Река раскинула свою изменчивую туманную сеть. Ветерок доносил сюда ее влажный запах, насыщенный водорослями и дымом.

Возможно, виноват именно туман, этот густой речной воздух, но сегодня он чувствовал себя больным. Его переполняло странное беспокойство, какое-то легкое предчувствие чего-то особенного. Связано ли оно с нынешним представлением? Неужели его предчувствие связано с провалом? Сосредоточившись, он мысленно вспомнил все основные сцены, размышляя, какие из них они могли плохо отрепетировать, какие мизансцены недостаточно продумали. Нет, все сцены не раз проиграны и хорошо заучены. Все актеры полностью готовы к представлению. Ему ли не знать, ведь он сам вновь и вновь репетировал с ними.

Тогда в чем же дело? Почему у него такое ощущение, что его ожидала некая расплата, и почему ему невольно хотелось постоянно оглядываться? Он поежился, несмотря на жару и духоту гримерной. Пригладив ладонями волосы, он подергал кольца в ушах.

Сегодня, внезапно решил он, ему надо незамедлительно вернуться к себе домой после представления. Он не пойдет выпивать с друзьями. А направится прямо в свою мансарду. Зажжет свечу, заострит перо. Он откажется идти в таверну с актерами. Твердо откажется. Переправится за реку, вернется к себе на Бишопсгейт и напишет жене, закончит уже давно начатое письмо. Он не станет избегать этого мучительного дела. Напишет ей об этой пьесе. Он сообщит ей обо всем. Сегодня вечером. Непременно.

* * *

Проехав до середины моста, Агнес подумала, что больше не вынесет этого кошмара. Она сама толком не знала, чего ждала — вероятно, обычного деревянного моста, переброшенного через речку, — однако увиденное совершенно потрясло ее. Лондонский мост походил на городскую улицу, улицу зловонного и гнетущего города. По обеим сторонам моста тянулись ряды домов и магазинов, некоторые их выступы нависали прямо над рекой; этажи зданий порой нависали и над проходом, практически лишая его доступа света, и приходилось двигаться наугад, как в полуночной тьме. Иногда, в промежутках между домами, их взглядам открывались бурные участки реки, оказавшейся более широкой, глубокой и опасной, чем Агнес себе представляла. Река неизменно струилась под ними, под лошадиными копытами, несмотря на то что они упорно лавировали в многолюдной толпе.

Из каждой двери и лавки их зазывали продавцы, едва ли не под копыта бросались разносчики товаров и, хватая их лошадей за поводья, предлагали им купить ткани или хлеб, бусы или жареных поросят. Бартоломью резко выдергивал у них поводья. Глянув на лицо брата, Агнес заметила, что его выражение, как обычно, непроницаемо, однако она понимала, что вся эта столичная суета раздражала его не меньше, чем ее.

— Может быть, — пробурчала она ему, когда они проезжали мимо кучи каких-то испражнений, — нам следовало переправиться на лодке.

— Может, и так, — буркнул Бартоломью, — но тогда нам пришлось бы… — Он вдруг умолк, проглотив то, что собирался сказать, и, взглянув вверх, лишь бросил, посмотрев на сестру: — Не смотри туда.

Агнес во все глаза смотрела на брата.

— А что там? — прошептала она. — Он? Ты увидел его? Он, что ли, там с кем-то?

— Нет, — ответил Бартоломью, опять украдкой бросив взгляд наверх, — это… неважно. Просто не смотри.

Агнес не удержалась. Повернувшись в седле, она взглянула в запретную сторону: какие-то серые тучи висели на длинных кольях, дрожа на ветру, а сверху их накрывало то, что на первый взгляд походило на камни и репы. Агнес прищурилась. Все они выглядели почерневшими, изодранными и глыбообразными. И ей почудилось, что от них исходят беззвучные тонкие повизгивания, словно от попавшихся в капканы животных. Что же это за пугала? Наконец на ближайшем колу она разглядела ряд зубов. У них есть рты, внезапно осознала она, и ноздри, и пустые провалы вместо глаз.

Вскрикнув, она зажала рот рукой и в ужасе глянула на брата.

— Я же говорил тебе не смотреть, — пожал плечами Бартоломью.

* * *

Когда они добрались до другого берега реки, Агнес склонилась к седельной сумке и вытащила принесенную ей Джоан афишу.

И вновь имя ее сына, напечатанное черными буквами, потрясло ее, как будто она впервые увидела его.

Зажав край афиши, она развернула ее задней стороной к себе и показала проходившему мимо человеку. Этот прохожий — мужчина с острой, аккуратно расчесанной бородкой, в накинутом на плечи плаще — указал на боковую улицу.

— Поезжайте по той улице, — сказал он, — потом сверните налево и еще раз налево, а там уж вы сами увидите круглый театр.

Театр она узнала благодаря описанию ее мужа: «округлое в плане деревянное здание поблизости от реки». Когда она соскользнула с лошади, Бартоломью подхватил ее поводья, а самой Агнес вдруг показалось, что за время долгой езды она разучилась ходить, ноги стали ватными, словно лишившись костей. Все вокруг нее — улица, речной берег, лошади, театр, — казалось, покачивалось и кружилось, то обретая резкость очертаний, то затуманиваясь.

— Я подожду здесь твоего возвращения, — сказал Бартоломью Агнес, — не двинусь с этого места, пока ты не вернешься. Поняла?

Он склонился к ней, видимо, ожидая ответа, и Агнес кивнула. Отойдя от брата, она вошла в большие двери, заплатив за вход пенни.

За высокими дверями ее оглушил сумбурный хор голосов, и в глаза бросилось множество лиц; люди заполняли круговые скамьи, которые поднимались ряд за рядом, ярус за ярусом. Она оказалась в огороженном высокими стенами пространстве, заполненном гомонящей толпой. Выступающую в центр сцену также окружали зрители, а вместо потолка над высокими стенами темнел круг вечернего неба с быстро бежавшими облаками, и птицы время от времени черными тенями перелетали с одного края кольцевой крыши на другой.

Стараясь не задевать спин и коленей сидящих мужчин и женщин, Агнес пробиралась между рядами скамей к свободному месту, кто-то из зрителей держал под мышкой курицу, женщина кормила грудью младенца, прикрыв его шалью, ловкий разносчик с подносом продавал пироги. Заворачивая по кругу, она продвигалась вперед, стремясь оказаться как можно ближе к сцене.

Со всех сторон, орудуя локтями и руками, театр заполняли люди. В большие двери продолжал вливаться бурный людской поток. Некоторые зрители из нижних рядов, жестикулируя, кричали что-то знакомым, сидевшим на верхних ярусах. Людское море, казалось, вздымалось волнами, растекаясь во все стороны; Агнес подталкивали то сзади, то спереди, но она упорно продолжала двигаться к цели; хитрость, похоже, заключалась в том, чтобы дрейфовать вместе с потоком, не пытаясь противостоять ему. «Точно как в реке, — подумала она, — надо отдаться на волю течению, а не бороться с ним». Странная компания с верхнего яруса упорно спускала вниз длинную веревку. Зал оглашался громкими возгласами, улюлюканьем и взрывами смеха. Торговец пирогами привязал к концу веревки нагруженную ими корзинку, и проголодавшиеся покупатели потащили ее к себе наверх. Какие-то хитрецы из нижней толпы, подпрыгивая, пытались сорвать корзинку, то ли в шутку, то ли и вправду проголодавшись; но пирожник быстро осадил их хлесткими затрещинами. Сверху бросили монету, и сам пирожник запрыгал, пытаясь поймать ее на лету. Однако удача послала ее в руку одного из получивших затрещину парней, и пирожник тут же схватил его за горло; парень, извернувшись, ударил торговца по скуле. Сцепившись, драчуны упали, проглоченные одобрительно галдящей толпой.

Женщина рядом с Агнес пожала плечами и улыбнулась ей, обнажив почерневшие, кривые зубы. У нее на плечах сидел мальчик. Одной рукой он держался за волосы матери, в другой — с довольным сытым видом — сжимал нечто, напомнившее Агнес обглоданную баранью голяшку. Мальчонка скользнул по Агнес спокойным взглядом, опять зажав кость между своими острыми зубками.

Внезапно раздавшийся трубный глас заставил Агнес вздрогнуть. Она не поняла, где скрывались трубачи. Гомон толпы всплеснулся волной радостных восклицаний. Зрители принялись размахивать руками; по театру пронеслись взрывы аплодисментов, прорезаемые приветственными возгласами и пронзительным свистом. За спиной Агнес началась какая-то перебранка, и грубый голос, чертыхнувшись, требовательно возопил:

— Да начинайте уже поскорее, ради бога.

Трубы повторили вступительную мелодию, завершив ее на протяжной высокой ноте. Зал затих, и на сцену вышли два актера.

Агнес на мгновение прикрыла глаза. Сам факт того, что она пришла посмотреть спектакль, как-то ускользнул от ее сознания. Однако она тем не менее сидела в театре ее мужа, и на сцене уже началось представление.

Два актера, стоя на высоком дощатом помосте, разговаривали друг с другом так, словно не видели никаких зрителей, словно они были совершенно одни.

Внимательно слушая, она разглядывала их. Они явно нервничали, беспокойно поглядывая друг на друга и сжимая свои мечи.

— «Кто здесь?» — крикнул один из них.

— «Нет, сам ты кто, сначала отвечай»[10], — потребовал у него второй актер.

* * *

Они обменялись еще несколькими фразами, и тогда на сцене появились новые персонажи, тоже жутко нервные и настороженные.

Она невольно заметила, что зрители вокруг нее сидели совершенно тихо. Ни звука. Ни шороха. Их целиком захватило происходящее на сцене. Остались в прошлом толкотня и давка, свистки и перебранки, чавканье жующих пироги; вместо этого собрание погрузилось в какое-то благоговейное безмолвие. Словно волшебник или колдун, взмахнув своим жезлом, превратил всех зрителей в камни.

Теперь, сидя здесь в театре и глядя на начавшуюся пьесу, она осознала, что странность и отстраненность, испытываемые ею во время долгой поездки и в его мансарде, смылись с нее, как дорожная грязь. Теперь она вдруг почувствовала себя уверенной и опять разъяренной. «Ну, давайте, — думала она, — покажите мне, что вы тут насочиняли».