– Хуан, Хуан! – Моника подняла голову, встала, пошатываясь, но в этот раз Хуан не остановился. Он вышел из комнаты, прошел через монастырь, словно его уносил ураган, шел, словно молния, к высоким решеткам, которые запирали входные ворота, а Моника безуспешно звала: – Хуан, Хуан!

– Моника! Что с тобой? Что случилось? – спросил Ренато, приближаясь. – Что он сделал? Что осмелился сделать против тебя?

– Задержи его, Ренато, пусть он вернется!

– Он уже вышел. Я видел, он прошел, как молния. Мерзавец, я не должен был оставлять вас наедине, но я найду его, где бы он ни был. Я поддался тебе, потому что ты попросила, потому что не имею права, потому что моя любовь разбивается о твою враждебность; и, хотя ты и не любишь меня, не простишь никогда, я всегда буду на твоей стороне. А он должен научиться уважению.

– Он ничего мне не сделал. Ты что, не понимаешь? Ничего не сделал. Он не хочет никому делать зла. Он благородный, великодушный, хороший.

– Почему же тогда пришел тебя мучить? Не нужно говорить. Настоящий виновник не он, а я. Поэтому ты прощаешь его, а меня презираешь.

– Нет, Ренато, я не презираю. Я понимаю тебя больше, чем ты думаешь. Знаю, что значит чувствовать себя помешанным и ослепшим от ревности. И хотя я понимаю и простила тебя от всего сердца, но ты поступил с ним плохо.

– Я знаю. Но ты не можешь отказать мне в праве, никто не может отказать: исправить безумие и зло, пусть даже прольется последняя капля крови, которая течет по моим венам.

– Ни кровь, ни деньги, ничего не сможет повернуть время вспять, Ренато. Забудь обо мне, о нем, возвращайся в Кампо Реаль, живи своей жизнью. Если о чем-то я могу попросить тебя, если что-то может мне дать твоя любовь, то именно это.

– Не проси о том, чего я не могу дать и сделать. Моя жизнь не принадлежит мне, она твоя, хотя ты и не хочешь ее.

Моника хотела ответить, но ближайшие занавески приоткрылись и из них вышла Настоятельница в белых одеждах. Неторопливо она подошла к Монике, пока на высокой колокольне звонили к вечерней службе. Молча Мать-Настоятельница остановила красноречивый взгляд на бледном лице Ренато, который, похоже, пришел в себя, и сдержал безудержные чувства:

– Простите, Матушка, мое посещение было слишком долгим и неудобным. Я должен немедленно уйти, что и сделаю. Я лишь прошу, Моника, не обрекай меня на то, чтобы ты не захочешь еще раз меня выслушать. В моем доме, доме твоей матери, где пожелаешь.

– Я сказала последнее слово, Ренато. Забудь все, возвращайся в Кампо Реаль. Если Его Святейшество даст разрешение, я не выйду никогда из этого монастыря. Идемте, Матушка, нас ждет церковь. Простите и помогите мне.


4.


Хуан широким шагом пересекал небольшой пологий сквер. Он спускался по улице, словно заново ступал по земле, и чуть сбавил шаг, когда усталый голос единственного друга умоляюще попросил:

– Ты хочешь меня убить? Я не могу так бежать! Ты непочтительный. Думаешь, у меня твои года и ноги? Я не могу так бежать!

– Не идите тогда за мной и сбережете ноги. Ноэль, не оставите ли меня в покое?

– В конце концов, думаю, именно это мне и нужно сделать. Тебя не волнует моя дружба, я досаждаю тебе. Ты как слепой нищий, достаточно сумасшедший, чтобы выгнать палками пса, который служит тебе поводырем.

– Я никакой не нищий!

– А я никакой не пес! – негодовал старый нотариус. – Дьяволенок! Я говорю в переносном смысле. Не беспокойся, и если действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, то немедленно это сделаю.

– Помолчите, – попросил Хуан сердечно и властно. – Не мучайте меня. Разве вы не понимаете?

– Ты выбежал, как молния, прошел передо мной, будто не заметил. Полагаю, ты забыл, что пришел в монастырь со мной. Почему бы тебе не пригласить меня на кружку пива? Посмотри, какое хорошее место вон в том углу, чтобы освежиться.

Хуан опустил голову и посмотрел на древнее лицо, на круглую, почти облысевшую голову, на маленькие светлые глаза, одновременно хитрые и наивные, смиренный набор ума и доброты; вдруг он двинул рукой и положил ее на плечо нотариуса, извиняясь:

– Да, Ноэль. Вы ни в чем не виноваты. Ваш совет был хорош, но ваша добрая воля и мой искренний порыв натолкнулись на крепкую стену, о которую разбились. Я никто для ее сердца, ничего для нее не значу.

– Ты искренне сказал ей правду?

– Я собирался, но она не дала мне даже времени. Она скупа на минуты, они нужны только чтобы страдать и плакать по нему. Она отвергает его, пока законно это невозможно для нее; а он упрямо вертится вокруг нее, борется всеми силами, чтобы отдалить ее от меня, и возможно, тоже хочет стать свободным. Не то, чтобы я знал, но что еще им остается?

– Ладно, мы знаем правду относительно его жены. Знаем то, что знает он.

– Это бы убило его, не из-за любви, так как не любит ее, а потому что он настоящий кабальеро Д`Отремон и Валуа. А еще бы он искал меня. Если бы вы знали, как я хочу этого, какое удовольствие мне бы это доставило!

– Ты спятил?

– Я не боюсь. Этого не произойдет, если он не вызовется. Я обещал Монике. Обещал и отойду, уеду, я не могу выносить глаз, исполненных благодарных слез. Я отойду в сторону, чтобы не сойти с ума, чтобы не видеть в ее глазах образ другого и не чувствовать желание сжать ее шею. Все кончено, покончено со всем. Этой ночью отплывает Люцифер, и на нем я уберусь отсюда навсегда. Не будем больше говорить об этом. Вы еще хотите кружку пива? Войдем!

– Скажи мне одно. Ты сказал, что должен был задать ей один вопрос, и от него зависит твоя дальнейшая жизнь. Ты сделал это?

– Нет, Ноэль. Для чего? Все дало мне ответ. Я хотел пригласить ее в путешествие, забрать этой ночью, увезти, вытащить из этой могилы, где умирает невозможная для нее любовь, смотреть в ее глаза при другом свете, под другим небом, вырвать с корнем идола в ложных одеждах, которым окутана душа, и снова почувствовать ее сердце в своих руках. Слушать его биение под звездами, и тогда, только тогда спросить ее, значит ли что-нибудь для нее любовь Хуана Дьявола. Я не поступлю иначе, лучше умру.

– Ты упрямый, Хуан. Ладно, выпьем кружку пива.


– Колибри! Ты все еще здесь?

– Я не хотел уходить, потому что вы сказали, что я не смогу вернуться. Поэтому я спрятался и остался ждать вас. Капитан сказал, что я должен быть с вами, заботиться, служить, но если вы гоните меня…

Печально Моника подошла к негритенку, привлекая к себе. Была почти ночь, сумеречные тени окутывали близлежащий сад рядом с высокими стенами, где Колибри ее ждал, скрываясь среди ветвей, чтобы увидеть ее еще раз. С этим наивным мальчиком снова пришла волна другого мира, с которым она напрасно пыталась порвать.

– Пусть Бог благословит тебя за то, что ждал меня, Колибри. Думаю, это он внушил тебе это.

– Правда, хозяйка? Вы не сердитесь, что я не послушался? Вы будете всегда со мной разговаривать, когда я буду перелазить через эту стену?

– Я поговорю с тобой сейчас и поблагодарю за последнюю просьбу. Если бы ты не был ребенком, возможно я сказала бы. Но это слишком для тебя.

– А вы позволите мне быть всегда с вами?

– Нет, Колибри, ты должен уйти. Твое место рядом с Хуаном, он должен быть тебе всем. То, что он сделал ради тебя – было бы неблагодарностью забыть об этом. Ты вернешься и передашь письмо. Этим вечером мы бурно разошлись. Я звала его, кричала, чтобы он остановился. Он не захотел слушать. Полагаю, это моя вина, потому что я вышла из себя, рассердилась, заставила его потерять терпение. На самом деле, у меня нет права заставлять его верить, открывать сердце. Он никогда не говорил, что его сердце со мной. Я говорю глупости. Не надеюсь, что ты поймешь, Колибри, но должна сказать это, потому что чувства внутри начинают портится, когда молчат. Поэтому я и говорю, а ты, должно быть, думаешь, что я схожу с ума. Подожди здесь. Я не задержусь. Я спущусь немедленно. Только несколько строк.

– Если это письмо для капитана, то я быстро отнесу его. Побегу со всех ног.

– Передай его только тогда, когда будешь с ним наедине. Не важно, сколько дней и часов пройдет. Не важно, где, на Люцифере в море или на земле Мартиники. А пока что не передавай. Может быть, его не волнует, может быть, мое письмо заставит его смеяться или он выбросит его в море, как только прочтет. Но я хочу, чтобы ты отнес его. Подожди меня. Подожди…

Сильно взволнованная, Моника прижала к сердцу негритенка и поцеловала в лоб, затем отодвинула от себя и быстро поднялась по лестнице.

Нервные пальцы в третий раз порвали письмо, едва начатое, и вновь подрагивающим пером начала она трудную работу: говорить о том, что она его любит, не говоря о любви. Она мягко прошлась по сценам последнего свидания, пока ее страстное сердце сочилось желчью и огнем ревности.

Слова, что она выписывала, были бальзамом для гнева, она чувствовала, что ее мысли и чувства вращаются, как в вихре. Она подписалась вежливой холодной фразой, пока лились обжигающие слезы, словно отрицая каждое притворное слово спокойствия. И наконец, она покрыла поцелуями холодные слова только потому, что его глаза будут их читать.


– Колибри, что ты здесь делаешь? Это не то место, и мне не нравится, что ты заходишь сюда! Я говорил тебе тысячу раз.

Сверкающие глаза Колибри испуганно вращались, но он не отошел. Он стоял перед голым столом портовой забегаловки, где Хуан опустошал стакан за стаканом. Было больше полуночи, в почти опустевшей комнате осталось несколько посетителей, стоявших рядом с фонографом, где раздавались последние ноты игривого канкана, одни – поглощены карточной игрой, а другие – стаканами полынной водки.

Хуан тряхнул головой, пристально посмотрев на мальчика. Его глаза были мутными, разум погрузился в летаргический сон, но сквозь него он смотрел в живые глаза, в смуглое лицо с умным выражением, на робкое, но решительное поведение мальчика, и пригрозил: