— У меня нет ни нужды, ни желания судить тебя, — ответила я, разозлившись на ее безосновательную резкость. Было ясно, что она так же мало понимала меня, как и я ее.

— Ах, довольно! — В ее словах сквозило презрение. — Не думай, что я поверю, будто ты не расскажешь Артуру, а возможно, и моему мужу о том, что наверняка видела. Это слишком лакомая сплетня, чтобы умолчать о ней во время чаепития. — Она встала и начала расхаживать по комнате, переполненная негодованием, как и в первый день своего приезда. — Из-за мужчин, везде видящих измену, и женщин, кудахчущих о праведном поведении, нам с Акколоном невозможно здесь оставаться.

— Чепуха, — вспыхнула я. Меня раздражали ее высказывания, но я по-прежнему была намерена мирно все уладить.

— О, не пытайся разубедить меня, — оборвала она. — Я хорошо знаю женщин вроде тебя. Ты совсем как моя мать: всегда поступаешь «правильно» и порицаешь тех, кто более честен в своих чувствах. Какие же вы все надоедливые и скучные… что язычники, благочестивые ханжи, ищущие во всем хорошее, что христиане, везде видящие только грех и извращения. Вы осудите каждое наше слово, любой поступок и разобьете наши жизни, даже не понимая, кто перед вами.

Она вновь злобно посмотрела на меня, и на этот раз я ответила тем же.

— Ты все выдумала, Моргана, и, если решишь забыть об этом, я обещаю, что никому не скажу… Я еще никому не говорила и не скажу…

— Не верю! — бушевала она. — Я вижу, как ты нежничаешь с этой христианкой из Ирландии или с выскочкой — жрицей из Эйвбери! Я буду только благодарна, если ты не сообщишь об этом хотя бы моей матери: при ее слабом здоровье такая новость может ее убить.

Как громом пораженная, я уставилась на сестру Артура. Впервые я отчетливо увидела, насколько она надменна, опасна и эгоистична. Перед лицом любой угрозы, которая помешала бы ей управлять миром, она руководствовалась собственными предвзятыми суждениями, а не действительным положением вещей.

На отношение золовки ко мне можно было не обращать внимания — в конце концов, это ее личное дело. Но уверенность в том, что я буду рисковать жизнью Игрейны в обмен на возможность посплетничать о постельных шалостях, имела иную основу.

Окончательно разозлившись, я, изо всех сил стараясь держаться с достоинством, медленно и твердо сказала:

— Когда ты возьмешь себя в руки, Моргана, я буду рада принять тебя, сейчас же у меня нет времени на твое кривлянье.

Повернувшись, я вышла из комнаты, успев мельком уловить изумленное выражение ее лица.

Я говорила себе, что крепкий ночной сон несомненно успокоит Моргану. Вспомнив, что я тоже кельтская королева, она поймет, что нет нужды опасаться, будто я позволю себе плохо говорить о ней.

Но Моргана еще раз удивила меня, исчезнув с Акколоном посреди ночи. Когда Бедивер на следующее утро рассказал мне об этом, я была потрясена и поражена, потому что такой поступок был намного опаснее, чем то, что она затащила молодого воина в кровать. Необдуманная дурацкая выходка была намеренным нарушением приказа короля во время военной кампании и настолько близка к измене, что могла повергнуть в состояние брожения весь двор.

К счастью, тем же утром прибыл гонец, и это полностью затмило бегство Владычицы.

Ирландская кампания завершилась, и Артур возвращался домой.


44 ГЛАСТОНБЕРИ


Мир потускнел и посерел, и горизонт сомкнулся вокруг меня, не оставив ничего, кроме голоса Бедивера.

— Рана, Гвен, только поверхностная рана, вовсе не разбитый череп или потерянная рука.

Первый рыцарь держал меня за обе руки, и я не отводила взгляда от его лица, отчаянно пытаясь узнать, не скрывает ли он еще худшие новости.

— Я тебе говорю, Артур не стал бы притворяться. О серьезной ране гонец так бы и сказал. Если король теряет сознание, диктуя свое послание, о его ране не сообщается как о простой «неприятности», а гонец доложил именно так.

Было соблазнительно поверить его успокаивающему тону и утешающим словам. К вещам начал возвращаться цвет, в раскрытые окна опять повеяло запахом свежескошенного сена, и мир снова стал обретать свойственные ему очертания.

— Кампания завершена на год. Война закончилась хорошо, в Уэльсе остались только жалкие остатки вражеских войск… и твой муж вернется домой на борту собственного военного судна. — Голос Бедивера был твердым и уверенным. — Он вернется в гавань Гластонбери, как настоящий морской путешественник.

— И мы встретим его как героя, — воскликнула я. Паническое состояние сменилось чересчур радостным настроением. Вырвав у него руки, я радостно захлопала в ладоши. — У нас есть дудочники и барабанщики, и мы устроим парад, и…

— Я не думаю, что он захочет этого, — перебил меня Бедивер. — Артур всегда говорит, что торжества необходимы солдатам, выигравшим сражение, а поскольку большинство из них возвращаются домой по суше, он посчитал бы недостойным устроить празднование в Гластонбери. Кроме того, это просто сонная маленькая рыбацкая деревушка, даже меньше Сарума.

— Не притворяйся передо мной, Бедивер! — набросилась на него я. Мой голос стал жестким и решительным, когда до сознания дошла правда. — Он ранен слишком тяжело, чтобы сидеть на лошади, иначе сам вел бы людей домой. Скажи, Бедивер, насколько все серьезно?

Мой друг посмотрел на свои руки и медленно кивнул.

— Думаю, ему предстоит пролежать почти всю зиму. И понадобятся сильные снадобья. Слава небесам, что это случилось в конце кампании.

— Ты давно знаешь об этом? — я пыталась рассеять свой страх с помощью надежных доказательств.

— Я узнал сегодня утром, Гвен.

Он смотрел на меня так искренне, что не поверить в его правдивость было невозможно.

— И когда мы встретим его? — спросила я.

— Они должны быть в Гластонбери к концу недели. Я просто съезжу туда с парой фургонов и…

— А меня бросишь здесь? Довольно, неужели ты на самом деле думаешь, что я останусь тут и буду ждать, пока его привезут, как воз сена?

Бедивер улыбнулся и вяло попытался уговорить меня остаться в Саруме, но в конце концов согласился взять меня с собой. Я предложила воспользоваться паланкином, потому что в нем легче уединиться, чем в неуклюжем фургоне, и можно задернуть занавески, если мы захотим скрыть от людей, в каком «неудобном положении» находится их король.

Чутье подсказывало, что поездка не должна привлекать к себе особого внимания, поэтому на следующее утро я встала очень рано и пошла в конюшни седлать Быстроногую, предпочтя ее слишком заметной Тени.

Нимю уже была там, также одетая в тунику и штаны, и, похоже, намеревалась ехать с нами.

— Нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за тобой, госпожа, — сказала она спокойно, — а Инис Витрин в старые времена был культовым центром. Там на вершине священной горы есть святилище матери-богини. Мне хотелось бы выполнить некоторые обряды в честь благополучного возвращения Артура… и попросить ее благословения для твоих будущих детей, — ласково добавила жрица.

Все мои возражения растаяли после ее последней фразы, и я улыбнулась, благодарная ей за заботу и дружелюбие.

Мы неплохо провели время в дороге и уже к сумеркам добрались до гати, которая проходит по болоту, отделяющему Гластонбери и Тор от остального мира. Туман, низко плывя над тихой водой, стелился выше животов лошадей, и они брели сквозь него, будто легко скользя в предначертанное им будущее.

Вдалеке замаячили очертания всадников, едущих навстречу с высоко поднятыми факелами, разрывающими темноту своим светом. Уши Быстроногой нервно дернулись, а я в недоумении гадала, кто это путешествует столь странным образом.

Мы с Нимю, пряча лица, вернулись поближе к мужчинам, везущим паланкин. Бедивер рысью выехал навстречу приближающимся людям, и вдруг Нимю подняла голову. На ее лице вспыхнула радостная улыбка. Резко развернув лошадь, она помчалась к незнакомцам, потому что это Мерлин с сопровождающим ехали встречать нас.

Чародей проводил нас к небольшому деревенскому постоялому двору у подножия Тора. Мы съели легкий ужин, и я расспросила Мерлина о здоровье Артура.

— Он пробудет у домашнего очага несколько месяцев, — последовал ответ. — Но после лета, проведенного в походах, ему полезно некоторое время отдохнуть… может быть, продумать военные кампании на будущий год. Не волнуйся, — добавил он, глядя в какое-то иное измерение, — его величие впереди и не угаснет еще много лет.

Это было сказано просто, буднично и без громких слов, однако Мерлин был британским провидцем и личным чародеем Артура, поэтому я с благодарностью выслушала его заверения.

Рассвет следующего дня оказался прохладным. И свежим, и я проснулась в предвкушении встречи. Схватив с буфета ломоть сыра, я вышла на улицу осмотреться.

Постоялый двор стоял в начале небольшой круто поднимающейся вверх долины, угнездившейся между пологим холмом и конусообразным склоном священной горы. Яблони, томящиеся от плодов, росли на нижней части склона, и когда я вошла во фруктовый сад, из небольшого домика, спрятавшегося между деревьями, до меня донесся смех Нимю. Кажется, Мерлин нашел подходящее местечко для гнездышка.

Сорвав пару яблок, я начала карабкаться по длинному, пологому склону, ведущему к вершине Тора. На полпути до вершины из травы показались скалистые выступы, и я села, чтобы съесть свой завтрак.

Передо мной, насколько видел глаз, простирались воды болота и озера, блестевшие, как полированное серебро. Тронутые свежим золотом осени ольхи и ивы, растущие вдоль проток, отмечали течение реки, похожее на лабиринт. Здесь нашли приют самые разные птицы: хохлатые утки и поганки, болотные курочки и цапли. Глядя на такие большие стаи, я вспомнила о птицах, зимующих на Солуэе. Воистину, боги благословили Логрис так же, как и Регед, и я счастливо вздохнула.