Алёна Тим - Грусть любви

Он даже сделал характерные жесты, Аля даже могла себе вообразить, как он листает страницы – не быстро и не медленно, просто сдержанно.

– Ты прав. Но в моей книге есть сюжет, – говорила Аля, косясь на портрет, оставленный на балконе, где курил Волшебник, подавая плохой пример детям, играющим на детской площадке во дворе.

Теперь левой уголок его губы пополз вверх, он отвел взгляд своих жгучих глаз от Али и стал перебирать, как четки, электронные ключи от машины.

Затем бросил их на кровать.

– Что за книга у тебя? – не унималась Аля.

«Как же она не уймется, вот уже четыре года…» – размышлял про себя Волшебник. Программист, который мог договориться с компьютером на всех языках, пытался найти решение этой задачи, словно он впервые изобретал некий новый язык к неизвестной ему системе, но шансы были, с рациональной точки зрения, невелики.

– Я не понимаю. Это сборник рассказов или анекдотов, что ты так легко перелистываешь страницы? В моей книге точно есть сюжет… – говорила Аля.

И она продолжала все говорить и говорить, вспоминая то резкий поворот у моста, который прижал ее к нему, то брызги воды под колесами, то поцелуй на светофоре, то мастурбацию на заднем сиденье машины, то пятичасовой марафон поцелуев в комнате без занавесок, то прогулку по Манежке, где завистливые взгляды однокурсниц… И тут она снова взглянула на скульптурный портрет, где косточка на скуле была в натуральную величину. Она прикоснулась к лицу Волшебника.

– Я поняла, ты должен сделать мне оргазм… – неожиданно для себя заявила она.

– Дело в оргазме? – И он прижал сильнее своей рукой ее руку к косточке на скуле, – я не уверен, что дело в этом.

– Я помню тот спектакль, – продолжал программист свою сдержанную речь, и Але казалось, что какой-то антивирус словно уничтожает в ней троян за трояном, и осознание того, что Волшебник – это обычный программист, которому никакие средства не могут помочь избавиться от подростковых прыщей, заполняло дыры в ее атипичной, плохо поддающейся программированию системе.

– Вечность и еще один день, – задумчиво, что-то вспоминая и одновременно выдумывая будущие события, говорил Волшебник, – я дам тебе этот день, нам нужно съездить для этого в одно местечко.

Он накинул помятую кожаную куртку и быстро повернул ключ в двери.

– Полетели, – бодро сказал Волшебник и жестом позвал Алю за собой.

Авто вздрогнуло, задребезжало. И Волшебник, которого вообще-то звали Максим, дал подребезжать белому средству передвижения еще секунд пятнадцать, задумавшись о чем-то. Где-то в глубине сознания она решила, что теперь будет называть его по имени, потому что, с рациональной точки зрения, которая иногда у нее появлялась вдруг, он не мог сделать для нее ничего волшебного ни сейчас, ни тогда.

Выезжая из небольшого дворика дома, в котором он поселился два года назад, он и не подумал объехать огромную лужу, и ручьи воды окатили машину со всех сторон, оставив грязные пятна на лобовом стекле. Он не хотел закрываться от Али. И взял ее руку, которую положил поверх своей, затем потянул переключатель.

Они ехали по полупустой дороге в отсутствии пробок, солнце вдруг передумало прятаться за скучившимися облаками, нашло лазейку, осветив их лица.

Аля сидела справа, с солнечной стороны. Она смотрела то на солнце, стараясь впитать в себя свет и тепло и отогреться от промерзлости и жестокости уходящей зимы, то в свете его лучей она смотрела на лицо Макса, жмурясь и улыбаясь, как кошка. Волшебник взглянул на нее и опустил защиту от солнца, может быть, потому, что ему не нравилось, как она жмурилась, а может быть, просто потому, что солнце справа мешало видеть ему дорогу.

Он опустил ее кресло и расслабленно вел автомобиль в направлении, которое он знал точно, а она не хотела спрашивать.

Она в задумчивости переключала радиостанции, подолгу не останавливаясь ни на одной… Потом, когда они притормозили на одном из светофоров, она приблизилось к нему, чтобы поцеловать.

– Нет, малыш, – сказал он. А она ничуть не расстроилась…

Аля расслабилась в кресле, и какое-то тепло, чувство давно забытого комфорта, вдруг появилось в ее теле. И она отдалась этим солнечным волнам, этой солнечной ванне, в которую то ли намеренно, то ли просто так, погрузил ее Максим.

Они ехали довольно долго. И деревья по разным сторонам дороги были будто готовы протянуть ей свои еще не покрытые зеленью лапы. Эти деревья, готовые вырастить на себе зеленую поросль, которая будет колыхаться на свежем ветру, словно приветствовали своими лысыми лапами тех, кто так же любил и хотел свет и тепло. Ей вспомнился Волконский и его дуб, а еще рябина под окном скульптора, которая была обглодана птицами, и почему-то обволакивающая бирючина Ирвинга, и те засохшие темные ели, похожие на призраки… И в полудреме она сама чувствовала себя высоким деревом, которое когда подрастет, увидит сверху все, что скрывается от других маленьких деревьев.

Несмотря на то, что Волшебник пытался заслониться от солнца, чтобы им обоим пришлось меньше щуриться на яркий свет, оно все равно играло в его карих глазах. И он, может быть, впервые за долгое время понял, что едет по этой жизни в нужном направлении. При трудном, но правильном освещении.

Солнце играло в кудрявых волосах Али, делая их золотистыми и пушистыми, потому что при его свете было видно каждую волосинку. А в ее зеленых глазах оно отражалось чем-то русалочьим и коварным, словно изумрудным.

Волшебник, кинув на нее взгляд, улыбнулся, как улыбаются люди, которые перестают думать о времени. И только седые волоски в его глянцевой черной шевелюре как будто напоминали Але:

«Какие еще будут катаклизмы, какие катастрофы…». И она щурилась на солнце, стараясь вдыхать его свет. А Волшебник, который знал, что это последний раз, старался объехать ямы на дорогах, не нарушив их лирического настроения. Он думал о том, как же это: они могут быть счастливы вдвоем, но они не могут быть счастливы вдвоем. Это казалось апогеем противоречия самого факта существования жизни на земле. Несколько капель дождя упало на лобовое стекло, а потом они стройно забарабанили по авто весенним дождем, и Алька, открыв окно, выставила ладонь наружу. Первый дождь без снега этой весной.

Она увидела, что в облаках спрятались кресты церквей. А природа вокруг, орошаемая дождем, погрузила эти намоленные места в свои заботливые объятия.

Несколько минут они молча сидели в машине.

– А, была не была! – крикнул Макс, открыл дверцу, и ветровка на нем стала быстро покрываться мелкими пятнышками дождя.

«Не плачь, природа», – думала Аля, следуя за ним по размытой водой тропинке.

Здесь располагались церковь и часовня, а также монастырь. И несколько монашек, не испугавшихся дождя, шли вдоль ручья, образованного святым источником, откуда прихожане наливали воду.

Недалеко от ворот находилось дерево, все покрытое ленточками. И двое влюбленных, несмотря на то, что это был явно не их день свадьбы, привязывали атласную розовую ленточку к ветке дерева, смеясь и немного поеживаясь в плечах от сырости и холода. Алька остановилась, чтобы посмотреть на них, пока они не заметили, что их счастье видно другим.

Молодой парень помогал девушке завязать ленточку. Девушка непременно хотела, чтобы ленточка была завязана на бантик. Она смеялась и будто пританцовывала вокруг дерева, а ее русая коса плясала на ветру. Девушка не замечала, что коса щекочет парню лицо. Потом она бросилась в его объятия.

Он подхватил ее на руки. И их поцелуй, орошенный дождем, казался сейчас Але таким далеким и невозможным – почти иллюзией.

Волшебник слегка дернул Алю за правую руку. Они прошли вдоль церкви к источнику.

– Умойся, – он улыбался ей, но было понятно: Волшебник не просит, а настаивает.

– Купаться, наверное, не будем – холодно, но умойся, – повторил он.

Она замерла то ли от неожиданности, то ли от мысли, что он верил во что-то, недоступное ей. Дождь становился все сильней, и что-то уже громыхало вдали.

Она медленно сняла очки. Он умыл свое лицо из источника, одновременно набрав в пригоршню воды и сделав глоток. Потом, намочив руки в воде источника, провел по Алиному лицу сначала одной рукой, потом другой, потом еще раз. Она видела его влажные глаза и выразительное лицо, на котором дождевая вода и вода из источника смешались, и она подумала, что если бы там еще и были слезы, это было бы трудно угадать.

Волшебник присел, опустив одно колено. Она сидела на корточках, вглядываясь в его лицо, как будто видела его как-то по-новому.

Дождь припустил сильнее, словно подгоняя их. И они вдвоем, вскрикивая, побежали к машине. Они были все мокрые, когда Волшебник открыл дверцу. А Аля все пыталась найти глазами ту пару, которая завязывала ленточку на дереве, но они исчезли.

«Только дождь сможет смыть с тебя грязь», – ей вспомнился Дельфин, которого любил Макс. Но она не стала говорить ни о чем.

И лишь когда они подъезжали к мастерской скульптора, она спросила:

– Ты скажешь мне эти слова?

– Да. Все кончено.

Аля ждала.

– У нас все кончено, – повторил он.

Волшебник закрыл за ней дверцу и уехал. Напоследок он как-то в шутку сказал ей, что местному издателю очень понравились ее стихи, посвященные ему, и этот издатель даже намекал, что мог бы выпустить книгу «Волшебных стихов». Макс сунул ей в карман какую-то бумажку.

Она еще немного постояла у дороги в смутной задумчивости и направилась в мастерскую. Ей хотелось курить и есть.

Наедине со своими скульптурами Влад любил подходить к законченным портретам, прикасаясь к их пластилиновым или покрытым специальной краской лицам. Он помнил всех своих моделей, потому что чувствовал их всей своей сущностью. И только пропуская через себя их любовь, боль, страдания, страх и радость, он мог воссоздать облик. Он, как и всякий скульптор, влюблялся в свою модель. И для него не было лица красивее, чем воссоздаваемый им образ. Точность в сходстве имела для него магическое значение. Для него было важно сделать именно двойника человека, который решил позировать ему, любителю, осязающему искусство своими большими руками. А когда он делал скульптуры в полный рост, то порой не спал ночами. Он мог работать сутками, как Микеланджело над статуей Давида. А закончив работу, наблюдал изменения, которые происходили с его моделями, с каким-то патологически нарастающим любопытством. И, тем не менее, отпускал их от себя с такой же легкостью. Своим моделям он любил рассказывать об оторванном ухе Ван Гога и мифах автопортрета Леонардо Да Винчи. Он свято верил в секрет того, для чего они делали это. Ведь автопортрет создавался художниками в самые кризисные моменты их жизни. И Вадим, воссоздавая двойников своих моделей, лепил их, как будто это они, его модели, не имея таланта так осязать лепку, как он, заново создавали свой образ сами, освобождаясь…