– Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!

– Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, мог бы добавить я. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.

– Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый!

– Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.

– Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете, такие благопристойные, благородные, имеющие важные фамилии, прекрасно знаете, что комната для посещений не для споров подобного рода. Еще я думал, что не соглашусь на всевозможные посещения. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.

Ренато поджал губы, с усилием сдерживаясь, он повернулся туда, где надеялся увидеть Настоятельницу, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать злобе, которая душила его:

– Ты не будешь прикрываться этим нелепым браком. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей, и только ей, ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!

– Однако ей хватило их, чтобы подписать прошение о расторжении брака. Разве нет?

– Кто тебе сказал? – хотел знать Ренато.

– Тебя не касаются мои источники. Теперь я вижу, что они верные.

– Уйди, оставь Монику в покое! Не я велю тебе, а она, которая молит своим поведением, взглядом, потому что слов уже нет!

– Нет, Ренато, – отвергла Моника, делая громадное усилие. – Нет. Ради Бога. Оставь меня наедине с Хуаном. Прошу тебя.

– Премного благодарен, – поблагодарил Хуан с холодным безразличием. – Я всегда надеялся на твою любезность.

Взгляд Хуана насмешливо проследил за удалившейся фигурой. Затем посмотрел на бледную женщину, упавшую в широкое кожаное кресло. Моника и вправду была на пределе. Теперь она плакала, прикрыв платком лицо, а ее всхлипы попадали в сердце Хуана, как ядовитые стрелы. Некоторое время он молчал, глядя на нее, пытавшуюся остановить безутешные слезы, и его надменное выражение превращалось в беспомощное и унылое милосердие.

– Хорошо, Моника. Не хочу мучить тебя. Полагаю, ты плачешь по своей невозможной любви. Невозможной по образу твоих мыслей. Но по крайней мере, тебя уже утешили преданность и верность Ренато.

– Хватит! – крикнула Моника гневно. – Если это все, что ты хочешь сказать…

– О, нет! Совсем нет. Я думал обо всем, что угодно, но только не о том, чтобы встретиться с кабальеро Д`Отремон здесь, в монастыре. В конце концов, иногда я так наивно верю, что кабальеро и вся знать искренне говорят об уважении и религии, положа руку на сердце. Ваши понятия так сложны, что я не могу их понять. Я как лягушка, которая квакает у пруда.

– Почему тебе пришло это в голову, Хуан?

– Просто так. Вещи, которые я пытаюсь объяснить себе. Странно я повернул разговор. Теперь я не помню, зачем пришел.

– Ты смеешься надо мной?

– Я бы хотел посмеяться над собой, Моника, – искренне уверил Хуан. – Хотел бы взорваться от хохота, как смеялись надо мной женщины. Хотел бы разом убрать тебя, как всегда убирал в сторону препятствие, которое мне мешало. Но разве тебя это волнует? Кого волнует то, что в сердце Хуана Дьявола?

Слезы Моники высохли, она подняла голову. Опираясь руками о подлокотники кресла, она смотрела на него. Снова уловила что-то странное, снова ей показалось, что все исчезло, кроме глаз этого человека, неосознанного очарования его присутствия. Она бы страстно хотела, чтобы длился часами этот единственный свет в суматохе ее бескрайних чувств, сознания, обезумевшего от страданий и размышлений. И вновь горькая насмешка расцвела на губах Хуана:

– Полагаю еще будет действовать на нас влияние обряда венчания, я не могу оставаться совершенно в стороне от тебя, по крайней мере пока ты не дашь мне исчерпывающий ответ касательно аннулирования брака. Ты отправила его вчера? Это очень долго, знаешь?

– Кто сказал тебе об этом? Айме! Айме! – подтвердила Моника горестно, внезапно угадав. – Ты говорил с ней? Видел ее?

– Я видел ее вчера вечером, и она принесла мне удачу.

– Как? О чем ты говоришь?

– Твой кабальеро Д`Отремон проиграл более сотни тысяч франков, а я их выиграл. Конечно, речь идет о деньгах, а это не сильно влияет на него. У него их слишком много.

– Ты играл с Ренато, и с вами была Айме? – добавила крайне изумленная Моника.

– О, нет! Какая глупость! Они не пришли вместе туда, где мы встретились. Оба они часто посещают игорные дома и таверны, но не вместе, это понятно. Это то, что называют правилами поведения, порядочностью. Я, конечно же, не знал этого, но уже понял.

– Нет, невероятно, этого не было! Ты говоришь, чтобы поиздеваться надо мной, чтобы выставить дураком Ренато, чтобы…

– Неправда. Я могу показать тебе бумаги, если не веришь моему слову. Теперь у меня есть достаточно, чтобы начать быть тем, кого называют порядочным человеком. Нотариус Ноэль убедил меня, как можно с пользой обладать небольшим количеством денег. Не важно, что деньги выиграны за игорным столом. Если у меня есть дом, если найду способ, чтобы остальные на меня работали, вместо того, чтобы делать это лично, я по крайней мере буду менее недостойным мужем для одной из де Мольнар.

– Чего ты добиваешься, Хуан?

– Это единственный вопрос, который на самом деле я должен задать тебе. Кабальеро Д`Отремон тоже старательно аннулирует свой брак? Он тоже порвет свои цепи? Ответь, Моника. Мне важен твой ответ!

Дрожащая Моника вскочила, а Хуан подошел к ней, взяв за запястья в неудержимом порыве. Теперь решительный и жестокий, он хотел измерить глубину чувств сквозь голубые глаза Моники. Вся его жизнь была в ожидании этого слова, но Моника была слишком слепа, ее сердце оглохло от силы страдания, и до нее не дошло, она не ощущала отчаянный крик другого сердца, показавшегося в якобы насмешливых словах Хуана. Она была отравлена, чувствовала на губах горький привкус ревности, и в свою очередь спросила:

– Ты хочешь узнать, станет ли Айме свободна? Ведь она интересует тебя, не так ли?

– Айме? – презрительно отверг Хуан со смехом.

– Почему ты смеешься? Почему притворяешься, что тебя не волнует? Вчера вечером она искала тебя. Еще вчера ты был с ней, из-за нее ты следишь и роешься в моей жизни. Ты любишь ее, всегда любил. Но меня не волнует, можешь быть уверенным!

– Из-за этого я здесь, Моника. Я знаю, что тебя волнует он.

– Меня никто не волнует, уже никто не волнует!

– Не трудись. Со мной можешь быть честной. Я уже был однажды в другой обстановке, в месте, где ты могла говорить со мной прямо, где могла плакать криками и провозглашать о своих мучениях. Там ты была искренней, говорила о любви, признавалась в том, что теперь отвергаешь.

– Ты тоже был искренним и однажды открыл душу. Уже не помнишь? Ты не говорил о любви, нет. Ты никогда не говорил о любви. Ты говорил о мести, а твой взгляд ранил, как кинжал. Ты любил ее, любил отчаянно, хотя только оскорбления сыпались из твоих уст для нее, ты говорил о том, чтобы убить ее, пока мечтал о ее поцелуях, проклинал ее имя, пытался оттолкнуть ее силой, но пренебрегал всем, чтобы только заполучить ее. Не отрицай! Ты думаешь, я не знала, что твой корабль ждал ее на берегу, чтобы забрать? Осмелишься отрицать?

– Я никогда не отрицал того, что делал! Да, это было. Я хотел ее забрать с собой из Кампо Реаль. Это была моя месть. Но я уже не чувствовал любовь к ней! Я хотел увести ее, потому что обезумел, думал только о том, что кровью смогу насытить свою жажду. Я хотел убить ее своими собственными руками!

– Да, хотел убить, но когда твоя жизнь была в опасности, когда другой захотел убить ее, ты предпочел опустить голову перед Ренато и согласиться на все, все!

– Ты тоже согласилась на все из-за любви к нему! Будешь отрицать? Осмелишься отрицать?

– Нет, не осмелюсь! Теперь мои чувства тебя не интересуют. Не сейчас и никогда не интересовали. Если Ренато расторгнет брак, меня не волнует. Разве нет другого способа узнать, а не спрашивать у меня? Иди поищи Ренато и задай этот вопрос ему в лицо.

– Именно это я и сделаю!

– Хуан! – остановила Моника криком. – Нет, не иди к нему в таком состоянии. Не сталкивайся с ним.

– Ты снова боишься. Опять ты соглашаешься на все, как тогда.

– Как тогда, нет. Тогда я приняла все, а теперь отказываюсь, но не хочу, чтобы мои слова подтолкнули тебя искать его, не хочу, чтобы ты сходил с ума. Я говорила так, словно тоже сошла с ума. Я ничтожество, последний червь, чьи страсти ослепляют и влекут меня за собой. Поэтому Бог не милосерден ко мне!

Она снова упала, всхлипывая. Хуан смотрел на нее, в огненных глазах затухали языки пламенной злобы, он чувствовал, как гнев превращается в глубокую боль, которая тонко пробиралась к нему, и грустно развел руками, будто ничего не мог поделать:

– Успокойся, Моника, прошу тебя. Я поддался злобе, но я не буду его искать, если он не будет, потому что не могу пообещать тебе уважать его жизнь. Сотни раз я не мог сдерживаться перед ним, сотни раз хотел протянуть руки, поднять кулаки, думая, что я отвергнутый и изгнанный, но эта же кровь бежит по моим венам. Я тоже не хочу проливать ее, Моника. Что-то меня сдерживает, останавливает, я не хочу проливать кровь брата. И чтобы не пойти по этому пути, пусть он не попадается на глаза, можешь мне поверить, в следующий раз я ни на что не посмотрю. Если хочешь, чтобы он жил, скажи, чтобы не ставил мне палки в колеса, забыл, как и я забуду о нем!