Господи! Ты это видел. Ты – свидетель!

Ей страшно. Очень страшно. Но она не подпишет ничего.

Ей тоже дают телефон – доставай деньги!

Она пишет смс Рузиловскому: «Нас арестовали. Что все это значит?»

Тот отвечает: «Попробуйте с ними поговорить. Предложите им деньги».

Эля не верит своим глазам, снова пишет: «Ты знал? Ты понимаешь, что нас посадят?»

Ответ: «Вас никто не посадит. Это элементарный развод на деньги. В последний момент вам предложат заплатить N-ную сумму. Это театр. Вам надо было меньше распространяться, что ваш брат звезда».

Все ясно?

И тут ей звонит брат. Единственный в Москве из них, кто на воле. Она говорит ему, что случилось. Трубку выхватывает мент: «Хочешь видеть своих родственников живыми? Неси деньги».

Естественно, он хочет видеть брата и сестру живыми. Ночь. Он только прилетел в Москву. Он плохо соображает, не ориентируется в происходящем. Только знает, что ребята в беде. Что надо спасать. У него лежат дома 10 тысяч долларов. Машину хотел купить. Хорошо, что лежат. Теперь пригодятся. Он берет деньги и бежит в милицию.

Там разочарованы суммой. Очень разочарованы:

– Что ж так плохо поешь? Еще собирай, чтоб хоть под подписку выпустили.

Заправляет всем этим начальник следствия. Ему звонят, не стесняясь задержанных, с ним консультируются. Он велит дожимать.

Он и спросит утром у Ромки, хорошо ли, в духе ли его статьи вышло пребывание в ментуре. Ромка в одной из статей писал, как пытали брата и сестру где-то в провинции. Склонный к театральным эффектам начальник обставил все по написанному.

Они ровесники, Ромка и его палач.

На одном языке говорят.

Ну и что? Палачам мир не нужен.

Всю ночь Миша ищет деньги. Помогает друг-бизнесмен, изымает 20 тысяч долларов из оборота. Находят адвоката.

По телевизору по горячим следам демонстрируют репортаж: задержание банды вымогателей. Узбекская жертва дает интервью, говорит о побоях, о диагнозе: перелом челюсти. Друзья записывают репортаж на видео. Это же доказательство полного абсурда: где следы побоев, как может человек со сломанной челюстью говорить? При сломанной челюсти пострадавший месяц как минимум рот раскрыть не может, ест через трубочку. А тут полный порядок. Но кого это волнует?

Следующую порцию денег передают уже через посредников.


Саша, не веря самой себе, плохо соображая, набирает номер московского мобильного телефона ее сына.

Он откликается. Голос едва узнаваем. Будто горло ему сдавили.

– Держись, сынок!

– Я держусь, мам.

– Молись!

– Я молюсь. Очень молюсь. Этим и держусь.

– Давай вместе помолимся.

Они произносят «Отче наш». Саша в Берлине, сын в Москве, в пыточной камере.


К моменту Сашиного прилета в Москву Элю выпустили под подписку о невыезде. Сын находился в СИЗО.

Когда она узнала от сына о происшедшем, у нее отнялись ноги. То есть – ходить она могла, но очень-очень медленно, держась за стенку. Надо было срочно принимать решения. Нелегко понять, что все мирное течение жизни рухнуло. Пришлось это принять.

Муж должен был, просто обязан, лететь в Лондон на свадьбу. Ее простят, ее поймут. У нее теперь другие обязанности.

Она надела черное платье и повязала голову платком. Так она чувствовала себя защищенной. Закрытая голова – это совсем другое дело. Предки знали толк в опасности. Сейчас Саша чувствовала, вернее, не чувствовала, а чуяла многое. Все дремавшие в ней силы сжались в нечто непробиваемо-твердое. Себя она не жалела и о счастливом прошлом не вспоминала. О будущей жизни не думала вообще. С нее хватит. Она наигралась в эти игры. Одно только – за жизни детей, выпущенных в мир, по-прежнему отвечает она. До последней секунды здесь, на земле.

Был серьезный вопрос: где взять деньги? Даже если не поощрять аппетиты следствия, все равно понадобятся адвокаты. Много чего понадобится. Если бы они не купили эту квартиру, деньги бы были. Но сейчас ничего не изменишь. И даже не продашь ее: все сейчас там в руинах. Только после ремонта можно попробовать. Но на ремонт тоже нужны еще будут деньги. А ей необходимо прямо сейчас. Для Москвы она существо презренное, без денег. И не поверит никто.


Сына выпустили через три дня под подписку о невыезде. Уголовное дело было открыто на обоих детей. Обвинение: грабеж, вымогательство. Условный срок по таким статьям не предусмотрен.

От статьи зависит сумма, вот в чем дело. Значит, статья должна быть подходящей.

Эля сразу слегла, как выпустили ее. Почки. Температура выше 40. Бредит. Бормочет о невиновности, о подставе, просит, чтоб отпустили. Саша вызвала «Скорую».

Жизнерадостный доктор сразу признал преступников: «По телевизору ж показывали».

– Не, – говорит, – мне неприятности не нужны. Чего мне с ментами связываться. Вот, купите антибиотики, лечите. Я госпитализировать не буду. А то меня потом по допросам затаскают.

Саша поняла, что такое быть вне закона. Все – они вычеркнуты из числа обычных незаметных граждан.

Ей ничего не оставалось, как начать бороться.

Ее в такие условия поставили.

Удивляло ее вот что: хотят с них содрать побольше денег. Это понятно. Но почему они при этом так злобно ведут себя, почему зверствуют, запугивают? Ведь жертве ничего другого не остается, как обороняться всеми силами.

Эльке она после бессонной горячечной ночи вызвала повторно «Скорую». Приехала другая бригада, не осведомленная, что вызвана к преступникам. Элю тут же увезли в больницу.

Сына Саша отправила в другую больницу: снимать побои. Там, кстати, сразу поняли, где его били. Характерные следы.

– В милиции, – говорят, – побывал.

Дали справку.


Потом она запретит себе вспоминать. Но иногда клочьями выскакивают картинки.

Она впервые приходит в кабинет следователя. И не может понять, следователь – где? Сидит за столом желтая блондинка, накрашенная как для Хэллоуина. Грудь, плечи, руки голые. Юбка – мини. Туфли на шпильках. Образ страппон-леди. Плетку в руки, кой-какую деталь – и вперед.

Вспомнилось Саше, как увидела она в Интернете вопрос: «Кто знает адрес страппон-леди в Екатеринбурге?» Жаждущему сексуальных услад отвечали: «Ехай на станцию Екатеринбург-товарная. Там спроси обходчицу теть Машу. Она тебе такой страппон покажет, век не забудешь». Похоже, теть Маша поселилась в Москве и сменила работу.

В общем, накрашенная полуголая девка и была следователь.

Прежде Саша замечала, что почти у всех людей, даже очень тяжелых и жестоких, есть что-то в душе, что она бы назвала точкой опоры или светлой ее частью. Она может быть очень глубоко спрятана, но она есть. И когда найдешь это, сможешь с человеком общаться. Просто по-братски. Но теперь она видела, что у некоторых существ, с виду не отличавшихся от людей, внутри была пустота. Одна оболочка, а внутри – ни проблеска света.

Существо следователь именно и была оболочкой. У нее имелись желания, побуждения. Набор слов.

– У вас замечательные дети, – сказала она при знакомстве.

– Поэтому вы завели на них уголовное дело? – спросила Саша.

– Вам надо помочь детям. У вас плохой адвокат. Возьмите нашего.

«Наш» – это посредник, свой, передатчик денег.


Саша принесла справку из больницы, где лежала Эля. Денег ментам больше не передали. Леди была недовольна:

– Вы не смотрите, что я белая и пушистая. Я с проломленными черепами обвиняемых допрашиваю. И дочери вашей меру пресечения изменю, если на допросы являться не будет.

Белая и пушистая…

Подумает же о себе такое…

По всем замашкам, по манерам, по одежде – натуральная садистка, получающая яркие сексуальные переживания от страданий пытаемых на ее глазах людей. Откуда столько явных больных в наших органах?

Саша ее не боялась.

Ей к тому времени было все равно.


Ее школьный друг, ставший большим начальником, по своим каналам навел справки о «жертве». У Эли так и осталась ксерокопия его паспорта. Результаты запроса потрясли: Копуненко не существовало. Ни номера паспорта, ни имени – ничего такого ни в Твери, ни в общероссийском масштабе попросту не существовало. Значит, менты снабдили своего агента фальшивым паспортом.

Это, однако, никого не волновало. У нас закон. И если против тебя свидетельствует даже сама пустота, ты будешь осужден. Или – откупайся.


Саша понимала, что откупаться придется. Но то, что делали с ними на протяжении всей ее жизни, было чересчур. Получалось, что как бы она ни старалась, какие бы усилия они с детьми ни предпринимали, как бы ни выживали молча, не жалуясь, – все напрасно. Государству надо добить, дожать, отнять последнее. И – растоптать.

Она решила бороться, чтобы просто остаться человеком в собственных глазах. И, кроме того, она знала уже точно одно: в любой момент она станет для этого государства невидима и свободна.

Нет! Она не собиралась улетать и прятаться в чужие рубежи. Совсем другое понимала она теперь под свободой.

Любят у нас, прочитав Булгакова, повторять вслед за Маргаритой, ставшей ведьмой, восклицание: «Невидима и свободна!» Вот летит она на метле над летней Москвой, и наконец-то: свобода, полная и окончательная.

Только задумайтесь, милые, о какой свободе вам говорят. Улетел-то свободный невидимый дух. Тело умершей женщины осталось в Москве, в ее квартире.

Такая свобода предстоит каждому.

Такую свободу Саша хорошо предусмотрела для себя. Главное – сделать один шаг с высоты.

И это был вполне серьезный, продуманный ею выход.


Но детей она обязана была спасти. У них уже свои дети. И кто же тех, маленьких защитит и обогреет, если жизни их родителей будут растоптаны ни за что.