Интересно все-таки, за все время совместной жизни мы так и не сделали ни одной общей фотографии; в домашнем компьютере — Барселона, Катька, Египет, Иркина Финка… только на столе у Сергея — единственное фото в рамочке; его дети, двое симпатичных пацанов. Ничего общего так и не родилось на свет; так и не появился человек, который соединил бы нас, нашу кровь, наши тела и дал бы повод стать настоящим целым.

А ведь вы столько раз отказывали мне, Сергей Валентинович. Вместо ребенка у нас квартира в Испании, три машины, тряпки, деньги, очередное кольцо с бриллиантами на Новый год. Сейчас сяду на кушетку в прихожей, выключу свет, завернусь в старое покрывало и буду ждать.

Скорой развязки не произошло — на календаре суббота, и если бы вчера Елена Андреевна прочитала эсэмэс от мужа, то ждала бы его возвращения только завтра утром.

Просто так, на волне вчерашних эмоций не получится, дорогая моя. Быстро не дождетесь. Ничего, вы заслужили, Елена Андреевна; тащите мешки с камнями, ваша Голгофа еще на целых двадцать четыре часа.

Зашла на кухню; начались тщетные поиски хоть какого-то варенья, развести морс. Зато много алкоголя, дорогого и вкусного, так что на этом и остановилась. Виски вместо компота, как и полагается для желающих утопить свою трусость. Несколько кругов по квартирному ипподрому, тишина; зачем-то в кармане телефон. Звонить некому — Асрян в Швейцарии, будет только дней через десять; Женька и Оксана уехали с детьми в Кавголово. После похорон нет повода для веселья, нет желания собираться по пятницам и трепаться про всякую чушь.

Катя, моя Катя. Ничего существенного в этой жизни, кроме белого халата, единственного ребенка и чувства любви, которое не проходит уже столько лет. Целых три вещи. Значит, мне очень повезло.

Ребенок трубку не брал; как-никак, суббота, утро; наверняка вчера допоздна гуляла с друзьями. Может быть, она теперь влюблена в кого-то, а я ничего не знаю об этом.

Впереди двадцать четыре часа полной тишины.

Какое-то время прошло за маетой на подоконнике; залезла, накинула теплое одеяло на ноги. Сначала скучный пейзаж питерского зимнего дворика, но вот соседи этажом выше завели свой огромный джип и стали выносить из парадной сумки. Наверное, собрались в отпуск — муж, жена и два пацана не старше десяти лет. Еще веселый спаниель, валялся на свежем снегу прямо перед машиной и загребал ушами белые хлопья. Дети тоже веселые — кидались снежками по колесам, толкались и громко кричали. Отец принес последнюю сумку, запихал в машину сначала собаку, потом мальчишек. Только уехали, на их место припарковалась «Тойота» — вылез шумный народ, с цветами и большими бумажными пакетами. Значит, кто-то справляет праздник с самого утра. Больше смотреть не хотелось — дневной свет резал глаза; я задернула шторы и легла на диване в гостиной.

Слава богу, ночной недосып дал о себе знать — открыла глаза, а на часах почти десять вечера. Голова гудит, тело влажное и слабое. Обидно, вот бы проснуться утром; даже не так — проснуться, и все уже решено — кто-то поговорил с Сергеем, с Катькой, с родителями, с друзьями, кто-то выслушал все комментарии, откровенные и не очень. И всего лишь останется встать, собрать вещи и уйти.

Ладно, не получилось.

Я включила на всю громкость какое-то очередное голливудское творение и до двенадцати ночи пыталась бороться с нарастающим бронхитом. Чем сильнее сгущалась темнота за окнами, тем пакостнее становилось на душе. Я мысленно перебирала всех близких мне людей — свою семью, друзей, Шрека и Варю, даже Люсинду из приемника, и весь родной коллектив моей старой больницы. Всех, кого я любила. Я вспоминала лицо каждого и пришла к однозначному выводу — когда ЭТО случится, в нас полетят камни с разных сторон. Останется только четверо — Федор, Стас, Светка из кардиологии и, может быть, моя Люся из приемного покоя. Только те, кто видели нас вместе и помнят.

Мне наплевать. Невозможно жить дальше в такой большой зловонной куче лжи. Зато я смогу вернуться. Я смогу работать в своей любимой больнице; никто не будет осуждать, проходить мимо по коридору и расточать вокруг обвинительные флюиды. Это как глоток чистого воздуха, как заново начавшаяся жизнь, как будто тебе вернули бесповоротно потерянное счастье.

Я бродила из комнаты в комнату и перелистывала картинки — наша дорогая кухонная мебель, высокая кованая кровать в спальне, симпатичный коврик и маленькие глиняные фигурки на столике около дивана — их привезли в том году из Барселоны. Катькина комната — все осталось на своих местах, даже кое-какие старые платья в шкафу; вот кремовый шифон — самый красивый наряд выпускного бала. Каждая вещь напоминала о маленьком кусочке моей жизни за последние несколько лет.

Все решено, и назад теперь не повернуть. Скоро, может быть даже завтра, я уеду отсюда навсегда. Осталось только одно незаконченное дело.

В парадной было страшно холодно; уже третий день, как снова чинят батарею. Я приложила ухо к замочной скважине и минут десять прислушивалась к звукам из соседней квартиры. Какой век, какие люди и какой город за старой обшарпанной дверью — теперь не понять. Уже почти двенадцать; сосед-рыбак уехал вместе с Сергеем, супруга наверняка спит. Решилась дернуть дверную ручку — столько ночей подряд она была открыта; но тщетно, гостей уже никто не ждет. Я застегнула пуховик и села на ступеньку последнего пролета. Логика проста и очевидна — раз поправилась, значит, должна пойти на работу; полночь на дворе, как раз самое время собрать драгоценные книжки и напялить старое пальто. В ожидании прошел почти час, но никто так и не вышел.

Значит, вы живы-здоровы, мадемуазель. Мне больше незачем видеть вас. Проход закрылся, я могу уезжать.

Теперь только и оставалось — выпить очередную порцию парацетамола и ждать возвращения Сергея. Если есть на Земле сострадание, то, может быть, я даже усну.

Сколько часов проворочалась, не помню; утро застигло врасплох. Проснулась от звука шагов, кто-то звал меня по имени. Я открыла глаза; шторы раздвинуты, на улице солнце; прекрасное морозное утро, каких теперь бывает так мало в городе на Неве.

— Лен, ты что, простыла?

— Уже два дня как.

— Почему не позвонила? Я бы вернулся еще вчера.

— Зачем, мне просто надо отлежаться. Как ты съездил?

— Отвратительно, больше на это место ни ногой. Представляешь, вчера собрались заканчивать, как тут какие-то идиоты на джипе, номера блатные; заехали на лед и сделали ручкой буквально за полминуты. Мы даже не успели подбежать. Потом полночи провозились — МЧС, полиция, полный кошмар.

— Наверняка пьяные. Сколько их было?

— Сказали, четверо.

— Ужас, четыре мертвых человека за пару минут.

— Да не их жалко, а кто дома остался. Как ты себя чувствуешь, Лен?

— Неважно.

— Тогда, раз ты не в состоянии, буду сам жарить улов. В аптеку надо?

— Все есть, не переживай.

Сергей стоял в дверном проеме и улыбался. Щеки обгорели, вокруг глаз белые следы от солнцезащитных очков; большой палец на правой руке старательно замотан несколькими слоями пластыря. Свободный ветер Финского залива принес с собой запах свежей рыбы и костра.


Последующие несколько дней совершенно выпали из памяти — ни одного события, ни людей, ни времени — ничего не осталось. В минуты предельного напряжения мудрая природа защищает себя; она выключает наши чувства, желания, способность четко видеть и раскладывать пережитое на множество маленьких потайных полочек. Помню только, как по электронной почте пришло приглашение на конференцию в Лосево; как собирала вещи; как в пятницу, около двенадцати дня, к клинике подъехал заказанный спонсором автомобиль. Хотя кое-что отложилось и было поводом для мучительных догадок по дороге на встречу. Варька выскочила за мной на стоянку, даже не накинув пальто; схватила за руку, посмотрела на меня с тревогой и непониманием.

— Лен, Люся звонила из приемника, тебя ищет. Я ей еще вчера телефон твой дала, а ты не берешь. Что случилось-то, все в порядке, Лен?

Я ответила что-то, села в казенное такси и уехала.

Стартовать прямо с утра не получилось — принимали девушку с тяжелой анорексией, а точнее, то, что от нее осталось; поэтому на начало конференции опоздала. Получила ключи от номера и решила все-таки заглянуть в приоткрытую дверь конференц-зала; Вячеслав Дмитриевич делал доклад по новым методикам операций на гипофизе. Я задержалась на несколько минут — как-никак, первый раз видела доктора Сухарева вещающим с высокой трибуны, а рядом в президиуме иностранная профессура. Мужчины в дорогих костюмах, один только Славка — даже не подумал погладить рубашку и сменить джинсы на брюки. Интересно, какой дурак мог просить доктора Сухарева читать для большой аудитории? На дежурствах Славкин пролетарский лексикон всегда был предметом для шуток. Периодически лектор недовольно хмурился, чесал затылок и путался в управлении электронной указкой; но народ слушал, как же не слушать; известный на всю Европу нейрохирург, а самое важное — такой же как все, простой русский парень из обычной городской больницы города Санкт-Петербурга. Я дождалась бурных аплодисментов и потащила чемодан к лифту.

Пока заселялась и принимала душ, первый день выступлений подошел к концу; Славка скинул сообщение — «комната триста семнадцать, сначала спустись — ужин в ресторане, цокольный этаж».

Зачем-то взяла с собой итальянское платье — сильно приталенный фасон, довольно низкое декольте, на бордовой ткани большие черные розы. Десятисантиметровые шпильки из Барселоны; а если вдуматься — как же это вульгарно, каблуки в стране быстрых рек и густого карельского леса. Спустилась на запах еды в небольшой ресторанчик; за целый день неподвижного сидения народ оголодал и активно пихался локтями около шведских столов; официанты разносили подносы с фужерами.