Она говорила очень невнятно. Нахмурилась… Или попыталась. Попробовала еще раз:

— Сплала… — выдохнула с разочарованием, напряженно пытаясь правильно выговорить.

— Не спала, Настя, — Валера пальцами накрыл ее губы, очевидно, заметив, насколько ее это расстраивает. И как сложно дается. — Тебя машина сбила. Помнишь? Задела. А ты, падая, еще сильно ударилась головой об лед…

У Валеры голос пропал, словно бы горло сжалось. И Настя вдруг поняла, почему он так выглядит. И что ему очень тяжело. Так, словно это все вдруг начало прокручиваться перед ней на пленке, она представила, почти ощутила сама все, что любимый вынес. Не помнила того, о чем Валера говорил. Помнила, что к нотариусу приехали. И как говорила с Вероникой: визгливый голос, глупые претензии. Что к Валере хотела подойти. А машину не помнила.

И не болело ничего, кажется. Она не чувствовала. Только какую-то «ватность» и вязкость в каждой мышце. Дикую усталость.

«Наверное, ей что-то вводят», догадалась, заметив вдруг какую-то повязку из эластичного бинта на руке в сгибе локтя.

У нее ученик болел в прошлом году, оперировали мальчика. Настя приходила его проведывать. И видела, как ребенку медсестра что-то вводила, сдвигая такую же повязку. Как же это называлось? Гибкая игла какая-то, которую надолго вводили в вену, чтобы не колоть постоянно…

Не могла вспомнить. Как и машину, про которую говорил Валера.

Но неожиданно подумала, что сама бы испытала, если бы на месте Валеры была… И у нее горло дернулось.

— Пости… Извини, любимый, — уже более внятно выдохнула Настя, зажмурившись от нахлынувшей душевной боли и страха.

От вины, которую действительно ощутила из-за его волнения, его муки, той боли, что он перенес.

— Боже! Егоза! Ты что?! — Валера наклонился близко-близко к ней, нахмурился, сжал губы. — Ты здесь — при чем, Настенька? Солнышко мое ясное…

Обхватил ее щеку ладонью, прижался своим лбом к виску. Настя ощутила, как он нежно и очень осторожно поцеловал ее кожу.

— Не хотела бы… расстраивать. Чтобы переживал, — говорить было все еще очень тяжело, но Настя старалась медленно проговаривать каждую букву, звук. — Люблю тебя… Очень.

Как учеников своих учила. И что-то получалось, кажется. Правда голова стала болеть от напряжения.

— Настенька, — выдохнул Валера очень осторожно погладив ее губы, вторую щеку. — Ну что ты…

Кажется, второй раз в их жизни видела, ощущала его таким растерянным и потерянным. Недоверчиво-радостным. Как тогда, когда звала его через весь двор, когда побежала за ним, поняв, что тоже его любит.

Где-то что-то снова заскрипело, но Настя не могла, да и не хотела поворачиваться. Ей было так хорошо, так тепло рядом с ним. Спокойно. И почти легче смириться со всеми теми странными ощущениями, которые делали тело чужим.

— Я люблю тебя, егоза, — прошептал Валера, тоже не отреагировав на шум.

Переместился и нежно-нежно коснулся губами ее губ. Настя попыталась ответить, прижавшись к его рту. И вдруг ощутила соленый привкус. Губы Валеры были влажными. И солеными. И глаза подозрительно блестели, совсем непривычно для любимого. Он плакал от облегчения. И у Насти самой навернулись слезы на глаза.

— Любимый, — всхлипнула она ему в губы.

— Тсс, егоза, хоть ты не реви. Хватит того, что я расклеился, — сипло хмыкнул Валера, продолжая нежно гладить ее лицо и волосы. — Тебе сейчас это вообще не нужно. Ты поправляться должна. За тебя знаешь, сколько людей молятся и переживают? — Валера коротко прижался к ее скуле губами. Глубоко вдохнул, будто успокаиваясь. Улыбнулся ей. И вдруг вновь прижался к губам. Только сильно и крепко. — Ты себе представить даже не можешь, как мне нужна, Настя, — отстранившись, прошептал он.

— И ты… ме… нужен, Валера, — прекрасно зная, что это чистая правда, прошептала она.

Поняла, что губы пересохли. Попыталась их облизнуть.

Валера это увидел.

— Пить хочешь? — тут же спросил он, уже выпрямившись и что-то взяв за пределами видимости Насти. — Вот, держи. Я тебе трубочек купил, как ты для своих учеников, разноцветных… — Валера усмехнулся, но Настя увидела, чего ему это стоило в глазах любимого мужчины.

А он уже протягивал ей стакан с водой, из которого торчала соломинка ярко-зеленого цвета, согнутая под углом, чтобы Насте было удобней пить.

— Валера… — у нее вновь сдавило горло. И глотнуть оказалось сложно. Взгляд слезами заволокло.

— Давай, егоза, пей, — с усмешкой напомнил Валера, сам приставил эту соломинку к ее губам. — Только понемногу. Медсестра сказала, что после интубации горло болеть у тебя может. Осторожно.

— Болит, — согласилась она с легким вздохом, теперь хоть поняв, отчего. И сделала маленький глоток. — А что… Еще что у меня? — вновь отпив, спросила Настя, опять ощущая накатывающую усталость.

У Валера улыбка только на губах осталась. Глаза потемнели, но он постарался сохранить веселое выражение.

— Левая нога сломана. Тихо, — словно предугадав ее порыв, Валера опустил руку Насте на плечо, не позволив даже пошевелиться. — Там не страшно, не сложный перелом. Но с гипсом попрыгаешь, конечно, егоза. Смещение шейных позвонков, — Валера провел рукой по ее щеке и по чему-то постучал, а Настя только сейчас поняла, что на ней какой-то странный воротник. Вот отчего так сложно поворачиваться. — И сотрясение, конечно. — Он тяжело выдохнул, будто и ему грудь давило тяжестью в тонну. — Ты почти четыре дня без сознания была, Настя… Я думал, умом тронусь, — Валера так улыбнулся, словно хотел ее развеселить. Только обоим стало невесело. — Священника сюда притащил… — Он хмыкнул.

А Настя тяжело вздохнула, закрыв глаза. Ей так больно было это слышать! Представлять, как трудно пришлось Валере, что он вынес… Раньше Валера только подшучивал над ее суевериями или попытками что-то решить в церкви, над ее уверенностью, что молитва или поставленная свечка могут помочь. А тут… сам позвал.

Не хотела, чтобы он видел, как снова слезы выступили на глазах. Ух, какая чувствительная стала. Ревет и ревет. А еще и усталость становилась все сильнее, давила ее.

— Любимый… — тихо позвала она, слыша, как Валера отставил стакан, из которого она пила.

— Что, егоза? — кажется, он вновь к ней наклонился.

Она ощущала тепло его тела. И от этого становилось легче. Но глаза уже почти не открывались.

— А, давай — повенчаемся… — облизнула Настя губы. — Знаю… ты не очень за это…

На самом деле, они даже никогда не обсуждали такого варианта. Да и Настя не предлагала, когда Валера уговорил ее расписаться, зная отношение любимого ко всему этому. Но сейчас… Появилось сильное желание. Правда, даже не представляла, какие аргументы ему привести и как убедить. Начала слова подбирать. Еще и это косноязычность нынешняя…

— Давай, — просто согласился вдруг Валера, заставив Настю оторопеть.

Она даже глаза вновь сумела открыть из-за удивления. А он стоял близко и с улыбкой смотрел на нее. Спокойно и уверенно.

— Что, егоза? — усмехнулся Валера.

Наверное, ее оторопь была очевидной.

— Удивил… — прошептала она, сумев улыбнуться в ответ.

— Я тебя чуть не потерял, солнышко. Это многое переоценить заставляет, — Валера оглянулся, взял стул, на котором сидел у стены, оказывается, и подвинул ближе к кровати. — На самом деле, я даже решил это со священником здесь, у них часовня тут, в больнице есть, приходят, молятся по палатам, службы служат, — пояснил он. — Договорился, что… — Валера отвел глаза, посмотрев в окно. — Что если все будет не так, как я надеюсь… Что если не… — было очевидно, что ему очень тяжело говорить. И больно от мыслей, от воспоминаний обо всем, что он пережил за эти дни. — Священник согласился нас повенчать здесь, если что, в общем. Богдан за справкой в ЗАГС ездил, за подтверждением, что мы заявление подали до того, как ты…

Он устало и как-то опустошенно растер лицо.

А Настя… Она попыталась протянуть ему руку. Но получилось только слабо дернуть. Однако Валера это заметил и перехватил ее ладонь. Сжал своими пальцами. Крепко, но и осторожно. Наверное, боясь ей боль причинить. У нее же даже слов не было, что рассказать, как сильно его любит. И как ей больно от того, что он вынес такую муку…

Но Валера опять это понял. Вздохнул, покачал головой.

— Егоза, ты — ни при чем. Даже не вздумай себя накручивать. Тебе сейчас отдыхать надо и поправляться, а не зацикливаться на том, что уже неважно.

Он даже нахмурился. Словно пытался повлиять на нее, оказать внушение.

— И, вообще, священник все еще не против, так что, хочешь, хоть сегодня обвенчаемся, — даже с некоторой иронией хмыкнул Валера.

Вроде и шутил, а не спрашивал даже…

А Настя вдруг поняла, до чего же ему страшно было все эти дни. Насколько сам не испытывал никакой уверенности. Но, ведь, наверняка, никому этого не показал, все тянул на себе. И за себя, и за нее, только бы все необходимое сделать, не упустить ничего. И сейчас ей пытается дать что угодно, лишь бы Настя не нервничала, отвлечь любые способом готов…

— А, давай, — улыбнулась она, вновь прикрыв веки из-за накатывающей новой волной усталости.

Захотелось и Валере дать эту поддержку. Часть тревоги и волнения любимого взять на себя. Подарить ему то, о чем Валера столько мечтал. Мало ли, когда и как оно все сложится с ЗАГСом? Когда ее отпустят — не представляла, как и то, успеют ли до назначенной даты? Вдруг, придется переносить…

А Настя в этот момент поняла, что очень хочет быть его женой — и перед людьми, и перед Богом. Морочила голову и себе, и любимому человеку столько лет. Боялась непонятно чего, стеснялась… А оно все настолько ненадежно вдруг оказалось! Настолько мимолетно. И гарантии нет. Никто не дает. Ни в чем, а она все искала каких-то подтверждений. И для чего еще и своими руками, своими глупыми страхами и решениями усложнять все настолько? В этот момент ей настолько глупым все показалось… Все страхи и опасения такими мелкими вдруг привиделись от понимания, как много имела, а не до конца ценила. Даже принижала их отношения своими сомнениям и комплексами, по сути.