– Не надо, – попросила она дрогнувшим голосом, – а то я опять заплачу и затоплю слезами нас обеих. – Матильда вернулась на скамью и обняла мачеху. – Я очень рада видеть вас и тоже хочу побеседовать с вами о чем-нибудь приятном. Вы даже не представляете, как сильно я хочу этого.

– А я кое-что привезла вам из Англии, – вспомнила Аделиза, когда они разомкнули объятия. – Это принадлежит вам, и вам это нужно сейчас, как никогда. – Она отошла к своему дорожному ларцу и принесла оттуда расписной кожаный футляр, внутри которого лежала корона Матильды с сапфирами и золотыми цветами. – Я послала за ней в Рединг, – пояснила королева, вручая корону падчерице. – Она хранилась в алтаре под присмотром монахов, но мне показалось, что… нет, я точно знала, что должна привезти ее вам сюда.

У Матильды перехватило дыхание.

– Спасибо, – прошептала она и утерла со щеки дорожку слез. На этот раз они лились сами собой и приносили облегчение.

– Вы императрица, – сказала Аделиза. – И никто не сможет лишить вас этого. Никогда.


Ноябрьский день клонился к вечеру, и над голыми деревьями висело холодное алое небо, под копытами лошадей хрустел золотой гобелен последних листьев. Матильда и Аделиза ехали верхом по лесным тропинкам в Ле-Пети-Кевийи, одном из владений Генриха в окрестностях Руана.

Морозный воздух холодил легкие, и Матильда чувствовала себя живой и бодрой. За те дни, что она провела в Руане в покое и мирных занятиях, ее синяки исчезли, зажили раны и переломы. К ней возвращалось чувство собственного достоинства, она вновь хотела думать о будущем – о будущем, которого не было у ее младшего брата. Завтра будет отмечаться годовщина его гибели под Барфлёром, а этим вечером Матильда собиралась в храм ко всенощной, чтобы помолиться за упокой его души.

– Скоро мне придется возвращаться в Англию, – сказала Аделиза. – Я должна быть там к Рождеству. Этого ждет от меня ваш отец, есть и другие обязанности, хотя мне очень хотелось бы остаться с вами подольше. – Она глянула на падчерицу. – Вы точно не поедете со мной? Я была бы рада вашему обществу.

Матильда думала, что мачеха отправится в Англию гораздо раньше, возможно, к годовщине смерти Вильгельма, чтобы быть вместе с королем в этот скорбный день. Однако та решила, что останется в Руане, и за это Матильда была ей очень признательна. Пусть они разные, но их соединяла дружба, даже привязанность, и родственные узы. Матильда догадывалась, что Аделиза приехала не только чтобы поддержать ее, но и чтобы раздобыть для ее отца сведения и исполнить роль миротворца, но поскольку обе женщины хорошо знали друг друга, между ними существовало взаимопонимание.

– Отец справит Рождество в Вестминстере вместе с вами, – сказала Матильда. – Я сделаю то же в Руане. Тогда ни Англия, ни Нормандия не останутся без внимания нашего рода. Церковь и бароны станут привыкать ко мне как к представителю короля. – Она говорила с нажимом, поскольку понимала: потребуется убеждать в этом еще очень многих.

– Поступайте, как считаете нужным, – кивнула Аделиза, – но я буду скучать по вас.

И вдруг она ойкнула и натянула поводья, потому что мерин под ней споткнулся, захромав на заднюю ногу.

– Позвольте, госпожа.

Вилл Д’Обиньи, который возглавлял их эскорт из сержантов, соскочил со своего коня и спешно приблизился. Опытной рукой он провел по ноге мерина и приподнял ее.

– Камень в стрелке копыта, – объявил он и, вынув нож, ловко извлек застрявший там осколок. Копыто оказалось поцарапано острыми краями. – Ехать на мерине нельзя. – Вилл посмотрел на королеву. – Вам придется пересесть к кому-то из нас.

Аделиза на мгновение растерялась, но потом кивнула:

– Помогите мне спуститься.

Покраснев до кончиков ушей, Д’Обиньи исполнил ее просьбу. Затем он привязал мерина к подхвостнику своего коня и, не зная, куда девать глаза от смущения, подсадил Аделизу на серого красавца. Королева, сдержанная и корректная, поблагодарила его с холодной любезностью и выразила сочувствие травмированной лошади. Вильгельм убедился, что госпожа устроена должным образом, и взобрался в седло впереди нее. Его румянец стал еще гуще.

В Ле-Пети-Кевийи они возвратились, когда осенние сумерки окутали их серой шерстяной накидкой, а изо ртов уже вырывались облачка пара. Мысли Матильды обратились к Бриану Фицконту. Она припомнила, как на дороге в Руан он так же посадил ее позади себя, и по ее телу побежало тепло. Память о Бриане ныла, как старая рана зимой. Время и расстояние разлучили их, и это, возможно, только к лучшему, но тихая боль осталась. Матильда скучала по нему. А он писал ей письма, предлагал приехать, если будет в том необходимость. Она отвечала формальными фразами, не позволяя своим истинным чувствам коснуться пергамента.

Перед конюшнями Вильгельм Д’Обиньи помог королеве спуститься на землю и отправился лично заняться хромым мерином. Аделиза посмотрела ему вслед с признательностью и потом выкинула всякие мысли о нем из головы – у входа в дом стоял гонец с сумкой через плечо. Ему принесли попить в глиняной чашке, и он, утолив жажду, беседовал с лакеем. Увидев приближающихся женщин, гонец поспешно опустился на колено. Матильда узнала его. Абсалом из Винчестера был одним из самых быстрых слуг ее отца.

– Какие новости? – Знаком королева попросила его подняться.

Абсалом явно испытывал неловкость.

– Госпожа, я на пути в Англию, везу запечатанные письма от графа Анжуйского. Переночую здесь и утром поскачу дальше.

– Вам известно, о чем говорится в этих письмах? – спросила Матильда.

Абсалом откашлялся:

– Только в общих чертах, госпожа.

– И что же это? – Холодный ветер морозил ей лицо, но Матильда знала, что не сможет уйти, пока не узнает, о чем пишет Жоффруа. – Скажите мне.

– Граф Анжу пишет, что он обдумывает сложившееся положение… и рад вашему продолжительному визиту в Руан.

Матильда фыркнула. Надо же, он обдумывает положение!

– А я рада тому, что я не в Анжу, – заявила она. – К утру я приготовлю свои письма, чтобы вы передали их моему отцу. Зайдите ко мне перед тем, как отправитесь в путь.

– Хорошо, миледи.

Она пристально посмотрела на него:

– Как вам показался анжуйский двор?

Абсалом переминался с ноги на ногу:

– Ну… обычный двор… как любой другой, которым правит молодой господин. Много забав, много охоты, по вечерам лихое веселье…

Матильда поморщилась, вспомнив все это.

Гонец помолчал в нерешительности и добавил:

– Я скажу вам кое-что, потому что вы все равно скоро узнаете. Любовница графа понесла и ведет себя при дворе так, словно она графиня.

– Любовница? – переспросила Матильда.

– Ее имя – Элис из Анжера, госпожа. Она расхаживает по дворцу, держа руку на животе, и граф осыпает ее шелками и драгоценностями.

– Быстро же она заняла мое место, – презрительно заметила Матильда. – Пусть делает, что хочет. Они достойны друг друга.

Абсалома на этом отпустили, и он удалился в поисках еды и места для ночевки. Женщины проследовали в свои покои, чтобы приготовиться к службе в память об утонувшем принце.

– Нужно что-то делать! – воскликнула Аделиза, как только они остались вдвоем. – Это непристойно. У вашего отца есть любовницы, он большой любитель женщин. Но ни одной из них не позволено так вести себя, даже когда они рожают от него детей. – На последнем слове ее голос дрогнул, и мачеха подняла палец, не давая Матильде перебить ее. – И не убеждайте, что вам все равно, потому что это ложь. Вам не все равно, и это правильно, потому что опозорена ваша честь и ваше положение.

– Поверьте, это не важно, – наконец остановила ее Матильда. – Я уже говорила вам: к нему я не вернусь. Пусть сидит в своей конуре с потаскухами, сколько пожелает.


В Руанском соборе служили всенощную за упокой души брата Матильды, чьи останки уже девять лет лежали на дне бухты Барфлёр. Женщина поцеловала филигранный крест, который архиепископ поднес к ее губам. Она сама с трудом удерживает голову над волнами, плывя через бурное море к суше; но вот беда: где берег – неизвестно. Ее лодка потонула, когда умер Генрих, а что касается судна под управлением Жоффруа… Нет, она предпочтет утонуть. Это не спасение – то, что он ей предлагает.

Четки скользили между ее пальцами, словно гладкая холодная галька. Сбоку слышалось тихое бормотание мачехи и постукивание ее четок. Она тоже в открытом море? Перебирая бусины четок, считает, сколько месяцев и лет не смогла зачать? На щеках мачехи, как жемчужинки, поблескивали слезы, подсвеченные пламенем свечей. Утонувшие в слезах печали. Матильда опустила голову и закрыла глаза.

Глава 14

Анжер, июнь 1131 года


Жоффруа поморщился от крика своей годовалой дочери на руках няньки. У девочки были такие же, как у него, волосы – яркая, будто солнце, масса рыжих кудряшек. Зеленовато-карие глаза она унаследовала от матери, но сейчас они крепко зажмурены в сердитом реве. Малышку назвали Эммой в чести матери Элис, и она была презабавным существом, если не вопила.

Дочь будет полезна, когда придет время укреплять власть брачными союзами. Король Англии Генрих породил внебрачных дочерей больше, чем пальцев на руках, и всех выдал замуж с политической выгодой для себя. Да, байстрюки – это совсем неплохо.

Элис, вновь тяжелая, страшно огорчилась, родив ему дочь, и настаивала, что на этот раз в ее чреве растет мальчик. Последний месяц беременности она, как водится, проведет в постели в отдельных покоях, чему Жоффруа втайне радовался: ему хотелось отдохнуть от ее вздорных требований. Его терпение было на исходе, но, по крайней мере, плодовитость Элис доказывала силу его семени.

Сейчас она встала перед ним, поддерживая рукой свой объемный живот. На каждом ее пальце сверкали золотые кольца, а длинное платье волочилось далеко позади нее беззвучной декларацией высокого статуса.

– Вы не можете поехать сейчас в Компостелу, – протянула Элис.