– Не волнуйтесь так, – любезно сказал Винсен, – их никто не унесет, не уничтожит…

Хелен изобразила печальную улыбку, но не смогла снять напряжение. Следить за детьми в Париже было слишком тяжелой ответственностью для нее, как она часто повторяла после их приезда. Ее тревога казалась такой искренней, что Винсену удалось освободиться на несколько часов, чтобы пойти с детьми в Галерею Лафайет.

– Мне скоро надо будет вернуться во Дворец правосудия, – сообщил он. – Вы поедете на метро? Сирил знает дорогу наизусть, вам надо только следовать за ним.

Сирил и Лея, которые жили на авеню Малахов, будучи парижанами, были шустрее своих кузенов.

– Это пребывание пойдет им на пользу, – добавил Винсен.

Он одним глазом следил за своими дочерью и сыном, удрученный тем, что у них был слетка деревенский вид. Уже давно он настоял на их приезде в Париж, по крайней мере, на школьные каникулы. Естественно, Магали наотрез отказалась покидать Валлонг, не слушая доводы мужа, и он уехал 26 декабря, взяв с собой Хелен и детей.

– Вы тоже должны воспользоваться поездкой, – любезно предложил он. – Посмотрите памятники, музеи, сходите в театр…

Она снова улыбнулась ему, на этот раз уже веселее, но отрицательно покачала головой.

– Я чувствую себя здесь потерянной, этот город внушает мне страх. И потом тут ваши дети.

– И что?

– Я обещала вашей жене не спускать с них глаз.

– Моей жене на них плевать! – вырвалось у него. Она была удивлена злостью, внезапно нахлынувшей на него, он ведь всегда держал себя в руках.

– Вы несправедливы, – пробормотала она. – Магали очень беспокоится за них.

– Да, это она может! Пример, который она им подает, прискорбен. Они могут подумать, что у нее сонная болезнь, последствие помутнения разума и галлюцинаций. Если бы вас не было рядом с ними, я бы не смог их там оставлять.

Комплимент так взволновал ее, что она отвернулась к витринам. В любом случае она не должна была смотреть на него, она знала его лицо наизусть, так же как все нюансы его взгляда и улыбки. Она знала, что он все еще был влюблен в Магали, что он приходил в отчаяние при виде того, как та погибала от алкоголизма, но что он не позволил бы утянуть себя в этот ад. Она знала, что никогда не осмелится увидеть в нем не только хозяина, к тому же она теряла самообладание, когда он говорил ей больше десяти слов.

– Мы увидим Поля на Сен-Силивестер? – спросила она, в конце концов.

– Конечно! Мы всегда собираемся вечером 31-го, он придет со своими родителями.

До сих пор она не осмеливалась задать этот вопрос, но часто думала о маленьком мальчике. Он стал самым младшим ребенком в семье после гибели Филиппа, и она надеялась, что он справился с этим горем.

– У него все хорошо, – сказал Винсен. – Шанталь старается не слишком его опекать и доверяет его нам время от времени по четвергам, чтобы он мог видеться со своими кузенами. Знаете, мне было лет двенадцать, когда мне сообщили, что моя сестра Бет погибла в Равенсбрюке и… Если быть честным, это возраст, когда все быстро забывается.

Несмотря ни на что, Хелен, в конце концов, внимательно посмотрела на него и заметила две маленькие морщинки в уголках рта, грусть его улыбки, усталый вид.

– Итак, Поль придет в канун Нового года, – продолжил он, – и мы все поцелуемся в полночь. Я начну с вас, согласны?

Это была всего лишь шутка, но, тем не менее, она почувствовала, что вся покраснела.

– Ладно, мне надо идти, – добавил он.

Он подошел к Сирилу и Виржилю, которые снова о чем-то спорили.

– Мальчики, поручаю вам довезти всех до дома, уже поздно. Первый, кто не подчинится Хелен, будет иметь дело со мной.

Оба подростка кивнули головой, он всегда ждал еще некоторое время, чтобы быть уверенным, что не будет никаких возражений после его ухода. Их скрытое соперничество приводило часто к гомерическим схваткам, за которыми следовали бесконечные обиды, но если в Валлонге это было допустимо, то здесь это не должно было происходить. Винсен подал последний многозначительный знак Виржилю, потому что это был его сын, и он не хотел, чтобы проблемы исходили от него.

Он пошел к Опере и вдруг почувствовал, что поднялся ледяной ветер. Небо затянуло полными снега тучами, и он подумал, какая погода была сейчас на юге. Скучала ли Магали одна там или, наоборот, пользовалась ситуацией и пила с утра до вечера? И как все должно было измениться там? Надо бы позвонить Алену, узнать новости. Мысль не из самых приятных. Его кузен не делал никаких комментариев, ему удавалось сохранять нейтральный голос, сообщая о последних глупостях Магали, но у него определенно было свое мнение о положении дел. Тот факт, что Ален считал его плохим мужем или плохим отцом, выводил Винсена из себя. Он и так уже, чтобы сохранить семью, делал все возможное на протяжении многих лет.

«Нет, я не должен был ее бросать, никогда Магали не дошла бы до такого состояния, если бы я был рядом».

Однако пить она начала еще до его назначения в Париж. Он помнил, как обсуждал это с Одеттой, которая и ввела его в курс дела. Эта смелая женщина была единственной родственницей Магали, одновременно и тетей, и крестной матерью, она долгое время работала в Валлонге кухаркой. Вплоть до свадьбы, которая очень огорчила ее, лишив работы. Так как Клара находила невозможным держать Одетту в служанках после того, как та вошла в некоторой степени в семью. Бедная Одетта должна была наряжаться по-праздничному, играть роль, которая ей не подходила, и хорошо выглядеть на собраниях клана Морванов.

«Я нарвался на проклятое осиное гнездо!»

В целом он отказывался об этом думать. В любом случае, не таким образом. Он совершил ошибку, женившись на Магали против воли отца, он был обязан это признать сегодня, хотя никогда не произнес бы это вслух. Одетта говорила, что не нужно путать тряпки и полотенца. Отвратительное выражение, но в принципе вполне справедливое. Шарль всегда относился к своей невестке свысока, увеличивая, таким образом, неудобство, которое она ощущала. Он видел в ней мать своих внуков, но также и маленькую горничную, которая раньше носила передник и убиралась в домах у людей его круга. Магали терпеть не могла Шарля, в то время как Винсен его обожал, еще один конфликт между ними и еще одна причина того, чтобы приблизиться к Алену.

– Ах ты, черт, – проворчал он сквозь зубы.

Проходившая мимо пожилая дама обернулась на него, удивилась, услышав, что такой приличный мужчина чертыхается. Ибо, хоть он никогда и не замечал этого за собой, он производил впечатление на людей. Когда он заседал в суде, большинство его сотрудников выказывали поразительное уважение ему несмотря на его возраст. Наделенный острым блестящим умом, потрясающей памятью, он умел показать себя рассудительным и беспристрастным человеком. Утонченный, внимательный, он умел очаровать так же, как в свое время его отец, и щеголял той же врожденной элегантностью. Но в противоположность Шарлю он обладал неиссякаемой нежностью, которая вызывала у всех женщин желание оказаться в его объятиях. Магали раньше его страстно любила, не заботясь о его достоинствах и недостатках, довольная тем, что соблазнила такого красивого мальчика. Он был неожиданной победой для нее, она уступила ему после одного-единственного движения головой, не представляя, что он наденет ей на палец кольцо. Когда она на самом деле очутилась перед мэрией, чтобы стать мадам Винсен Морван-Мейер, ее охватила паника. И с тех пор страх не покидал ее.

Через полчаса он вышел из метро на острове Сите, прямо напротив Дворца правосудия. Он остановился на несколько секунд, чтобы взглянуть на фасад, решетки, каменные ступени. Он обожал это место, чувствовал себя здесь как дома. Почему он должен был отказаться он будущего, которое ждало его за этими стенами? Отец открыл ему королевский путь, от которого он не мог отказаться, но также не мог пожертвовать женой и детьми ради своих амбиций. Он уже долго избегал правды, настало время принять решение по поводу Магали.


Дожив до пятидесяти лет, Жан-Реми был в расцвете славы. Никогда еще его картины так не продавались по всему миру. Его популярность достигла головокружительной высоты, его всюду приглашали, чествовали, лелеяли. Но вся эта суматоха вокруг его имени, его творений не давала полного удовлетворения. Большую проблему в его существовании создавал Ален. Жан-Реми в ярости бросил тряпку, пропитанную скипидаром. Света стало слишком мало, чтобы писать, и к тому же у него пропало всякое желание. Взглянув на часы, он еще больше разозлился. Ален мог целыми днями не подавать признаков жизни, как если они были просто знакомыми. Иногда Жан-Реми от злости шел искать молодого человека среди оливок. Но он никогда не приближался ни к дому ни к овчарне. Ален дорожил своей независимостью и требовал полного молчания, на каждую попытку Жана-Реми изменить ситуацию он отвечал отказом.

– Это длится уже пятнадцать лет! – громко выкрикнул он.

Ему не следовало привязываться к Алену, это была самая большая ошибка в его жизни. Ему бы следовало убежать, уехать жить куда-нибудь в другое место, в Венецию или Севилью, цвета которых он так любил, вместо того чтобы оставаться в этой долине Боде-Прованс, где все напоминало ему об Алене.

Он критически посмотрел на картину, которую начал неделю назад. Как узнать, лишал ли его вдохновения постоянный обман, который он чувствовал? Конечно, он был несчастлив, но как только он подписывал картину, весь мир рукоплескал гению.

– Я тебе не мешаю? – спросил его Ален из-за спины.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ты мне всегда отвечаешь одно и то же.

– На один и тот же вопрос, да.

– Но ты работал?

– Я закончил на сегодня, уже слишком темно.

Жан-Реми повернулся к Алену и стал молча внимательно рассматривать его: казалось, что время никак на нем не отразилось, он сохранял ту же юношескую фигуру, тот же золотистый взгляд, то же лицо цыгана, что и в двадцать лет.