Джулия Лонг - Грешная и желанная

По крайней мере, он впервые ее разглядел.

О, как ей хотелось знать, что он видит.

– Знаете кое-что о том, как быть маленьким перепуганным мышонком, Тэнзи? – мягко спросил он.

О!

Теперь она чувствовала себя бабочкой, пришпиленной к доске.

Как, как, как ей хочется чем-нибудь в него швырнуть!

Тэнзи открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Ее голос замерз. Застыл. Окоченел.

Она просто повернулась и…

Нет, не то чтобы по-настоящему побежала.

Но пошла гораздо быстрее, чем следовало.

Ее шаги отдавались в коридоре эхом, отчего казалось, что она сама себя преследует, а он сухо крикнул вслед:

– Всегда пожалуйста!

Чувствуя, что все еще кипит от злости, Йен стремительно шел в противоположную от праздника сторону.

Как оказалось, направлялся он к кухне, но понял это, только когда дошел до нее. К этому времени к его гневу стало примешиваться некое чувство. Этот очень трудный для понимания гнев свежо и ярко вспыхивал всякий раз, как он представлял себе руку Саттона, сжимающую запястье Тэнзи Дэнфорт, и ее попытки вырваться. Внутри все скрутилось в тугой узел. С каким удовольствием он бы размазал Саттона по стенке! Тот мог сделать ей больно. Или (очень неумело) поцеловать против воли, а ни одна женщина не должна переживать такое!

Да как смеет эта девица подвергать себя подобному риску?! Какой дурой нужно для этого быть?!

Йен резко остановился и начал глубоко, медленно дышать. Его честности хватало, чтобы понимать – такой гнев явно выходит за рамки сложившихся обстоятельств.

Поэтому вы это делаете?

Ага. Вот в чем дело. Что, во имя господа, эта девушка о нем слышала? Или это просто догадка, нацеленная так же искусно, как она целилась из того мушкета?

Каким-то извращенным образом эта мысль его развеселила.

Эта мысль потащила за собой что-то, разбавлявшее его негодование. Что-то, похожее на… да не может быть… на восхищение?

Очень, очень вынужденное восхищение.

Она быстро соображает, надо отдать ей должное.

Он остановился в кухне. Хвала небесам, здесь пока было спокойно и свет неяркий. К восторгу Йена, на блюде, словно ожидая его, лежала соблазнительная, большая, пышная, золотистая лепешка. Как раз то, что нужно в таком настроении. Это наверняка судьба.

Он протянул руку.

Тут что-то мелькнуло, и его несильно шлепнули по руке.

Он вскрикнул.

Обернулся и увидел миссис де Витт.

– Ой! Зачем же драться? Вы жестоко ранили мои чувства, миссис де Витт.

Она негромко засмеялась.

– Можно подумать, это хоть кому-нибудь удавалось. Эй, не трогайте ее, мастер Йен. Это для мисс Дэнфорт.

Что, теперь даже лепешки очарованы мисс Дэнфорт?

– Вот эта конкретная лепешка предназначена мисс Дэнфорт? Умоляю, объясните. Почему?

– Да, она любит такие больше всего, а людям, понимаете ли, нравится немножко баловать эту девочку.

– Людям нравится, да, – сказал он, но миссис де Витт не заметила иронии в его тоне. – Но у вас наверняка есть еще одна такая же для меня.

– Только после обеда, когда я их испеку.

– Даю за эту шиллинг, – по-детски глупо предложил Йен.

Она фыркнула.

– Поешьте сыра.

– Я хочу лепешку. Я хочу эту лепешку!

– Слушайте, мастер Йен, может, вы собираетесь выйти замуж за герцога или кого-нибудь в этом роде? Может, вы один-одинешенек в целом мире? Может, вы сегодня выиграли приз?

– Вероятно, ответ будет нет, нет и нет, – признавая поражение, согласился он.

– Ну и все, – отрезала почтительная дама, как будто это все решало.

Только представьте! Побежден кухаркой! Конечно, Йен был не настолько ребенком, чтобы выхватить лепешку у нее из-под носа, хотя и очень хотелось.

– Давайте я найду для вас славный кусочек сыра, мастер Йен, – пошла на мировую она.

– Ну хорошо. – Он решил принять поражение достойно. Сел за стол и раздраженно отодвинул вазу с цветами.

– Это принесли для мисс Дэнфорт, – гордо произнесла повариха, как будто это было ее личное достижение.

– Потрясающе, – сказал Йен.

И критическим взглядом посмотрел на них. Это от какого-то владельца теплицы, то есть практически от любого в Суссексе, у кого есть деньги. Гадая, кто бы это мог быть, Йен снова испытал приступ раздражения.

– Но она отдала их мне, такая милая девочка. А остальные велела отнести на кладбище. И подарила Джорди игрушечных солдатиков! У нее золотое сердце, вот что я вам скажу.

Йен едва не поперхнулся.

Но с другой стороны, с чего бы ему думать о сердце Тэнзи Дэнфорт? Или вообще о чужих сердцах, учитывая, что она развернула целую кампанию по похищению сердец практически у каждого мужчины, с которым столкнулась, включая, вероятно, и того, чье сердце он просто не может ей позволить украсть. То есть Лэнсдауна.

Но что происходит в ее сердце? Ей можно сделать больно, это Йен уже знает. Она повела себя, как дикий зверь, в которого тычут копьем, когда он намекнул, что она может ранить того, кого он любит.

Он ощутил острый укол в районе солнечного сплетения. Сочувствие или чувство вины, толком не понять. Внезапно захотелось, чтобы он этого не говорил. И мысль, что он мог ранить ее чувства, показалась особенно противной.

Миссис де Витт поставила перед ним сыр и кусок хлеба, намазанный медом. Мед был предложением мира.

– А откуда вы знаете, что мисс Дэнфорт любит именно такие лепешки? – спросил Йен.

– Мы встречаемся тут по ночам, болтаем о том о сем и перекусываем.

Он опять едва не поперхнулся.

– Вы… встречаетесь тут? – в замешательстве спросил он. – По ночам? Вы и мисс Дэнфорт?

– Да, мастер Йен, ведь она еще совсем юная, и я думаю, ей тут немного одиноко. Иногда ночью мы с ней болтаем в кухне. Не каждую ночь. Иногда очень поздно. И я оставляю для нее лепешку, и если утром ее нет, значит, мисс Дэнфорт опять плохо спала. Молодая леди совсем одна в целом мире. А тут все вы, большая дружная шумная семья, и вам знакомы все вокруг, и все земли тоже. А ей одиноко, понятно?

– Она одинока, потому что сумела оттолкнуть от себя всех дам в Суссексе и околдовать всех мужчин, так что они готовы ради нее ранить и себя, и других.

Миссис де Витт снисходительно засмеялась.

– Ах, мастер Йен, вы, конечно же, преувеличиваете, а это на вас непохоже.

– Нет, я говорю правду!

Миссис де Витт еще веселее рассмеялась над тем, что явно сочла его грубоватой шуткой.

– Ах, вы всегда были остроумным, мастер Йен. Только подумать!

– Одинока? Да у нее железный характер! Будь она мужчиной, задала бы жару Наполеону! У нее же нет совести!

Но едва он это произнес, как его охватили сомнения.

– Конечно, у нее железный характер, мастер Йен. Она же одна в целом мире, так какой выбор есть у девушки? А вот насчет «совести нет» – это неправда. Лично я считаю ее милой, как…

– Только не говорите «ангел»!

– О, я думаю, она просто не в вашем вкусе, мастер Йен. Вы никогда не увлекались ангелами.

И с любовью подмигнула ему.

Йен вздохнул.

– Это верно, никогда.

Одинока. Он вспомнил выражение лица Тэнзи, когда он спросил, знает ли она кое-что о перепуганных маленьких мышатах. Как будто схватил ее за воротник и начисто оторвал его. Лишил необходимой маскировки.

И все-таки это для ее же пользы, в этом он уверен.

Но тогда почему у него вдруг возникла неприятная потребность извиниться?

Любопытство победило.

– И о чем же вы с ней разговариваете?

– А, просто женская болтовня. Расходы, и готовка, и всякое такое. Вам это точно не интересно. – Кухарка произнесла это с непроницаемым лицом.

Всего день назад она была бы совершенно права.

Тэнзи умудрилась убедительно блистать весь остаток вечера.

Но день тянулся слишком долго, и невероятные усилия, требовавшиеся ей, чтобы очаровывать, привели к головной боли, как будто она выпила слишком много шампанского, чего не было. Она подозревала, что это своего рода душевное похмелье, тесно связанное с жестокой, но точной оценкой ее характера, сделанной Йеном Эверси, и его пренебрежительным о ней отзывом.

Она тяжело опустилась в кресло, подперла руками подбородок и изо всех сил попыталась его возненавидеть, но все, чего добилась – это новых душевных мук. Она чувствовала себя фокусником, чьи тайны внезапно выставили напоказ. Нет, винить его невозможно. По правде сказать, она им даже восхищалась, что только усиливало страдания, потому что теперь сомнений не осталось – он ее терпеть не может, а ей нравится даже сильнее, чем прежде.

Но… хотя был же момент, когда Йен помог ей поднять ружье к плечу, и воздух тогда сделался мягким и плотным, как бархат, и она могла бы поклясться, что они начали дышать в одном ритме, как две сливающиеся воедино реки, и у нее возникло странное ощущение: никогда еще она не чувствовала себя более защищенной, понимая при этом, что над ней нависла серьезная угроза. И ей тогда захотелось, чтобы время остановилось, чтобы оба они замерли так же, как застыла вся толпа, чтобы она смогла прислониться к нему, что ее место тут – по крайней мере, так ей показалось. И понять, к чему все это.

А потом он оттолкнул ее.

Тэнзи обдумала это и решила, что тоже заставляет его нервничать. Хотя бы чуточку.

Это ее слегка подбодрило, но одновременно встревожило.

Вы хотели сказать, что им нравитесь вы.

Грррррр! Щеки ее снова запылали.

Знаете кое-что о перепуганных маленьких мышатах, Тэнзи?

Она уронила пылающее лицо в ладони. Затем медленно подняла голову и сделала глубокий успокаивающий вдох. Потому что независимо от того, что Эверси о ней думал, она испытывала странное облегчение от того, что ее заметили и поняли.

Удивительно, но ей совершенно не хотелось швырять туфли в стену.

Дело в том, что теперь она знает о Йене Эверси то, что он открыл ей, сам о том не догадываясь. Чего он, пожалуй, сам о себе не знает. Есть определенная польза от того, что тебя недооценивают, хотя бы временно. К примеру, она смогла довести его до ярости (хотя находиться под прицелом тех пылающих глаз было довольно неуютно), ткнув в какое-то больное место. Это не доставило ей особого удовольствия, но все равно она почувствовала определенное возбуждение. И несмотря на собственную решимость, Тэнзи понимала, что желание узнать его получше ни капли не уменьшилось.