Ларри Макмертри - Город страсти

На улице Дуэйн столкнулся с тем, кого меньше всего хотел бы видеть, то есть с Бастером Ликлом. Бастер заметил его прежде, чем он успел нырнуть в свой пикап, и, перебежав улицу, схватил Дуэйна за рукав.

– Дуэйн, мы в беде! – отчаянно проговорил он, обливаясь потом.

– А… ты имеешь в виду закрытие банка? – спросил Дуэйн.

– Нет, сувениры! – ответил Бастер, переходя почти на крик. – Они совсем не расходятся. Проклятое прошлое никто не хочет покупать. Продано всего лишь сорок пепельниц, а чертов праздник завтра уже заканчивается.

– Сорок? А сколько осталось?

– Сорок из трех тысяч. Мы реализовали только сто рубашек с символикой, да и то малых размеров.

– Ты наседаешь на меня так, словно я могу чем-то тебе помочь, – заметил Дуэйн, освобождаясь от рук Бастера.

– Ты обязан что-то предпринять! – горячо продолжал Бастер. – Я останусь с голой задницей после этого праздника! Никто не хочет покупать пепельницы, и прокатиться на коляске в такую жару никого не заманишь!

– Я не понимаю, чем могу тебе помочь, – удивился Дуэйн.

– Выступи по телевидению, – взмолился Бастер. – Уговори одну из телевизионных станций в Уичита, чтобы они дали тебе возможность выступить.

– Выступить по телевидению? Зачем?

– Убеди людей в том, что они любовно должны относиться к своему славному наследию. Убеди их в том, что прошлое принадлежит всем нам, что они должны прибыть сюда, чтобы узнать о нем, пока не поздно.

– Прошлое может принадлежать всем нам, но пепельницы и рубашки с символикой принадлежат тебе. Город предлагал тебе участвовать в этом деле пополам, но ты хотел получить все один.

– Что мне делать с тремя тысячами пепельниц? У меня еще пять тысяч рубашек. И потом, куда девать перечницы с солонками?.. Подушки с половыми ковриками, где изображено здание нашего суда? Как избавиться от всего этого дерьма? Я не могу возвращать его обратно.

– Почему бы тебе не пустить прошлое со скидкой в девяносто процентов, – предложил Дуэйн, садясь в машину. – Разойдется как горячие пирожки.

Он хотел было отъехать, но Бастер ухватился за стойку зеркала. На его лице было написано отчаяние. Это выражение, подумал Дуэйн, последнее время стало очень популярно в Талиа.

– Постарайся пробиться на телевидение, – настоятельно проговорил Бастер. – Прошу тебя, Дуэйн. Люди тебе верят. Расскажи про Аламо, Сэма Хьюстона и лонгхорнов… Напомни им, что магазин сувениров открыт с семи утра до полуночи в последний день праздника.

– Бастер, я нефтяник. Я ничего не смыслю в лонгхорновской породе скота.

– Просто напомни им о нашем славном прошлом.

– Наше славное прошлое привело к тому, что мы все здесь посходили с ума, – сказал Дуэйн, желая, чтобы Бастер убрался поскорее. Наконец, тот разжал пальцы и остался стоять на душной улице с таким удрученным видом, что у Дуэйна при взгляде на него снова разболелась голова.

– Отныне я не знаю, что думать о людях, – напоследок проговорил Бастер. – Они даже не покупают на память кольца для ключей. А ведь нам всем время от времени они требуются.

Он обреченно повернулся и зашагал по улице, утирая рукавом рубашки пот, стекавший с лица.

Дуэйн спешил домой, надеясь, что в нем, по обыкновению, никого не окажется. Если так, то можно будет отвести душу, постреляв по собачьей будке. Она превратилась в такое безобразное сооружение, что не грех и пальнуть по ней разок-другой. Большой беды в том нет, в особенности если учесть, что она оставалась необжитой.

Развивая запавшую в душу мысль о нервном срыве, Дуэйн пришел к выводу, что пора пересмотреть свое отношение к стрельбе по будке. Случайный прохожий счел бы это занятие странным для взрослого человека. В семье, правда, по этому поводу не задавали никаких вопросов; впрочем, не исключено, что и они считают его увлечение странным.

Раза два или три своей стрельбой он будил Барбет. Припоминая те дни, он осознал, что пробуждение крошечной девочки от звуков выстрелов из «магнума» 44-го калибра – не самое лучшее ощущение. Дуэйн не хотел быть плохим дедом (хотя бы в этом отношении), поэтому последнее время, отправляясь в горячую ванну, довольствовался тем, что лишь надевал наушники и смотрел на будку, держа пистолет незаряженным Таким образом, он как дед был на высоте, хотя, если признаться, такой способ мало ему помогал.

Как бы безобразна ни была будка, сама по себе она мало что значила для Дуэйна Больше всего ему хотелось слушать звуки выстрелов, но приглушенные. Наушники не только не давали оглохнуть, они делали пальбу цивилизованной, почти музыкальной. В наушниках он полностью сливался с этими звуками. Они сохраняли свою мощь, не неся наказания. Звуки как бы громадной волной подхватывали его, но наушники помогали не утонуть.

Когда он вошел в дом, вся семья, за исключением Дики, собралась за кухонным столом. У каждого была в руке ручка, и перед каждым лежали чистые листки бумаги. Маленький Майк сидел на коленях Карлы, сжав в кулачке цветной карандаш как охотничий нож. Коротышка Джо Куме расположился возле Нелли. Лица всех, кроме маленького Майка, выражали серьезную сосредоточенность. На близнецах были зеркальные солнцезащитные очки.

Дуэйн прошел в свой кабинет и взял наушники, которые висели в шкафчике с оружием. Повесив их на шею, он вернулся на кухню. Если они делают цивилизованными звуки выстрелов «магнума» 44-го калибра, то, чем черт не шутит, придадут цивилизованность манерам обращения в его семье.

– Если я услышу хоть одно грубое слово в свой адрес, тут же их нацеплю, – предупредил он, глядя на Карлу.

– Дуэйн, мы все составляем список наших пророчеств и пожеланий на ближайшие сто лет, – сказала Карла. – Завтра они будут запечатаны в «капсуле времени».

– Мое самое сокровенное желание – не услышать в ближайшие сто лет ни от кого ни одного грубого слова, – проговорил Дуэйн, наливая себе пива. – Хотя это не пророчество.

– В последнее время он был груб, разве не так? – сказала Минерва.

Дуэйн почти надел наушники на голову.

– Продолжай… выдай что-нибудь этакое порезче.

– Дуэйн, если ты хочешь присоединиться к семье, садись и веди себя подобающим образом, – заметила Карла.

Дуэйн сел и какое-то время смотрел на зеркальные очки близнецов, в которых увидел четыре изображения самого себя, по одному в каждой из линз. Как он ни старался, но не мог определить, в каком настроении сегодня находятся двойняшки.

– Мое второе желание – никогда больше не входить в состав жюри по отбору картин на выставках, – прибавил он.

– Дуэйн, помолчи. Ты справился с порученной работой, – продолжала Карла. – Ты проголосовал точно так, как мы с Джейси хотели.

– Я собиралась нарисовать портрет Линды Лав-лей. По-моему, она жертва, – сказала Минерва.

– Ну и что тебе помешало? – спросил Дуэйн.

– «Глубокую глотку» перестали показывать, и ее лицо стерлось у меня из памяти, – ответила Минерва.

– У меня тоже из памяти стерлись все ваши лица, – съязвил Дуэйн. – Во время ваших набегов домой я не успеваю их запоминать.

После того, как он сказал это, на кухне появилась Джейси с заплаканным лицом. Дуэйн подумал, что его замечание могло задеть ее. Она могла расценить его слова как упрек в том, что отбивает у него его семью. Но Джейси, если и слышала его, то не показала виду. Она вынула из холодильника бутылку белого вина, из шкафа – бокал, бросила два кусочка льда в него и, не проронив ни слова, вышла.

– Ее сын был моложе меня, когда его убили, – сказал Джек, едва за Джейси закрылась дверь.

Никто не нашелся что сказать.

– Меня никогда не убьют, – заявил Джек, нервно пиная ножку стола.

– Молчи! Грешно так говорить! – осадила Карла сына.

– Я видел, как вчера был убит человек, – заметил коротышка Джо Куме. От звука его голоса, слышать который имела привилегию исключительно одна Нелли, да и то нечасто, все буквально обмерли.

– Кто? Ты ничего мне не говорил об этом, – упрекнула его Нелли.

– Летчик самолета-опылителя, – смущенно ответил коротышка Джо, заметив, что все смотрят на него. – Его самолет резко пошел вниз, а не вверх, и он погиб при ударе.

– Ты никогда не говорил мне об этом, – повторила Нелли.

– Не хотел огорчать тебя, – пробормотал Джо, сильнее смущаясь под пристальными взглядами семейства Муров. – Всякого могут убить. Все дело в везении. Подобное может случиться в любое время… днем и ночью.

– Прекрати, Джо. Ты действуешь мне на нервы, – возмутилась Карла. – Давай поговорим о чем-нибудь другом, и потом в будущее надо передавать оптимистические пожелания.

– Не наезжай на него, мама! – вспылила Нелли. – По телефону ты всегда хотела поговорить с ним, а когда он, наконец, добрался до нас и старается принять участие в разговоре, ты затыкаешь ему рот.

– Я не наезжаю на него, – громко ответила Карла. – Я просто хотела, чтобы он помолчал, если ни о чем другом не может говорить, как только о смерти.

– Его убил высоковольтный кабель на съемочной площадке, – проговорила Джулия. – На нем не было изоляции. Он едва прикоснулся к нему… и ни малейшего шанса!

Дуэйн заметил, как задрожали ее губы, и в следующую секунду дочь, рыдая, бросилась на грудь отца, чем очень удивила маленького Майка, который даже перестал тыкать по столу карандашом.

– Вот чего ты добился, Джо! – вскричала Карла, тоже чуть не плача.

– Джек первый начал, – заступился за Джо Дуэйн, обнимая Джулию.

Даже Джека пробрало; он снял очки и швырнул их на стол.

– Я бы не стал хвататься за голый кабель, – сказал он. – Я слежу за такими вещами.

Джулия перестала реветь и закричала на него:

– Заткнись! Ты ни разу не был на съемочной площадке. Откуда тебе знать, где там лежит этот кабель.

Джек взял фломастер и, прицелившись, бросил его в маленького Майка. Как всегда, бросок оказался безошибочным. Мягкое перо угодило ему точно в лоб, оставив синюю отметку. Малыш от удивления открыл рот.