Адам собирался уже подняться по знакомой мраморной лестнице, как вдруг замер.

Неслышно повернувшись, словно грабитель, проникший в дом под покровом ночи, он вернулся к зеркалу.

Собственное отражение поразило его угрюмостью: мрачный, рассеянный взгляд, плотно сжатые губы. Глаза сверкали каким-то свирепым огнем, выражая чувство, похожее на гнев, но иное, хотя столь же опасное.

Понятно, отчего Дженни в испуге попятилась.

Следовало прогнать с лица это выражение, прежде чем проницательная леди Фенимор заметит его и поймет, что здесь замешана женщина.

Женщина странная, непостижимая, отталкивающая.

Сначала она уснула в церкви, потом завопила визгливым голосом ирландки из низов (что, грешным делом, изрядно позабавило Адама), потом вдруг сделалась колючей, враждебной и, наконец, начала отчаянно кокетничать — пустила в ход все свои опасные уловки, ослепила фейерверком, бросилась в яростную атаку, словно солдат, осыпающий неприятеля градом камней из катапульты.

Но сквозь всю эту кричащую мишуру отчетливо проступали два образа. Они неотступно преследовали Адама весь путь до дома леди Фенимор.

Мгновение, когда он впервые увидел графиню на дороге. Она стояла неподвижно, прижимая ладонь к груди, два алых пятна горели на щеках. Потом она расправила плечи и выпрямилась, будто борец, оправившийся от удара.

Похоже, Мэгги Лэнгфорд сказала ей что-то обидное.

И еще ее веснушки.

Адам заметил их, когда они с леди Уэррен смотрели друг на друга. Едва заметные крапинки на ее щеках, чуть темнее высохших слез. Эти крошечные светлые пятнышки и зеленые глаза неожиданно пробудили в нем воспоминания о птичьих яйцах и летних солнечных днях. А в следующий миг Адам вдруг задумался, каково это — коснуться ладонью ее шелковистой щеки, нежно погладить пальцами бледные веснушки (наверняка, как все женщины, она считает их истинным проклятием) и одним медленным движением стереть обиду, от которой пылало ее лицо.

Никогда в жизни ему не приходили в голову подобные мысли. До встречи с этой женщиной, которая с самого начала вызвала у него неприязнь.

Он сделал глубокий вдох, выдохнул и повернулся спиной к зеркалу.


Леди Фенимор, одетая в неглиже и накрытая целой горой одеял, полулежала на подушках. Из-под огромного чепца, отделанного пышными оборками, виднелись тонкие, как паутина, седые волосы. Высохшие руки, покрытые сеточкой жилок, словно кружевные перчатки, лежали на стеганом покрывале. Солнечный свет широким потоком вливался в огромные окна, и Адам мог различить каждую морщинку на истончившейся, будто бумажной, старческой коже.

— А, вот и вы наконец, преподобный. Не представляю, что вас могло задержать. Входите и садитесь, беседа с вами скрасит последние мои минуты на этой земле. Возможно, вам следует записать мои мысли для потомков. Нынче утром меня посетили кое-какие любопытные озарения, но будь я проклята, если помню хотя бы одно. Видит бог, никто больше в наши дни уже не способен высказать суждение, которое стоило бы запомнить. Хотя ваш предшественник раз или два блеснул остротой ума. Я с нетерпением жду того же от вас.

В глазах почтенной леди вспыхнул воинственный огонек.

— Быть может, когда-нибудь и меня осенит божественное откровение, но этим я всецело буду обязан вашему благотворному влиянию, леди Фенимор.

Адам и пожилая дама получали истинное удовольствие от беседы, чувствуя себя легко и свободно в обществе друг друга.

Взаимная симпатия возникла не сразу. Поначалу леди Фенимор показалась молодому священнику твердым орешком, об который он едва не обломал все зубы. Он видел в ней пресловутую злобную летучую мышь, накинувшуюся на него из темноты туннеля.

Леди Фенимор улыбнулась. Потом искоса, с подозрением взглянула на Адама.

— Молодой человек, у вас потерянный вид, — вынесла она свой вердикт.

— Я очарован вашим обаянием, вот и все.

Дама насмешливо фыркнула.

— Уверена, я вижу у вас на лице морщину. У левого глаза.

Это небольшое замечание прекрасно объясняло, почему леди Фенимор внушала ужас женскому батальону миссис Снит и отчего именно Адам чаще других навещал ее.

— У вас на удивление острое зрение для умирающей, — сухо обронил он.

— А жаль, верно? Я хотела бы перед встречей с Создателем израсходовать все пять чувств, доступных человеку, хотя некоторые из них пока что служат мне исправно. А вам не следует так много думать. Лучше проводите время в молитвах, чем в раздумьях. Меньше будет морщин. Я постоянно о чем-то думала, и поглядите на меня теперь.

— Пожалуй, я помолюсь, чтобы Отец Небесный не спешил посылать мне новые морщины, раз вы ведете им счет.

Леди Фенимор рассмеялась, но смех перешел в кашель. Когда приступ прошел, она бессильно откинулась на подушки, смежив веки. Адам молча ждал.

Наконец леди Фенимор со вздохом открыла глаза.

— Я раздаю вещи, готовлюсь к… назовем это, пожалуй, моим маленьким путешествием, почему бы и нет? Преподобный Силвейн, будьте так любезны, откройте вон ту шкатулку на столе. — Она подбородком указала на небольшую резную шкатулку с откидной крышкой, стоявшую на столике рядом с кроватью.

Протянув руку, Адам взял шкатулку и открыл крышку. Внутри лежал небольшой золотой крест на цепочке. Пастор достал его, тонкая цепь, гладкая и прохладная, скользнула в его ладонь.

— Этот крестик со мною с юности. Мне подарил его дядя со словами, что он принесет удачу и защитит от зла. Я носила его долгие годы, пока шея не стала слишком толстой. Дженни хотела, чтобы он достался ей, но она и без того унаследует много всего, когда меня не станет, и я сказала ей, что собираюсь отдать его вам. Наверное, вы единственный человек, кому она согласилась бы его уступить. Вещица не дорогая, не подумайте, но я хочу, чтобы она осталась у вас, преподобный. Сдается мне, вам еще встретится немало душ, нуждающихся в защите. Отдайте этот крестик кому-нибудь из них.

Адам замер в неподвижности, не смея поднять глаз. Он вдруг необычайно остро осознал, что скоро ему уже не придется приходить в этот дом.

В его жизни временами выпадали минуты, подобные этой. Неожиданно случайное слово или поступок одного из прихожан глубоко трогали Адама. Он знал, что эти мгновения что-то неуловимо переиначивают в нем, как морские волны меняют очертания континентов. Он становится лучше, добрее, человечнее, мудрее… но вместе с пониманием подчас приходит боль.

Откашлявшись, он поднял голову.

— Благодарю вас, леди Фенимор. Я буду бережно хранить ваш дар и, надеюсь, сумею достойно им распорядиться. Жаль, что я не знал вас раньше.

— О, преподобный, если вам и теперь доставляет удовольствие мое общество… А сейчас закройте, пожалуйста, дверь, я собираюсь вам кое в чем исповедаться. И я не хочу, чтобы меня слышала Дженни или кто-то еще.

О! Адам невольно задумался, сколько еще неожиданностей его подстерегает. Поднявшись, он закрыл дверь и вернулся к стулу.

— Возможно, вас это удивит, молодой человек, но в былые дни я была хороша собой.

— Не сомневаюсь. У вас удивительные глаза.

— Такой молодой человек, как вы, флиртует со старухой вроде меня, — весело фыркнула леди Фенимор. — Постыдились бы! А еще духовное лицо.

— Да, вы правы, я слаб, приношу покаяние в грехах своих.

Почтенная дама не удержалась от смеха и снова зашлась в приступе кашля, а после, отдышавшись, потянулась за платком. Адам терпеливо ждал. Она прочистила горло.

— Какая жалость, что в конце концов вы женитесь на одной из этих деревенских куриц и обзаведетесь выводком красивых, но скучных детишек.

— Подумайте, леди Фенимор, возможно, вы оказываете плохую услугу молодым девицам Пеннироял-Грин.

— Но так и случится, если только не вмешается случай. Как в истории с той девчонкой Редмонд.

— Теперь мисс Вайолет Редмонд замужем за графом. — Адаму не было нужды спрашивать, о какой девчонке Редмонд идет речь. Все в городке знали, что однажды Вайолет, поссорившись с поклонником, угрожала броситься в колодец и едва не выполнила свою угрозу — пришлось оттаскивать ее от края.

«Возможно, все графини отличаются вздорным характером», — пришло в голову Адаму.

— Но ведь он не настоящий граф, а какой-то полудикарь, верно? Одним словом, американец, — презрительно скривилась пожилая леди.

— Графу Ардмею даровал титул сам король.

— Король… — пренебрежительно фыркнула леди Фенимор, будто происхождение короля тоже представлялось ей сомнительным. — Но, как я уже сказала, преподобный, только брак и супружеское ложе способны открыть глаза мокрой курице, превратив ее в женщину. — Адама не смутило, что разговор с прихожанкой вдруг свернул на столь щекотливую тему, как брачный альков, — история его жизни в целом, да и события этого дня научили его ничему не удивляться. — Да, все они курицы. Скучные и пугливые. А я иногда люблю бросить вызов судьбе! Однако всякой благовоспитанной молодой женщине полагается быть курицей, и долг ее матери — позаботиться об этом, — добавила леди Фенимор тоном, не терпящим возражений. — Моя Дженни тоже курица.

Адам подумал о Дженни, мягкой и уступчивой, но тотчас его мысли обратились к другой женщине — воспоминание кольнуло пастора, словно заноза. Он вновь услышал резкий ирландский выговор графини Уэррен и ее протяжный вопль: «Ах ты, проклятый здоровенный…» Уж эта особа определенно не была курицей. Хотя Адам представления не имел, кто ее воспитывал. И как ее, собственно, следовало бы назвать.

— А теперь я кое-что скажу вам, молодой человек. Это слишком давно терзает меня, а мне недолго осталось жить, сами знаете.