато оглянулась на Кэррика.

Тогда и мама оглянулась на него и, видимо, поняв, что происходит между нами, стала молча его изучать.

Кэррик под ее взглядом постарался жевать медленнее. Глянул было на нее – и тут же отвернулся.

– Ты волосы подстригла. – Я только сейчас заметила ее ежик.

– Мне прежде казалось, это так банально, когда женщина делает короткую стрижку и все хвалят ее отвагу, словно волосы очень важны. Но я была неправа. Мне приходилось отращивать волосы для участия в рекламе шампуней. Отращивать, краситься под блондинку, делать с волосами то, делать с волосами это. Наращивать чаще всего, потому что мы же создаем образ здоровых волос. А здоровые, красивые, идеальные волосы – это много, много волос. Как мне это надоело. Я взяла и побрила полголовы, когда меня пригласили на новоселье к Кэнди Креван.

– Это я помню.

– После твоего побега я покрасилась в розовый, но вышел кошмар – бабушка Барби. И тогда я разделалась с ними. Нам внушают, что длинные волосы женственны, это идеально для пляжа, волосы на курортный сезон. Я их всех послала куда подальше.

Мы с Кэрриком расхохотались.

– Ты научилась выражаться не хуже Джунипер.

– Твой папа уж и не знает, что думать, – улыбнулась она. – Но ему, пожалуй, нравится.

У меня зачастило сердце, сжалось горло, когда она упомянула отца.

Я чувствовала на себе взгляд Кэррика, но пока не готова была вернуться к нему. Он понял, что мне нужно поговорить с мамой, и сказал, что пока прогуляется.

– Почему ты всегда приезжаешь сюда встречать рассвет, мам?

– У Джунипер в младенчестве были колики, она почти не спала, ей все время было больно, она кричала дни напролет, а особенно плохо ей было ночью. Твой папа работал в ночную смену, а я носила ее на руках по всему дому. Самые страшные, самые одинокие часы в моей жизни. Все спали, все соседи, казалось, весь мир уснул. Секунды тянулись словно минуты, минуты – как часы, и ее крики… – Ее затрясло при одном воспоминании. – Однажды ночью, так и не сумев ее убаюкать, я села с ней в машину и поехала куда глаза глядят. Лишь бы дома больше не сидеть. Иногда мне удавалось успокоить ее, покатав на машине. Чаще не удавалось. Но в тот раз я поехала к озеру. Сидела на берегу и держала на руках Джунипер, а она плакала, но вроде бы ветерок и плеск воды немного ее успокоили, и тут вдруг ночь начала рассеиваться, показалось солнце, и мне почудилось, будто с меня сняли огромную тяжесть, и усталость, и страх – все растаяло при первых лучах. И Джунипер наконец-то уснула – то ли на свежем воздухе ее сморило, то ли она почувствовала, как успокоилась я.

С тех пор я встречала здесь каждый рассвет, не важно, хотя Джунипер не всегда засыпала. Это было нужнее мне. Потом я пыталась так же приезжать с Эваном, но с вами двумя уже не получалось.

Мне хотелось прощаться с прошедшим днем и здороваться с наступающим, каждый раз как будто новое начало. С чистого листа. Вчерашние проблемы рассеялись, здравствуй, новый день, новая жизнь.

Мы сидели рядом на песке, мама обхватила меня за плечи, я прижалась к ней. Смотрела, как стоит Кэррик у кромки воды – руки в карманах, голову повесил, весь в своих мыслях.

– Он очень красив.

– Точно, – улыбнулась я.

– И? Скажи матери.

– Не думаю, что матери нужно что-то говорить. Ты сама всегда догадываешься, что со мной.

Она улыбнулась, но взгляд был тревожен.

– Знаю, мама, знаю. Посоветуешь мне быть осторожнее, быть разумнее и так далее.

– Все хорошо. Вижу, он надежный человек. И он старается тебя защитить, это я знаю. Он многим рискует ради тебя.

– И ты тоже. – Мне вдруг стало страшно за нее. – И Джунипер. – Глаза наполнились слезами при мысли о том, где сейчас моя сестра. И дедушка – в замке.

– Я не боюсь, и Джунипер ничего не боялась, – сказала мама. – Жду не дождусь минуты, когда я смогу войти в это заведение и потребовать, чтобы мне вернули мою дочь. Именно это я хотела сделать, когда тебя держали в замке, но не могла. Теперь я свой шанс не упущу.

– Спасибо, мама. И прости, что тебе приходится все это пережить – из-за меня.

Она обеими руками обхватила мое лицо.

– Никогда не жалей о том, что ты сделала. Ты пыталась спасти человека. Ты – лучшая из всех нас.

Да, конечно, это мне было приятно услышать.

Мы немного помолчали. Пора.

– Папа как?

– Справляется.

– Все еще работает на радиостанции?

– Да. Эта работа убивает его, но приходится работать на Креванов, потому что…

– Вам нужны деньги.

– Нет, – к моему удивлению, возразила мама. – То есть деньги, конечно, нужны, но он бы нашел и другую работу. Твой папа хочет знать, что с тобой, а, работая на новостной программе, он всегда будет в курсе всего, что известно им. Наш разведчик во вражеском стане.

Мама рассмеялась, и я вместе с ней, радуясь, что и папа оберегает меня.

– Мне нужна его помощь, – сказала я.

Мама поглядела на меня, ожидая объяснений.

– Кэррик думает, цель нашей встречи – обсудить план, как вытащить Джунипер.

Мы оба оглянулись на Кэррика. Стоит у кромки воды, руки в карманах, взгляд бдительный, вся тяжесть мира на его плечах.

– И то, что я сейчас скажу, он не должен знать. Потому что, если он будет знать, это не сработает.

Я отдала ей флешку.

– На этой видеозаписи видно, как Креван ставит мне шестое Клеймо.

Она с ужасом уставилась на флешку:

– Это сделал Креван? Он сам?

Я кивнула. Даже ей я прежде ничего не говорила.

– Мистер Берри успел сделать запись, – пояснила я. – А теперь он пропал вместе со всеми стражами, которые там были. Потому что Креван хотел уничтожить доказательства.

Мама крепко сжала флешку в руке, пытаясь освоиться с услышанным. С гневом при мысли о том, что сделали с ее дочерью. Ей уже не терпелось ворваться в больницу.

– Ради этого они обыскали дом?

– Да, и ради этого он преследовал меня. Сама я ему ни к чему. Ему нужно это. Передай это папе, пожалуйста. Пусть папа снимет копии. А потом пусть разыщет Эниа Слипвелл. Я договорилась с ней. Она знает, что нужно делать.

– Эниа Слипвелл, политик?

– Ей можно доверять.

– Ладно. Но я все-таки не понимаю, почему об этом нельзя знать Кэррику?

– Потому что это запасной план. И чем меньше людей будет о нем знать, тем больше у нас шансов, что это сработает. И я все-таки надеюсь, что обойдется без этого. Ноутбук тоже возьми, спрячь где-нибудь. Кэррик и на нем сделал копию. Мне нужна сама флешка. Я еду к судье Санчес.

У мамы челюсть отвисла:

– К кому?

– Основной план, – усмехнулась я.

На горизонте взошло солнце, и начался новый день.

72

В башенной комнате, наедине с Джексоном и Санчес, я снова оглянулась на часы. На стене мерцал плазменный экран. Джексон нажал кнопку на пульте управления.

Меня пробила дрожь – от волнения, адреналина, разболевшегося ожога.

Глаза Санчес расширились, она неотрывно смотрела на экран. Как будто и дышать перестала. Политические дебаты передавали по всем каналам.

– Добрый день, я Эниа Слипвелл, лидер партии Жизни. Пять лет назад мы начинали с небольшой группы единомышленников, а сейчас это самая быстрорастущая партия в стране. Два месяца назад я возглавила партию, мы пересмотрели свою политику и заново определили свой путь. Мы представляем подлинные надежды, желания, мечты реальных людей. Наша партия верна своим убеждениям, мы готовы задавать трудные вопросы и искать решения. Мы хотим, чтобы наша страна вернула себе свою силу. Чтобы она вновь была цельной и гармоничной и продвигалась в будущее, ведомая состраданием и логикой.

И мы готовы сорвать покров лицемерия и разоблачить истину о лидерах нашей страны. Вам предстоит увидеть тягостное и страшное зрелище. Шокирующее зрелище. Наше нынешнее правительство подвергает нас всех огромной опасности – наше правительство допустило вот это.

Включилась запись из камеры Клеймения. Вот я, привязанная к креслу. Передо мной судья Креван в кровавом плаще, кричит, требует покаяния. Я отказываюсь, высовываю язык, первый мой акт неповиновения. Барк зажимает язык щипцами и ставит Клеймо. Мой глухой крик, словно вопли раненого животного.

Да, малоприятное зрелище. Джексон схватился руками за голову. Должно быть, он никогда не видел, как осуществляется вынесенный им приговор.

На экране судья Креван снова кричит на меня: я, мол, порочна до мозга костей. Он распоряжается поставить шестое Клеймо. Тут Джексон выпрямился и в ужасе обернулся к Санчес, потом снова к экрану. Он не верил своим глазам.

Снаружи доносились крики. Толпа. Мятеж.

Я встала и прошла к окну, выходившему на двор. Судьи не пытались меня остановить, поглощенные тем, что происходило на экране.

А снаружи я не увидела уже тысячи Заклейменных, которых недавно сгоняли сюда, зато двор вновь открыли перед публикой, перед теми, кого всегда приглашали полюбоваться, как обвиняемых ведут из камер в Трибунал.

Там, снаружи, многие одеты в красное, но это не Заклейменные. Это обычные граждане, они выступили против Трибунала. Повсюду мелькают красные футболки с надписью «РАСПУСТИТЬ ТРИБУНАЛ», как у мамы, Джунипер, Эвана и одноклассников Тобиаса. Все больше протестующих во дворе, все громче возмущенные крики.