— Разве ты когда-нибудь слышала о том, чтобы они выкрали человека из дома? — Я повернулась и посмотрела на нее, надеясь, что мой голос звучит более уверенно, чем я чувствовала себя на самом деле.

Лин чертила на земле какой-то узор, а заметив, что я слежу за ней, с ухмылкой загладила его.

— Что это было?

— Ничего. — Она пожала плечами. — Просто знак, который показал мне отец, а ему — какой-то проезжий.

— Христианский знак?

— Думаю, да. Отец сказал, что тот человек провел некоторое время с монахом, который живет в пещерах около Имонта, так что, может быть, это и христианский знак.

Я подтянула колени к подбородку, жалея, что у меня нет с собой меховой накидки, потому что неожиданно похолодало.

— Думаешь, он поможет тебе ночью?

— Может быть, но я все равно буду в постели до наступления темноты! — Она рассмеялась, и я, зная, что сделаю то же самое, рассмеялась вместе с ней.

Мы покинули наше убежище и по тропинке поднялись к частоколу на вершине холма. Было слышно, как скот загоняли на бойню, и мы посмотрели вниз, на пологий склон, где в своих загонах толкалась примерно дюжина животных. Появились дубильщики кожи, волоча за собой пустые салазки, а те, у кого не было друга или родственника, с которым можно провести сегодняшнюю ночь, деловито устанавливали кожаный шатер для защиты от сил зла. Мне казалось, что этот шатер — просто укрытие от непогоды, но, возможно, магия Самхейна охраняет родственные души, а толстые стены здесь ни при чем.

Потом мы с Лин расстались; у нее было достаточно времени, чтобы вернуться в сыроварню родителей до наступления сумерек, и я обняла подругу просто для того, чтобы пожелать удачи. Мы не знали ни одного человека, исчезнувшего во время Самхейна, но при дворе были люди, которые видели тела, найденные в лесах, с лицами, застывшими в смертельном ужасе, — жизнь покинула их без каких-либо признаков ранения или борьбы. А некоторые, по слухам, исчезли бесследно.

В этом году священная ночь была спокойной и безветренной, без воющих привидений, нарушающих покой, и, свернувшись калачиком под меховым одеялом, я думала, как хорошо и безопасно в наших высоких комнатах. Мягкий отблеск тусклого света пробивался через незадернутые занавески, отделявшие мой уголок от большой комнаты, где тихо разговаривали родители. Нонни, спящая в своем углу, начала ритмично похрапывать; к этому звуку я привыкла с тех пор, как ребенком спала рядом с ней. Я подумала о людях в шатре около реки и, как многие другие этой ночью, помолилась о том, чтобы ничто не потревожило их сон.

Где-то ночью я проснулась, от захлебывающегося плача ребенка. Храп резко прекратился, пока Нонни возилась с ним, а потом возобновился, когда она снова заснула. Света уже не было, поэтому я знала, что время позднее, и удивилась, обнаружив, что родители по-прежнему не спят. Они говорили тихо, и поначалу я не могла разобрать слов, но когда все смолкло, слышно стало лучше.

— Тогда надо спросить у народа, — говорила мать рассудительно. — Ты знаешь, что они и слышать об этом не хотели, когда ты был ранен в первый раз, и вряд ли решатся сейчас. Ты тот король, который им нужен, и до тех пор, пока можешь сплачивать их в войне и давать мудрые советы во время мира, они последуют за тобой.

— О, я не сомневаюсь в этом. — Голос моего отца был усталым. — Но иногда я думаю, что им нужен король более, — он запнулся, подыскивая нужное слово, — более сильный.

— Как ты можешь сомневаться в своей силе? — Мать была так потрясена, что забыла о необходимости говорить тихо. — Хромой, верно. Даже, если уж на то пошло, искалеченный. Но сила вождя заключается не только в его теле, и многие мужчины хромают от того, что старые раны плохо срослись. Людям безразлично, хром ты или нет, многие, скажу тебе, даже не замечают твоего увечья. В конце концов, ты же хром не от рождения.

Отец тихо прищелкнул языком.

— Иногда, моя дорогая, я думаю, что ты даже не замечаешь, как я изменился. Я больше не тот гордый молодой принц, выкравший тебя у твоего суженого ветреной летней ночью и объявивший своей женой по праву собственника.

— Мы все меняемся, — горячо сказала мать, которую больше волновал сегодняшний день, чем воспоминания о самом, по моему мнению, романтическом побеге в мире. — Мы оба стали опытнее и гораздо, гораздо умудреннее. Но лучшим моим поступком был отказ вернуться домой после того, как ты заключил мир с моим отцом.

Что касается смелых приключений во тьме ночи, в них больше нет необходимости. Сейчас людям нужен король со светлой головой и умением организовать дело; защитник справедливости и человек, забота которого о народе заключается не только в набегах для захвата скота или грабежах соседей.

Отец ответил тихо и задумчиво, но я услышала его.

— У людей есть право иметь короля, который может ходить среди них, гордо расправив плечи… и простоять прямо больше, чем несколько минут, не потея от боли и не сражаясь с усталостью. Сегодня они беспокойны и напуганы, и воспоминания о старых богах постоянно преследуют их. Они могут почувствовать необходимость в более молодом, бодром короле, который будет угоден богам.

Мать презрительно фыркнула, и я услышала, как она села на тюфяк из папоротника.

— Тебя ввели в сомнение жрецы с их шушуканьем о подобающих жертвоприношениях. Но народ не отвернется от правителя, испытанного войной и миром, только потому, что он становится старым и сгорбленным. Да, старый король Кель впал в слабоумие, но народ все равно шел за ним!

— Но за Келем стояли римские традиции, по крайней мере в памяти, — напомнил отец. — А такая память тускнеет быстро. Старики вымерли, а среди основной массы людей осталось мало тех, кто добрался хотя бы до Честера. Поэтому они подпадают под власть рассказов о прошлых великих временах и упускают из виду то, что может случиться сегодня. А в тех старых историях о былом величии главным героем является король, непременно внушающий страх, благоговение и восхищение благодаря своей физической силе, а не уму. Я говорю, — голос его упал почти до шепота, — …что не испытываю сомнений, управляя моим народом. Обрядов, традиций, атрибутов, если хочешь, — вот чего я боюсь больше любого сражения. Правитель должен посвятить жизнь своему народу и отдать ее, если необходимо. И я готов с радостью сделать это. Но если однажды я неуверенно выполню какую-нибудь церемонию, споткнусь или не смогу нанести точный удар при жертвоприношении, начнется брожение. А вместе с ним — разговоры о старом, жутком ритуале.

Он тяжело вздохнул, и я услышала, как мама прилегла рядом, уговаривая его, как капризного ребенка.

— Ты просто очень устал сегодня. Подожди и сам увидишь: утром ты спустишься с холма самым величественным образом, и каждый будет наблюдать за тобой с любовью и восхищением. — Должно быть, она добавила что-то еще, так как он тихо рассмеялся, и разговор смолк.

Потом я долго лежала без сна, думая об отце и впервые — о его увечье. Я всегда знала о его хромоте, но она не была заметна, когда он сидел верхом на лошади или заседал в совете. До сих пор я никогда не считала это помехой, и сама мысль о том, что люди могут отвернуться от него из-за ран, полученных в бою, вызывала негодование. Мысль о том, что его хромота могла стать угрозой для его жизни, потрясла меня.

Черт бы побрал этих жрецов, яростно подумала я, заворачиваясь плотнее в одеяла. Надоедливые существа, всегда вмешивающиеся в людские дела… По мне, все они могут убираться к своей Владычице и утонуть в ее драгоценном озере!


5 ЗИМА



Несмотря на сомнения отца жертвоприношение на следующий день прошло благополучно, и, пока кровь быка стекала в котел, люди распевали старые песни, с большим удовольствием вспоминая, каким удачным выдался прошедший год. Не чувствовалось никакого беспокойства или неудовлетворенности, и все мы встретили новый год веселым праздником и с большими надеждами.

Вскоре пришла зима, раньше, чем обычно, и принесла с собой огромное северное сияние, сверкающее и исчезающее в ночном небе, окруженное яркими цветными полосами. Часто в непогожие дни, когда Лин оставалась дома, я ходила в мастерскую Руфона и садилась около ящика для ремонта сбруи.

Я проводила там многие часы, наблюдая, как огромный старик, задумчиво жующий соломинку, дергал, растягивал и развязывал ремни уздечек, сбруи и седельных сумок. Он показал мне, как искать первые признаки износа и как наращивать новый кусок кожи, и я гордилась, что выполняю работу точно в соответствии с его требованиями. И он всегда говорил о лошадях.

Однажды он рассказал мне о боевых жеребцах, подкованных для сражений и обученных лягаться копытами.

— Это легионеры так использовали боевых лошадей? — спросила я со смешанным чувством восхищения и неприязни от незримого присутствия римских обычаев.

— Не знаю. Думаю, что римляне не очень-то использовали лошадей в сражениях, если только для охраны Стены. В большинстве случаев легионеры сражались в пешем порядке, как и мы сейчас, но их было столько, что казалось, будто вся страна пришла в движение.

Я старалась представить, как же выглядели римляне. Однажды я спросила об этом Нонни, которая в ответ фыркнула и сказала, что они были злодеями, что может подтвердить любой добрый кельт. Кети только засмеялась и предположила, что все мы были римлянами до начала Смутного времени. Руфон сказал, что он понятия об этом не имеет и его это не интересует. По его мнению, римляне равнодушно относились к лошадям и потому не заслуживали внимания.

Однажды, придя на кухню из конюшни, я застала там мать, что-то разыскивающую в шкафу для пряностей. Она посмотрела на меня и сморщила нос.

— Боже, дитя, от тебя пахнет конюшней. Чем ты занималась? — Замечание было сделано вскользь, и, не дожидаясь ответа, она вернулась к своим поискам.