Актеры на сцене продолжали оживленно спорить. Выразительно жестикулируя и угрожая друг другу, они потрясали своими мечами. При этом они попеременно что-то говорили. Агнес озадаченно наблюдала за ними. Она ожидала увидеть что-то знакомое, что-то связанное с ее сыном. О чем же еще могла быть трагедия с таким названием? Однако эти люди в каком-то замке, на зубчатой стене, спорили о нелепых пустяках.

Она одна, казалось, избежала колдовских чар. Странная магия не затронула ее. Агнес чувствовала себя обманутой и возмущенной. Ее муж написал эти слова, эти пафосные диалоги, но какое отношение они имели к их мальчику? Ей хотелось крикнуть этим болтунам на сцене: «Эй, вы, и вы тоже, вы все ничего не стоите, все вы ничтожества, в сравнении с моим мальчиком. Не смейте произносить его имя».

Ее охватила неимоверная усталость. Она вдруг осознала, как сильно болят ее ноги и спина от долгой езды на лошади, от трехдневных бессонных ночей, а дымный свет факелов, казалось, обжигал ей глаза. Она не имела ни сил, ни желания терпеть близость этих завороженных зрителей, слушать длинные речи, эти словесные извержения. Она не желала больше оставаться здесь. Она просто уйдет отсюда, и ее муж никогда ничего не узнает.

Вдруг актер на сцене заговорил о какой-то странности, жутком видении, и страшное осознание начало проникать в нее. Чего же там ждут эти мужчины, что обсуждают, ожидая какого-то духа, какого-то призрака. Они ждут и одновременно страшатся его появления.

Замерев от напряжения, она вслушивалась в слова, следила за действиями загадочных персонажей. Она скрестила на груди руки, чтобы никто из окружающих не мог отвлечь ее случайным толчком или даже легким касанием. Она осознала, что должна быть предельно внимательной. Ей не хотелось пропустить ни слова, ни звука.

Когда появился призрак, по залу пронесся испуганный вздох. Агнес даже не вздрогнула. Она пристально взирала на призрака. Весь закованный в латы, с опущенным забралом шлема, на плечи, скрывая стать, наброшен плащ, вроде савана. Она уже не слушала дурацких угроз и жалоб испуганных актеров на крепостной стене замка. Прикрыв веки, она напряженно следила за самим призраком.

Она не сводила с призрака пристального взгляда: оценивая его рост, манеру движений, взмах руки и особенно форму его пальцев, а также разворот плеч. Когда он поднял забрало, она вовсе не удивилась, узнав мужа, а лишь осознала, что получила полное подтверждение своих мыслей. Его лицо покрывали белила, борода стала дымчато-седой; он оделся в доспехи и шлем, словно собрался на битву, однако странному наряду вовсе не удалось обмануть ее. Она точно знала, кто скрывается под этими доспехами, под этой маской.

«Итак, дождались, — подумала она, — вот и вы собственной персоной. Что же вы задумали?»

Ее мысли, казалось, передались ему, перелетев через ряды зрителей — поскольку теперь, бросая какие-то грозные слова и предупреждения мужчинам на зубчатой стене, — призрак резко повернул голову. Забрало шлема уже открылось, и его глаза вглядывались в лица зрителей.

«Да, я здесь, — мысленно крикнула ему Агнес, — и что же будет дальше?»

Призрак удалился. Видимо, он не нашел того, кого искал. По залу пронесся разочарованный ропот. Актеры на сцене продолжали бесконечные разговоры. Агнес нервно поерзала, привстала на цыпочки, раздумывая, скоро ли вернется призрак. Ей хотелось постоянно видеть его, хотелось, чтобы он вернулся, хотелось, чтобы он объяснил, зачем же написал эту пьесу.

Склонившись в сторону, где ей не загораживала сцену голова и плечи сидевшего впереди мужчины, она случайно наступила на ногу своей соседки. Женщина тихо ойкнула и дернулась в сторону, отчего малыш на ее плечах уронил свою баранью косточку. Агнес извинилась, успокаивающе взяв женщину за локоть, и нагнулась, чтобы поднять косточку, как вдруг со сцены донеслось слово, заставившее ее так резко выпрямиться, что кость опять выскользнула из ее пальцев.

— Гамлет, — произнес один из актеров.

Это имя прозвучало для нее так же ясно и звучно, как удар отдаленного колокола.

— Гамлет… — опять воскликнул кто-то.

Агнес, кусая губы от волнения, наконец почувствовала на языке вкус собственной крови. Она крепко сцепила руки.

А на сцене продолжали твердить его имя, все эти актеры перебрасывались им, словно какой-то фишкой в игре. Гамлет, Гамлет, Гамлет… Казалось, оно имело отношение к этому призраку, к ходящему мертвецу, принявшему облик призрака.

Агнес не могла понять, почему ей приходится слышать это имя из уст людей, которых она не знала и никогда не узнает, почему они твердят его для какого-то старого покойного короля. Зачем ее мужу понадобилось использовать его? Почему он притворился, что это имя для него значило не больше, чем своеобразный набор букв? Как он мог украсть это имя, лишить его всего того, что оно воплощало, отбросив все то, что оно когда-то вмещало в себя? Как мог он взять свое перо и написать его на бумаге, разрушив связь этого имени с их сыном? Бессмысленность какая-то. Это пронзало ей сердце, опустошало душу, грозило разорвать ее на части, потерять саму себя, опять потерять сына и мужа и все то, что было между ними общего, все то, чем они были друг для друга. Ей вдруг вспомнились те ужасные головы на мосту с обнаженными зубами, уязвимыми шеями, с застывшим выражением страха, вспомнились с таким ужасом, словно она стала одной из них. Она чувствовала, как внизу тихо журчала река, как раскачивались на ветру их бестелесные головы, слышала их безголосые и бесполезные стенания.

Она должна уйти. Она покинет этот зал. Найдет Бартоломью, сядет на изнуренную лошадь, вернется в Стратфорд и напишет мужу письмо, сообщив: «Не приезжайте домой, никогда больше не возвращайтесь, живите в своем Лондоне, наша семейная жизнь закончилась». Она увидела все, что нужно. Именно этого она и боялась: он воспользовался самым святым и любимым из имен, смешал его с кучей посторонних слов ради какого-то театрального зрелища.

Ей думалось, что, придя сюда и посмотрев спектакль, она сумеет заглянуть в сердце своего мужа. И, возможно, это поможет ей вернуться к их прежней жизни. Она думала, что такое имя на афише могло означать нечто особенное, что он собирался объяснить ей. Некий символ, в каком-то смысле, знак, как протянутая в призывном жесте рука. По дороге в Лондон она думала, что вскоре, вероятно, сумеет понять его отстраненность и молчание, последовавшее за кончиной их сына. Однако сейчас ей стало ясно, что она не способна понять, что таится в сердце ее мужа. Его сердце заполнено только одним: деревянной сценой, разглагольствующими актерами, заученными речами, обожанием зрительской толпы, шикарно разодетыми шутами. Всю свою жизнь она гонялась за призраком, за призрачной мечтой, тешила себя иллюзией. Поправив шаль на плечах, она подобрала юбки, уже собираясь встать и покинуть и мужа, и его труппу, когда ее внимание привлек вышедший на сцену юноша. «Что за юноша, — подумала она, нервно развязывая и опять завязывая концы шали, — он же еще не мужчина. И не парень… просто мальчик на пороге юности».

Его явление было подобно обжигающему удару хлыста по коже. Золотистые волосы вздымались надо лбом, легкая подпрыгивающая походка, нетерпеливое вскидывание головы. Руки Агнес бессильно упали. Шаль соскользнула с ее плеч, но она даже не подумала поднять ее. Она не сводила пристального взгляда с этого мальчика; она смотрела на него неотрывно, словно боялась, что он исчезнет. Она почувствовала странную пустоту в груди, кровь застыла в ее жилах. Небесный диск над ней словно придавил ей голову, придавил весь театр, будто закрылась крышка огромного котла. Леденящий душу холод сменялся удушающей жарой; ее обуревали противоречивые желания, то хотелось вскочить и уйти, то остаться здесь, на этом месте, на всю оставшуюся жизнь.

Когда король, обращаясь к мальчику, произнес: «Гамлет, сын мой», — Агнес ничуть не удивилась. Естественно, это правда. Естественно. Кем же еще он мог быть? Она видела своего сына повсюду, беспрестанно, все эти четыре года, и вот он перед ней. «Он и не он. Он и не он», — эти мысли молоточками стучали в ее голове. Ее сын, ее Хамнет, или Гамлет, уже умер, похоронен на церковном кладбище. Он умер еще мальчиком. Теперь от него остались в могиле лишь белые обглоданные кости. Но, однако, вот же он, уже юноша — каким он мог быть сейчас, если бы дожил, — стоял на сцене, ходил, как ее сын, говорил голосом ее сына, произносил слова, написанные для него отцом ее сына.

Она сжала голову ладонями. Волнение переполняло ее: она сомневалась, сможет ли вынести такое переживание, сможет ли объяснить и принять его всей душой. Непостижимо. На мгновение ей показалось, что она сейчас упадет, исчезнет в море этих голов и тел, распластавшись без чувств на твердой, утоптанной множеством ног земле.

Но внезапно на сцену вернулся призрак, и этот юноша Гамлет заговорил с ним: он пребывал в ужасе, гневе, в смятении, и Агнес мгновенно исполнилась старым знакомым порывом, словно вода прорвалась в пересохшее русло. Ей захотелось приласкать того юношу; обнять, успокоить и утешить его — она должна помочь ему, даже если это будет последним делом в ее жизни.

Юный Гамлет на сцене слушал слова духа его отца, старого Гамлета, этот призрак поведал ему о том, как он умер, как яд проник в его тело «словно ртуть», и юный актер внимал его словам, точно как ее Хамнет. Точно так же склоняя голову и прижимая пальцы к губам, когда слышал нечто такое, что не мог сразу уразуметь. Разве это возможно? Она не понимала, она уже ничего не понимала. Откуда мог этот актер, этот юноша узнать, как стать копией ее Хамнета, ведь он никогда не видел и не встречался с ее мальчиком?

Знание снизошло в ее туманные мысли, как солнце после летнего дождя, она начала протискиваться поближе к сцене через плотную толпу зрителей: ее муж, похоже, овладел тайнами алхимии. Он отыскал похожего мальчика и все ему рассказал и показал, как говорить, как стоять, как поднимать подбородок и склонять голову, только так и не иначе. Он проводил репетиции, преобразуя натуру юноши и создавая нужный образ. Он написал для него роль, указав, как надо говорить и как слушать. Она попыталась представить такие репетиции, понять, как ее мужу удалось так точно, так живо научить его и какое он испытал чувство, когда этому актеру впервые удалось точно воспроизвести походку и тот разрывающий сердце наклон головы. Возможно, ее муж говорил: «Не забудь расстегнуть дублет, оставь распахнутым ворот, и твои туфли должны быть потертыми, а теперь намочи волосы и зачеши их назад, чтобы поднялись надо лбом, да-да, именно так».