Галина Лифшиц - И в сотый раз я поднимусь

В страну, где не существует

Отточенного всесилья

Лязгающего железа.

Где только ветер бушует

В ветвях векового леса.

Улететь не получится. Ни у деревьев, ни у них. Это давно всем ясно. Девять месяцев кошмара – за это время мог бы родиться ребенок. Саша сейчас радовалась, что у них с Леней нет детей. Думали об этом. И побоялись нового страдальца отдавать этому миру. Сейчас выходит, правы были.

Сашин школьный друг-начальник предупредил: не надейся на оправдательный приговор. В суде так не принято. Раз дело до суда дошло, лучшее, на что можно рассчитывать, – условный срок.

И даже когда все всё понимали, и даже когда адвокат потребовал результаты медицинской экспертизы о сломанной челюсти «жертвы грабежа», а следователь заявил, что результаты утеряны вот таким-то майором в метро, за что он получил выговор по службе, приговор все равно состоялся. Условный. Но – приговор по уголовному делу.

Еще одно оскорбление Саше за усилия и претерпевание.

Потом окажется, что условный срок – это не что-то исключительное, не особая трагическая печать избранных. Многие представители поколения от двадцати до тридцати получали условный срок. Зачем это надо? Ну, это-то вполне понятно: чтоб боялись. Ведь получивший условный срок в следующий раз получит реальный. Так что будет сидеть себе тихо-тихо и не высовываться. Стало быть, не опасен. Вне игры. Наверное, по этому поводу существует какое-то указание: не щадить. Подружка ее детей, добропорядочная студентка МГУ, получила полгода условно за оскорбление представителя власти. Что же она такое сотворила, негодница? Да просто забыла дома ключи, вернулась, стала звонить в домофон. Подошел блюститель правопорядка, потребовал пройти с ним для выяснения личности: почему, мол, у двери подъезда околачиваешься.

– Да ты что? Я домой к себе иду! – возмутилась девчонка.

К этому времени бабушка ее уже нажала на кнопочку, ждала внучку дома с обедом.

А брыкающуюся студентку тащил к машине мент.

– Думаешь, ты элита, а я быдло, – приговаривал хранитель покоя мирных граждан. – Вот сейчас узнаешь, кто тут быдло.

В милиции обезьянник, протокол, потом суд, приговор.

За то, что стояла у двери своего подъезда.

Шла как-то Саша по родному Арбату и услышала случайно обрывок разговора нескольких молодых ребят, двух парней и двух девушек.

– «Был к Иисусу приведен родными отрок бесноватый» – это Волошин, точно тебе говорю. Тебе надо с Каринкой поговорить, она Волошиным занимается, – говорила милая девчонка с такими чистыми интонациями и выговором, что Саша заслушалась.

– А у тебя ее координаты есть? – заинтересовался парень.

– Еще бы, – отвечала ему девушка, доставая из кармана пальто мобильник. – Как не быть. Мы с ней несколько месяцев в одной камере сидели.

Ребята прошли мимо, продолжая свою неспешную беседу о поэзии.

Что ж – отсидки сделали реалиями их жизни? Это нынче норма, нечто обыденное, бытовое.

Чтоб знали, кто в доме хозяин.

Ну, как не вспомнить:

«…и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно, и не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный: что по нашему закону так выходит, а по ихнему все напротив. И все судьи у них, в ихних странах, тоже всегда неправедные: так им, милая девушка, и в просьбах пишут: «Суди меня, судья неправедный!» А то есть еще земля, где все люди с песьими головами…» [13]

Что ж, раз так, ничего не поделаешь.

Ничего, утремся. Вопрос не в этом.

Вопрос: как жить дальше?

Ужасные мысли одолевали ее.

Надо молиться за своих врагов. «…Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте…» (Рим. 12.14).

Она это знала и даже понимала, что гонителям ее воздастся без нее. Ведь много раз уже было. И будет. А проклятья разъедают ее собственную душу.

Хорошие слова: «Я не настолько слаб, чтобы мстить, и не настолько силен, чтобы прощать».

Да, сил на прощение не осталось.

И прощать ли, если тебя не просят о прощении?

И, если больно, можно стонать?

И – как избавиться от воспоминаний?

Не было ни одной ее бессонной ночи, чтоб перед глазами у нее не вставало лицо дочери с запекшимися от жара губами, ее худенькие сухие руки, цеплявшиеся в больнице за сумку с документами (ей в ее горячечном бреду было страшно потерять документы, о них она теперь больше всего волновалась в тумане своей тяжкой болезни). И как она молилась и просила у всех прощения в день Преображения Господня, бедная!

И слова следовательши: «Не спрячете! Я и с проломленными черепами на допрос вызываю!»

Сын с отекшей шеей (если человека избивают двухлитровой бутылкой с водой, следов не остается, только на шею сползает постепенно отек), кровоподтеки на его теле в области сердца: били ногами в своих кокетливых итальянских остроносых ботинках, в область сердца и почек били, чтоб всю жизнь помнил, чтоб здоровым от них не вышел.

Их – прощать?

Но не прощать – значит уподобиться им. А они к этому и стремятся.

Их – жалеть?

Но если в сердце не останется сочувствия, человеческим ли будет это сердце?

Они готовы пожрать любого ради денег или просто ради упоения властью над чужой жизнью. Это уже не люди. Это бесы.

И что? Бесов тоже нужно прощать? За бесов молиться?

На каком-то форуме в сети прочла она комментарии на ситуацию, подобную ее собственной:

«…Начну с того, что хорошую религию придумали индусы. И есть там такое понятие, как тапас – мистическая сила, с помощью которой можно как созидать новую реальность, так и проклинать. У много переживших этого самого тапаса могло накопиться немало… И если они проклинают, прикрыться от этого бесполезно… От этих проклятий еще никто не уходил…»

«Вся страна их проклинает, ненавидит и презирает. Во всяком случае, нерабская и умственно здоровая часть. Люди, независимо от политических взглядов, их видят болтающимися в петле, но они живы. Почему так? Почему их поступки, часто просто не совместимые ни с какими представлениями о морали и нравственности, нарушающие законы и уголовные, и духовные, и даже те, по которым существует сам мир, до сих пор остались без ответа?»

Беса из себя человек может исторгнуть только молитвой и постом.

Но хотят ли они, мучители, изгонять своих бесов? Способны ли они молиться, поститься? Хотя крестами бесстрашно себя украсили многие из них.

Лучше было думать о собственной душе, об изгнании бесов уныния, отчаяния, гнева, торжествующих и не дающих покоя.

Но молиться, как прежде, у нее не получалось.

Вера не поколебалась. Исчезли силы.

И не давал покоя вопрос: неужели бесов тоже нужно прощать?

Надо было возвращаться к долгожданной обыденной жизни без борьбы, без ежечасного ужаса, ночей без сна, дней без радости. Все это время она привыкла чувствовать себя совершенно одинокой. Так ей легче было переносить невыносимое. Так она привыкла с давних пор детства. Конечно, они с мужем виделись. Он прилетал в Москву. Она летала ненадолго к нему, даже отдавала какие-то распоряжения по ремонту, даже соткала в один из прилетов ярчайший радостный гобелен, в каждую ниточку которого была вложена мольба о детях. Но рассказывать мужу о хождениях по мукам заставить себя не могла. Ей нужны были силы, а в разговоре они терялись. Параллельное существование – так она назвала бы свою с Леней жизнь в эти месяцы. Не всякий мужчина выдержит такое. Она это понимала и была готова ко всему. Так сложилось. И по-другому быть не могло.

И вот она возвращается к себе. В их с Леней дом, в их образ жизни. К этому тоже надо будет снова учиться привыкать.

Он встречает ее в аэропорту. Обнимает, прижимает к себе. Плачут оба, как маленькие. Вздыхают глубоко. Снова вместе. И слова не нужны.

Домой едут на такси.

– Из Москвы? – любопытствует шофер.

– Да, – кивает Саша.

Давненько не говорила она на этом языке. Слова даже не сразу приходят на ум.

– И как там? Плохо? – продолжает сочувственно расспрашивать берлинец.

– Ну, почему же? Весна, все цветет, – не соглашается Саша.

Она уже знает, откуда ветер дует, сейчас пойдут сугубо политические разговоры.

– Я много ваших вожу, все говорят, что у вас плохо: коррупция! Много бедных, очень бедных. А богатые! Уууу! Страшно богатые!

– Да? – удивляется Саша.

– Вы, наверное, сами богатые, не замечаете, как плохо простому народу, – подначивает таксист.

О! И этот туда же.

– А вы чем-то можете помочь? – не удерживается она от полемики.

– Я могу наблюдать, сочувствовать, делать выводы. У вас правительство никуда не годное: о людях не думает.

– А у вас хорошее?

– У нас хорошее! Они стараются. Я им пока доверяю.

– Поздравляю вас, – произносит Саша.

Они уже приехали. Муж расплачивается. Саша на прощание подходит к открытому окошку и протягивает шоферу бумажку в 5 евро.

– Это вам. От нашего правительства. Возьмете?

– Большое спасибо! – проникновенно откликается шофер. – Большое спасибо!

– Все понятно, да? – качает головой Саша и машет поборнику правды рукой.

Без комментариев.

– Тебе много раз Мартин звонил. Я ничего ему не рассказывал. Он беспокоится. Зайди к нему, – сообщил муж.