— Они глупцы! — громко перебил Никита. — Мир подстроил им ловушку, а они попались и делают вид, что всё нормально, что так и должно быть. И даже прикидываются, что радуются, бесстыжие обманщики! Каждый день кругом я вижу сплошных и конченых обманщиков! Обманывают себя, обманывают других. Ничего кроме грязной лжи. Но вот почему-то всегда верят в нормальную жизнь, верят в счастье. Знаете… В последнее время я всё больше задаюсь вопросом: а какой я — настоящий, и где же оно — моё истинное счастье? И тут я понимаю, что я точно такой же, как и все бренные людишки. Ничем не лучше. Точь-в-точь их копия, отражение. Так что на многое надеяться мне не стоило. И возлагать на меня надежды — тоже.

Никита дышал быстро, громко.

— А знаете, — жарко продолжал он, — вообще, что касается счастья — то тут не всё так просто. Должен быть философский разговор о счастье. О его природе. Сказать, что же это такое на самом деле? А вот что: это то, чего никогда не существовало, не существует и НИКОГДА НЕ БУДЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ! — Никита снова стукнул ладонью по столу, словно сделал величайшее открытие, и поглядел вопросительно на нотариуса, как бы ожидая от него положительную ответную реакцию. — Не может быть у нас счастья! Никогда! Не готовы мы к нему. Не умеем. Мы — все — прогнившие поколения. Прогнившие насквозь. Нас нужно истреблять! Всех до одного! Мы убиваем своё счастье, потому что не способны с ним совладать. Дай нам счастье, так мы тут же продадим его, променяем на что-нибудь другое. Тут же! Не приучены мы к простому счастью. Мы — люди вечных мук, вечных страданий! — Никита вдруг выхватил со стола книгу Достоевского «Бедные люди» и со злостью разорвал её. Затем швырнул оставшийся ошмёток книги в раковину. — Мы все созданы для страданий! Мы все созданы для слёз! Ведь всё было хорошо, зачем же я всё испортил? Зачем же я просто не мог остаться с тем, что есть, радоваться этому? Зачем вынудил её тогда убежать в метель из дома?! Ведь всё же было хорошо! Всё уже было хорошо! Зачем же нужно было всё коверкать?.. Зачем?!

— Никита, к чему весь этот… литературно-философский трагизм… — всё-таки ненароком вслух произнёс испуганный Михаил, глядя на обезумевшего парня. Но тот его совсем не слушал.

— То же самое касается и любви! Любви — ха-ха! — вокруг которой так много мается людей. Любви-Не-Существует — точка! Единственное, что существует — упование на спасение от этой гнилой действительности! Ведь что по-настоящему делает нас людьми? Знаете? Надежда! Надежда, что однажды и где-нибудь с нами, прокажёнными, всё будет хорошо. И мы, как сумасшедшие, рвёмся к этому спасению любыми правдами и неправдами. Чаще всего, конечно же, неправдами. Заменителями. Иллюзиями. Вот — любовь, к примеру. Это — топливо. Оно как-то удерживает нас на ногах. Заставляет искать его повсюду. Позволяет более-менее сохранять баланс между «Жить» и «Сдохнуть» в этом херовом мире. Только это. Только надежда, что: а вот там, за горизонтом, мой идеальный мир спрятался! И он ждёт меня! Мне нужно только ножками прыг-скок сделать пару раз — и всё. И там — люблю я, и любят меня. ЛОЖЬ! Там — иллюзии. Некуда и незачем нам идти. Все пути отрезаны. Мы загниваем в своей консервной банке. Но даже когда всё хреново, человек верит во что-то спасительное — может, в будущем повезёт, или встречу хорошего человека, полюблю его, найду удачную работу, бла-бла-бла! Это и отличает нас от животных. Не ум, не понимание, что мы — люди, венцы природы, — именно наше «бла-бла-бла», что однажды, ну хоть когда-нибудь и каким-нибудь волшебным образом, но всё будет хорошо. Тупая, бессмысленная, беспочвенная надежда. Как в одноимённом советском фильме, помните? «Всё будет хорошо!» Ну тупость же, правда? Понимаете меня?!

— Прямо-таки извёл на нет все человеческие ценности! — нервно посмеялся Михаил, пытаясь разрядить накалившуюся обстановку. — Хотя в чём-то ты прав… Про надежду я согласен. Она неумолимо идёт с человеком до самого кон…

— Жизнь — это один сплошной сопливый штамп! — Никиту, казалось, было уже не остановить. — И мы все — зёрна! Зёрна! Нас всех перемалывают, а потом варят в бурлящей жиже!

Парень бросился к подоконнику, стащил с него кофеварку и стал неряшливо запихивать её обратно в коробку.

— Что ты делаешь? — насторожился Михаил.

— Я считал эту вещь символом моей новой жизни… Думал, что теперь начну жить по-иному. Что всё встанет на свои места. Что буду пить любимый вкусный кофе по утрам, твёрдо понимать своё место в мире… Теперь этой вещи не место в моей жизни. Хех! Какой же я был наивный… Заберите её.

— Да что ты! — Михаил выставил перед собой ладони. — Никита, успокойся! Смерть Лизы — это ужасное потрясение, и не для тебя одного, но постарайся держать себя в ру…

— Возьмите или выброшу из окна! — истошно закричал Никита.

Михаил оторопело смотрел на парня и, вздохнув, всё-таки пододвинул к себе коробку.

— Знаете, что сказал бы Достоевский, будь он сейчас здесь и глядя на всё происходящее? — спросил разгорячённый Никита, подойдя к окну и положив руки на подоконник.

— Достоевский?.. — недоумённо произнёс Михаил.

— Да, да! Достоевский.

— Нет, не знаю… И что бы он сказал?

— Да нихрена бы он не сказал! — Никита резко обернулся с загоревшимися глазами и с какой-то неестественной ухмылкой. — Он бы просто молча посмотрел на всех нас, на всю ту чертовщину, что творится сейчас вокруг, на всех этих одиноких и обманывающих себя людей и понял бы одно: ничего не изменилось. Всё так же — вокруг сплошные душевные страдания. И нравственная тьма. Больше нечего добавить. Поэтому Достоевский бы, и правда, ничего не сказал. Но знаете, как бы мы могли определить, что он обо всем этом думает? — Никита дико и вопрошающе уставился на нотариуса. — Знаете? Всё просто! По его слезам. Его слёзы дали бы нам точный и окончательный ответ, что он хочет сказать о происходящем. Сам Достоевский, который видел, чувствовал и яркой глубиной описывал самые различные терзания людей, увидев нас сейчас, только бы и плакал. А если уж плачет сам Достоевский, то это значит, что мы — в беспросветной дыре. Наука твердит нам, что люди — высокоразвитые создания по сравнению с другими существами. Но на самом деле мы — те ещё выродки. Люди всё также бесконечно одиноки, одиноки и потеряны как никогда раньше, потому что ни черта не могут разобраться в своих жизнях и причинах своего присутствия здесь. Мы какие-то недоделанные, незавершённые… Мутанты! Больные твари! Больные твари, таскающиеся со своими психотравмами и личностными проблемами в подмышках, успевая по пути ломать и другим их жизни. Но самое, что меня поражает и рождает отвращение к людям — это то, что они надувают самих себя. Всегда и при любых обстоятельствах. Им нужно понять, просто понять, что они в этой жизни — никто. Полное никто! И что не видать им счастья настоящего! Даже если оно вдруг замерцало на горизонте — мираж! Не то это место, уж извините, не для счастья. Можете сдать свой билет и валить нахрен в преисподнюю! — У Никиты на глазах вновь заблестели слёзы. — Нужно просто понять… Понять, что любой может просто вот так взять и по своему желанию навсегда втоптать в грязь твою и без того жалкую жизнь. Просто одним махом взять и сломать всё твоё сложившееся представление о жизни. Поломать весь рай одним лишь лёгким касанием пальца, когда ты в него уже поверил… Любой это может, и никто от этого не застрахован. Но ведь нет, люди не хотят этого понимать, они думают, что сами создают свою жизнь… Идиоты!!!

— Мне кажется… что всё-таки мы тоже создаём свою жизнь, — осторожно вымолвил Михаил. — Вот я, например… Я ведь могу ещё что-то исправить в своей жизни, правда? Несмотря на произошедшее, у меня ещё не отобрано право делать дальнейшие выборы. А значит, я могу хоть что-то спасти. Пока ещё не поздно. Да… Если есть возможность спасти хоть что-то — ещё не всё потеряно. Слышишь меня? Ещё можно спасти себя. Можно…

Михаил встал, приблизился к Никите и хотел положить ему руку на плечо, но, увидев разъярённый взгляд парня, передумал. Нотариус уступающе кивнул, медленно сделал пару шагов спиной вперёд, развернулся, вышел из кухни и покинул квартиру.

В следующую секунду Никита с криком и со всего размаха приложился кулаком по столу. И тут же, схватившись за кисть, рухнул на колени и заорал — перелом в трёх местах.

Через мгновение он поднял затопленные влагой глаза… Кофеварка. До сих пор здесь.

Забыв о боли, Никита рванулся к ней, выдернул её другой рукой из коробки и со стоном швырнул об стену. Чёткий хруст пластмассы ещё больше растрепал парню нервы. Не помня себя, он стал крушить, пинать, разбивать кофеварку, пытаясь стереть её в порошок, не оставить на ней живого места.

— Никита! Что… ты… Стой!..

На кухне показалась встревоженная Юлька. Она выхватила у Никиты кофеварку, убрала её в сторону и, присев рядом на колени, прислонила дёргающуюся голову парня к своей груди. Никита судорожно пытался дотянуться до разбитой кофеварки и сломать её ещё сильней.

— Никогда! — кричал он в остервенении и слезах. — Никогда не стать мне счастливым! И как я мог поверить, что всё может быть иначе?! Что могу быть счастливым и даже… любить… Как я мог поддаться этому! Никогда! Никогда не будет этого! Я мог отвести её в Гренландию… Мог столько всего успеть вместе с ней. Она так хотела!.. Она уже стала другой, она излечилась… А теперь… Теперь её нет… Чёрт… Как же так?.. Ну как же так, аааа!..

Слёзы Никиты нескончаемо лились на грудь Юльки. Крепко прижимая его к себе, девушка лишь молча и смиренно плакала вместе с ним.

XII

С самого утра Соня чувствовала слабость во всём теле. Вдобавок какие-то туманные мысли, что посещали её в последние недели, теперь достигли своего апогея. Ещё, прям как назло, под конец рабочего дня попался назойливый клиент. Тучный мужик никак не мог определиться, в каком египетском отеле ему отдыхать. То ли 4-х звёздочный, но в центре города, где клубы, бары и магазины; то ли 5-ти звёздочный, но за городом, где тишина и покой.