Галина Лифшиц - И в сотый раз я поднимусь

Был странный знак, предшествовавший Сашиному ужасу.

Они с мужем уехали на две недели, забыв закрыть окно в ванной. Да оно и не было открыто нараспашку. Рама была закреплена в наклонном положении так, что оставалось пространство не больше 10 сантиметров. Залезть в такую щелку никто бы не смог.

Однако, вернувшись и войдя в ванную, Саша ужаснулась: все вокруг – и зеркало, и кафельные стены, и пол – было в птичьих перышках и помете.

Птица залетела к ним из сада! Сердце сжалось: страшно было увидеть скрюченное тельце несчастного пернатого узника, оказавшегося в ловушке из-за них.

Саша заставила себя искать бедную птицу. Ничего. Только следы отчаянных поисков выхода. Птичка сумела освободиться.

Какое счастье!

Саша отмывала птичьи следы и успокаивала себя: да, знаю, плохой знак. Но – ведь улетела. Смогла.

Значит – не такой уж плохой.

И вообще – хватит нагонять тоску. Это была просто птица. И она просто сумела выбраться. Вот и все.

А ее ужас был уже совсем близко.

За пару недель до полета в Лондон произошло знаменательное событие в их с Леней жизни. Они наконец-то купили себе квартиру в Берлине.

Больше десяти лет прожили они в городе, к которому привязались, который был удивительно удобен для жизни, как ни одна другая мировая столица. Квартиры в Берлине, огромные, роскошные, стоили по сравнению с Москвой в десятки раз меньше. Они взвесили все «за» и «против»: если по-прежнему базироваться здесь, имеет смысл купить, а не платить арендную плату. Нашли замечательный вариант, чтобы всем – и хозяевам, и постоянным гостям – было удобно. Саша могла бы отказаться и от аренды мастерской, комнат в новом жилище было достаточно, чтобы перенести туда рабочее место. Свое бюро Леня оставлял за собой. Они подписали договор, взяли небольшой заем в банке, основная часть денег у них была. Заключили контракт с ремонтной фирмой, внесли аванс, купили стройматериалы и сантехнику. Ремонтники уже принялись разрушать, демонтировать: создавали чистое поле для нового.

Деньги оставались на щедрый свадебный подарок и обычную их нормальную жизнь. До следующего Лениного заказа, до следующего Сашиного гобелена.

Саша предвкушала, как будет заниматься отделкой, какими станут полы, потолки, стены…

Мирные мысли счастливой женщины.

Но вот что странно. Что бы она ни делала в то время, какие бы добрые события ни происходили, душа будто бы стремилась что-то подсказать, о чем-то предупредить.

Будто сам собой соткался тот темный гобелен с черными фигурами. Откуда-то возник унесший его покупатель…

И еще. Почему-то постоянно всплывало в голове ахматовское:

Стрелецкая луна.

Замоскворечье. Ночь.

Как крестный ход идут

Часы Страстной недели.

Мне снится страшный сон.

Неужто в самом деле

Никто, никто, никто

Не может мне помочь?

В Кремле не надо жить,

Преображенец прав.

Здесь зверства древнего

Еще кишат микробы:

Бориса дикий страх,

И всех Иванов злобы,

И Самозванца спесь —

Взамен народных прав. [11]

Предупреждали слова. Остерегали. Но… Чему быть, того не минуешь.

Саша повторяла трагические строки, оплакивая чужую судьбу.

Бедная Анна Андреевна! Как она сказала своей подруге Фаине Раневской, когда сына арестовали в третий раз:

– Фаина! Я родила этого мальчика для тюрьмы.

Что может чувствовать мать, осознавая такое!

Что чувствовали тогда все эти несчастные матери?

Стихи возникали и растворялись в берлинских балтийских ветрах.

И снова был покой и уют.

И ожидание нового счастья.

Саша никогда не просыпалась в ужасе. Утро – ее время. Так было с тех пор, как она помнила себя.

Уныние приползало с приходом тьмы. Свет всегда дарил любопытство, надежду, радость.

Ей всегда было жалко вечерних людей. Страшно им жить, должно быть.

Очень страшно.

В то утро она проснулась в шесть утра. От толчка в сердце. Все ее существо переполнял животный страх. Неописуемый и никогда ранее не испытанный.

Зародышек этого страха поселился перед самым сном. Из-за маленькой книжечки Даниила Хармса.

– Какое счастье, что мы живем не в то время! – подумала Саша. – Бедные люди. Бедный Хармс. Бедные все тогда. Хорошо, что сейчас не так. Нам, кто потом родился, жутко повезло.

Она потушила свет и заснула. Спал и знойный летний пышно-зеленый город Берлин за окнами.

В это время в Москве пытали ее детей.

Вот откуда возник этот животный ужас при пробуждении.

– Что случилось? – спросил муж, спросонок почувствовавший, что слишком уж рано даже для себя самой вскочила Саша с постели.

– Мне страшно! Мне очень страшно, – пожаловалась она.

– Поспи еще, – посоветовал муж, снова засыпая.

Саша ушла из спальни дожидаться семи часов. Потому что тогда в Москве будет девять. Вполне прилично звонить своим чадам с дежурным вопросом о «как делах». Вот ответят они: «Все в порядке, мам», – и ничего больше не надо. И можно идти досыпать.

А страх?

Ну, мало ли… Ну, возрастное. Ей по возрасту вполне положено депрессировать, тревожиться.

И что, что прежде этого не было? Вот – началось…

Время, судьба – неумолимые палачи. Или не палачи? Поводыри скорее. Не дают сбиться с положенной человеку дороги, ведут, как ни упирайся.

Времени прежней жизни оставалось Саше ровно три часа.

Дождавшись семи утра, она позвонила дочери на мобильный. Эля очень быстро отозвалась. Голос ее и не ее – неузнаваемый.

– Эленька, ты спишь?

Она кашлянула и новым чужим голосом ответила:

– Да, мам.

– У вас все в порядке?

– Позвони через три часа, – сказала дочка.

– Ну, спи тогда, – успокоилась Саша.

Элькины дети были на даче с няней. На работу дочке к двенадцати. Вполне можно поспать, раз выдалась такая возможность. А с другой стороны, ей же в паспортный стол бежать надо спозаранку: в последнее время – сплошное невезение – у нее из сумки вытаскивали кошельки. Два дня назад украли кошелек с деньгами, предназначенными няне за месяц работы, и с паспортом. Элька страшно сокрушалась из-за денег: ей не на что было жить с детьми, эта кража привела ее в отчаяние. Кроме того, украденным паспортом могли воспользоваться воры для оформления кредита, как это сейчас широко практикуется. Саша ей советовала немедленно заявить в милицию о краже. Она и заявила. Теперь паспорт надо было восстанавливать – тоже та еще морока. А без паспорта – как?

Ладно, пусть себе спит.

Сыновьям Саша звонить не стала. Знала, что Миша как раз ночью прилетел после концерта из Евпатории, значит, отсыпается. А Ромка наверняка едет на работу, незачем встревать со своими звонками просто ради собственного успокоения. Он за рулем.

Все, стало быть, в порядке.

И опять небывалое случилось с Сашей. Если она просыпалась по утрам, то радостно начинала функционировать до вечера. Прилечь не тянуло. А тут почему-то навалилась невыносимая усталость. Она легла и уснула, крепко-крепко. Ей снились яркие сюжетные сны, настоящее цветное кино. Там были невероятной красоты цветы, много солнца, зелени, ощущение счастья и покоя возникало от каждой детали.

Благодатный сон подарила ей судьба напоследок. Зря она назвала судьбу палачом. Зря.

Разбудил Сашу телефонный звонок. Мишенька! И тут же она опять испугалась нечеловечески. Сын обычно посылал смс: «Мам, набери, пожалуйста». Из Берлина звонить много дешевле по специальным кодовым номерам. Вот так они экономили. А тут звонит сам.

– Что случилось? – Саша тут же вспомнила Элин сдавленный и отчаянный голос и поняла – беда.

– Случилось, – ответил сын, – Элька и Ромка арестованы, на них уголовное дело завели. Я ночью 10 тысяч отнес, чтоб их не убили. Обещали убить. Сейчас буду подписывать договор с адвокатом.

Саше казалось, что сон продолжается. Только сменился с блаженного на страшный.

– Десять тысяч рублей в милицию, чтоб не убили? – повторила она, как умалишенная дура.

– Десять тысяч долларов, мам, чтоб моих брата и сестру не убили. И это малая часть того, что они требуют, – зло сказал Миша.

– Не убили в милиции… – повторила Саша.

Можно тысячу раз слышать и читать про это.

Но когда коснется именно тебя, будешь не врубаться с ходу, мямлить, недоумевать. Не может быть!

Ну, отчего же? Вполне даже может.

– Они обещают их посадить на 12 лет, мам, и сделают это, если им не передать сто тысяч.

– Долларов? – сообразила Саша.

– Да.

– За что на 12 лет?

– Грабеж и вымогательство.

«Вот так мамочки! – как говаривала нянька в роддоме. – Опять в сортире нагадили!»

Ну, что ж. Это нормально. Жили себе люди, вырастали в одном дворе, учились, работали, детей рожали. А дожили когда почти до тридцати лет, решили стать грабителями и вымогателями.