Мне стало смешно. В чем-то он был прав. Я продолжала читать дальше.


К сожалению, мое тело — не для вас, уважаемая. А Симону не хватало бережности и сочувствия. К тому же он не хотел отказаться от своих претензий на первенство и мужского тщеславия. Несмотря на все это, у него были хорошие задатки… «Были», — думаете вы сейчас, я знаю. Не размышляйте слишком много о прошлом, любовь моя. Жизнь — она всегда теперь. Не так уже много вам и осталось. Смотрите вперед!..

Вечно преданный вам Торак».


Поездка домой несколько затянулась.

Мой сопровождающий был неразговорчив. Я пыталась выпытать хоть что-нибудь о Тораке, но он был нем.

— Я не уполномочен давать справки, — сказал он, — пожалуйста, поймите меня правильно. Это касается моей репутации!


Когда мы уже поздно вечером прибыли в Мюнхен, я дала ему щедрые чаевые и пересела в свою машину. Но я еще не хотела ехать домой. Картины Венеции проносились в моей голове, я думала о Тораке. Где он? Почему не поехал вместе со мной? К чему это таинственное исчезновение без прощания? Он окунулся в толпу масок и оставил меня предоставленной себе самой. К чему? Что он хотел этим сказать? А это тривиальное послание даже как-то не соответствовало ироничному остроумию Торака.

Может быть, он хотел этим сказать, что полные фантазии маски — самое прекрасное на человеческом лице? Что никогда не нужно угадывать настоящее под ним? И что это настоящее под очаровательными или безобразными масками в любом случае разочарует? А то, что люди показывают снаружи, нужно принимать и радоваться этому, не спрашивая постоянно «Что там внутри?» или «Почему» и «Зачем?». Что маски гораздо привлекательнее настоящего, маленького незначительного «Я», которому мы все в той или иной мере соответствуем?

Все это было резким противоречием всему психоанализу, который все время спрашивает «Почему?», «Зачем?», «Что за этим?», «А что под этим?»; спрашивает «Что есть бытие, прячущееся за видимостью?». Хотел ли Торак, чтобы я не судила людей за их «видимость», а принимала их такими, какими они себя показывают? То, как они показали себя в Венеции, — было, конечно, гораздо прекраснее и более впечатляюще, чем нормальная человеческая сущность; а то, что под этим скрыто, наверняка не столь величественно! Все же люди своими масками показывают, какими они хотели бы быть, проявляют свою фантазию, творческий потенциал, рождая из этого недостающее.


Я долго бродила по Мюнхену, ужинала в «Адриа» и только поздним вечером собралась домой.

Дома меня встретили знакомые запахи теплого жилища, мои старая мебель, тихий дом, любимые книги. Все как обычно. И все же что-то изменилось. Это было так, как будто весь дом почувствовал энергию Торака, ею было пронизано все помещение. И во мне самой что-то неуловимо изменилось… Я была тише, чем обычно, спокойнее и осторожнее. Не печальная больше, а охваченная самодостаточной меланхолией. Я подозревала, что бури улеглись и наступил новый период моей жизни.


Я лежала в кровати, находясь в состоянии, похожем на транс. Передо мной проходили маски из Венеции — изящное очарование упадка; жестикулирующий Торак, исчезающий в толпе. И затем они все выстраиваются в ряды перед моим внутренним взором — все, кого люблю, — и шагают с факелами в руках сквозь кулисы моих сновидений, и на всех — маски: старая женщина в маске моей матери, мужчина в маске Янни, мальчуган в маске Бени; Нонни, Реза, Том, Джек, Густ, Пит, Джей, совсем в конце хромает Торак. Это длинный, безмолвный карнавальный поезд. Все скрывают свои лица под масками. Они кланялись мне и, казалось, спрашивали: «Тебе нравится наш наряд? Смотри, сколько мы приложили усилий, чтобы понравиться тебе! Сколько работы и времени мы потратили, чтобы воплотить свою фантазию. Разве мы не прекрасны?»


А потом я увидела Симона. Я увидела нас обоих, сидящих под тремя березами рядом с каменной лягушкой со своими, с нашими масками. Мы держались за руки.

— Я люблю тебя, — сказала я.

— Я тоже, — прошептал он. — С давних пор и навеки.

Мы посмотрели друг на друга долгим взглядом.

— Ты станешь частью моей души, — сказала я. — Даже если уйдешь.

— Мне не остается ничего другого, — ответил он, — и мне очень жаль, что я такой, но я такой слабый, такой нерешительный. Хотя я люблю тебя. Я не могу иначе.

— Все в порядке, — возразила я, — но мне жаль, что постамент, на котором я стою, так высок.

— Твой высокий постамент — это защита от падения в любовь, которой ты боишься, потому что думаешь, что она тебя погубит. Ты так сильно любишь, что боишься…

— Да, — сказала я, — любовь взрывает меня и разрушает. Она меня разъединяет. Еще никогда она не была мне поддержкой.

— Поэтому твоя любовь должна проявлять себя иначе, чем мужская.

Я посмотрела на него.

— Сними свою маску, — сказала я.

— Сначала ты свою, — возразил он.


Нерешительно я отвела свою маску в сторону. Его глаза расширились. Долгие минуты он молча смотрел на меня, затем медленно поднял руку и убрал свою маску. Его прекрасное мужское лицо, лицо пирата, несколько постаревшее с годами, ушло в сторону, и под ним медленно, шаг за шагом, появлялась ухмыляющаяся рожа тысячелетней мумии, иссеченная морщинами, с усталым выражением лица и мертвым взглядом пустых глаз. Вот и это лицо раскололось и рассыпалось в пыль. За ним появилась еще одна рожа, вся в гнойных нарывах, со стеклянными, ядовито-желтыми глазами. Я в ужасе отпрянула.

Но и это видение исчезло, и появилось прекрасное, юное лицо с сияющим взглядом, полным любви в голубых глазах. А когда и оно пропало, я увидела светлый образ из света, клубящийся хаос лучей и пламени, которые то проникали друг в друга, то вновь расходились. Я была ослеплена и не могла смотреть дальше, я закрыла глаза ладонями, а когда отняла их, то увидела огромное море тени, которое тоже исчезло, превратившись в ничто. Стало темно, я погружалась в первобытную слизь эволюции, из которой пришли все формы жизни и куда они уйдут в свое время…

ФИНАЛ

Две недели спустя я действительно встретила Симона, первый раз за последние восемь месяцев. Мы оба едва могли говорить от волнения, и мое сердце билось где-то у горла. Через некоторое время оцепенение прошло и мы одновременно принялись рассказывать друг другу все, что пережили за то время, что не виделись.

Наши чувства друг к другу были так же сильны, как когда-то, но что-то удерживало нас от того, чтобы подойти слишком близко.

— Куда пойдем? — наконец спросил он.

— Ко мне, — ответила я.

Мы молча шли через лес, потом сидели в саду, под тремя березами у каменной лягушки, как и снилось. Стоял март, весеннее солнце светило нам в лицо.

— У тебя семейная идиллия — у меня искусство… — сказала я ему.

— Нет у меня никакой идиллии. Ты что, правда в это веришь?

Я вообще уже ни во что не верила. Но и не завидовала ему больше. Ни плохо, ни хорошо.

Он устроил жену в маленькое частное предприятие. А свое дело продал и теперь занимается торговлей недвижимостью. Его жена скоро сдаст экзамен на мастера и будет независима от мужа.

Кто выиграл в этой битве чувств? В любви не бывает выигравших, только проигравшие, которые в конце концов становятся более зрелыми и мудрыми. Впрочем, нет, кое-что мы выиграли: знание.

Он сумел преодолеть свою ограниченность, пришел к новому сознанию.

А у меня теперь есть свобода, о которой я всегда мечтала, и я снова могу летать — обожженные крылья снова отросли! Это длилось шесть долгих лет… Но что значит «долго» по отношению к Вечности?


А где мне теперь летать?.. Только не в следующей клетке!

Эпилог

Зевс бушевал так, что небо дрожало.

— Чертовы небеса, постылые облака и, вообще, все гнусно! Теперь эта дрянь стала еще мудрее! Дионис!! Где ты, предатель?! Он что, еще не вернулся?

— Вернулся, но сейчас спит — отдыхает от трудов неправедных.

Гермес ехидно усмехнулся.

— Он ведь и впрямь изрядно поработал…

Аполлон усердно закивал.

— В кино он ее водил, в сауне трахал, по всем озерам… под каждым кустом…

Гермес перебил его:

— … на протяжении шести лет в облике Симона Шутца расходовал свою божественную харизму. Это требует сил. Дай ему отоспаться пару недель, а тогда уж посмотрим!..

— Я уже в порядке, парни… — заспанный Дионис вывалился из своей облачной постели. — Откуда взялся этот чертов карлик? Он мне все испортил! Еще полгодика — и я бы все сделал!

— Не пори чушь, ты же знаешь, что против силы искусства у тебя никаких шансов! В те моменты, когда кто-то облекает свои страдания в рифму или звуки, ты всегда промахиваешься, Дионис!

Аполлон, как предводитель муз, откинулся назад и стал напевать, наигрывая на лире:

— Преда-тель, мой бедный братец, позорный пре-е-да-тель…

— Перестань, ты, подлый доносчик, халтурщик, дерьмо собачье! — накинулся Дионис на Аполлона.

— Кхе, кхе! — Зевс рявкнул громовым голосом: — Прекратите немедленно этот бардак, мы на небесах, а не в пивнушке!!

— Этот карлик, видимо, еще прежде шпионил здесь, — предположил Гермес, — а мы по пьяной лавочке его проглядели. Или один из нас смошенничал и спустился вниз под видом этого карлика?.. Гефест?.. Где был этот хромой прохвост все это время?

— Я его нигде не видел! — сказал Аполлон.

— Я тоже! — крикнул Дионис.

— Тебя же здесь не было!

— Все равно! Иди сюда, ты, предатель!! — Аполлон и Дионис напали на Гефеста и потащили его.

— Аааа! Это был не я, это совершенно точно был не я!..

— Заткнитесь! — крикнул Зевс, — … лучше подумайте, вы, шуты гороховые!.. Если один из нас не имел никаких мотивов, тогда он… хе, хе, хе! Пожалуй, не выйдет у тебя развлечься со своей мамочкой, а, малыш?..