Я знаю правду: в душе она тоже считала, что я поступила слишком недальновидно, отказавшись от предложения, в противном случае нашла бы способ усмирить гнев Мафодия.

…Они напали уже около рынка. Внезапно из кареты, мимо которой я проходила, выскочили двое мужчин и втащили меня внутрь. Я даже пискнуть не успела. Один зажал мне рот, второй держал за вывернутые за спину руки.

В карете находился ещё третий. Он тоже был в маске, и спокойно сидел в карете, в которую меня впихнули. Подонок всего лишь ждал, когда я буду полностью обездвижена.

Тот мужчина дал команду, и меня усадили на сиденье с противоположной от него стороны и повязали на рот повязку. Мои руки по-прежнему держал один из похитителей.

И тогда третий, сидевший напротив, наклонился ко мне и начал срезать пуговицы на жакете. Первая пуговица, вторая, третья... Было слышно, как они падают на пол кареты, каждый раз вынуждая меня вздрагивать. И так до самого пупка, пока жакет не был полностью распахнут. Затем мужчина взялся за нижнюю рубашку. Разрезал её до ложбинки груди… замер на мгновение… и начал резать ткань дальше.

Когда незнакомец наклонился ко мне, его холодные глаза встретились с моими, заплаканными, и я мгновенно его узнала. А он, казалось, только этого и ждал. Я представила (или же непостижимым способом поняла), как он улыбается под повязкой.

Ревокарт прошёлся ножом по моей руке, и я инстинктивно зажмурилась. В следующее мгновение его рука в чёрной перчатке прикоснулась к щеке – и я быстро распахнула глаза, пытаясь посмотреть на похитителя, вымолить у него… что? В его взгляде не было и капли жалости, лишь твёрдое намерение продолжить развлечение.

Одним чётким движением он разорвал на мне юбку, от самого пола почти до талии, и даже сквозь повязку было слышно, как я вскрикнула. Мучитель расплёл мои волосы, запустив в них огромные ручищи, а затем приблизил нож и срезал прядь.

От стекающих по лицу слёз моя повязка на рту, казалось, полностью промокла. Никогда в жизни мне не приходилось так бояться.

В таком виде меня грубо вытолкали на улицу. Как я потом поняла, вышвырнули меня намеренно у имения госпожи Лавинии Кродт, где как раз проходил приём. Около трёхсот человек (именно столько гостей помещалось в её бальном зале) наблюдали моё позорное падение.

Мне пришлось возвращаться домой пешком, жалея себя и оплакивая образ респектабельной дочери, который я так старательно холила и лелеяла все эти годы. На подходе к нашей улице меня вырвало. Понимая, что не готова появиться перед матерью в таком виде, я повернула в другую сторону, к речке.

Возможно, я казалась похожей на самоубийцу, но на самом деле всё было наоборот – я нуждалась в том, чтобы побыть наедине с собой, чтобы восстановить силы и быть готовой отражать поджидающие меня атаки и оскорбления.

Безлюдная улица слышала мои громкие шаги. Я понимала: если в таком виде меня кто-то увидит, будет только хуже, но желание отгородиться от всего хоть на время оказалось слишком сильным. Я спустилась к реке, зашла на рыбацкий мост и уселась там.

«Они ничего не знают, – думала я со злостью. – Не знают, что мне плевать на мою репутацию, что я скоро уеду и что мне не нужен муж. Не знают, что у меня есть покровитель, обещавший обо всём позаботиться. Не знают, что мне уже давно на всё плевать».

Я посмотрела на небо, мечтая отыскать след таинственной планеты Каскадор, о которой когда-то рассказывал великий мыслитель Ли Бергот. Нужной планеты я не увидела, но вид неба заворожил меня.

– Это пройдёт, – прошептала я звёздам в порыве эмоций. – Все эти люди недостойны моего страха. Осталось полгода – и я уеду. Главное – отточить мастерство, поступить в Мирную Академию, и тогда-то я стану счастливой!

Порванная одежда больше не согревала, и я поняла, что мне холодно.

– Я знаю, кто я, откуда и куда направляюсь… всё будет хорошо.

Произнеся эту фразу, я снова посмотрела на небо… и позорно разревелась.

А на следующий день по городу поползли слухи, которые сделали мою жизнь окончательно невыносимой. Для всех я теперь была падшей женщиной, и не могла спокойно пройти по улице, постоянно натыкаясь на любопытствующие брезгливые взгляды. Тень позора легла на всю семью.

Я дала себе слово не показывать слабость. Знала, кто устроил похищение, и не хотела давать ему ещё один повод для удовольствия. Да, наивно, но для меня было важно, чтобы до подонка не дошла ни одна сплетня о моих слезах или публичной истерике. Шестое чувство подсказывало: Ревокарт жаждет подобных новостей.

Я зажала собственное сердце в стальной кулак и лишь однажды позволила себе сорваться – когда пришла домой к наставнице Талии, но мне никто не открыл. Вот тогда-то я заплакала, окончательно сломленная всем навалившимся. В тот миг я была готова сдаться и, возможно, пойти к Ревокарту – пусть прекратит гонения любым способом и любой ценой, лишь бы Талия не отказывалась продолжать со мной занятия!

Но потом оказалось, она всего лишь задремала и не сразу услышала звонок. Открыв дверь, госпожа Граду увидела меня, зарёванную, сидящей у её двери. Я быстро вытерла слёзы и притворилась, что в глаз попала соринка. Наставница сделала вид, что поверила.

Вот так я и жила: училась, держала эмоции под контролем и отсчитывала дни, когда смогу уехать учиться в Мирны. Лишь бы поступить!

Но я также понимала, что, не мечтай я поступить в художественную академию, печальный инцидент поставил бы крест на моём желании выйти замуж. Кто попросит руки у той, кого выбросили из кареты в разорванной одежде на глазах у толпы?

Иногда я размышляла: неужели говерн ждёт, что я приползу к нему? После того, как узнала в нём похитителя? И что дальше? Попрошу меня замуж взять? Нет, я не планировала ползти, придя к ошибочному выводу, что он уже сделал всё, чего хотел: поставил выскочку – то есть меня – на место. Дальше будет легче, я выберусь, а когда уеду из города, мама с Мафодием наконец-то вздохнут свободно.

И, наверное, я бы могла со всем этим смириться, если бы не второе происшествие. Оно и стало последней каплей.

Ранним субботним утром к нам пришла полиция. Двое мужчин – один высокий, а второй, как в моей любимой детской сказке, низенький и толстый. Они заявили, что Ян Мафодий находится под стражей за попытку украсть из картинной галереи Древесной Академии одно из полотен, да ещё и подлинник, стоимостью в сорок тысяч кантов.

У мамы случилась истерика. Отчим старался держать себя в руках, но, наверное, ему было ещё тяжелее, ведь Ян был его единственным сыном.

Спустя час бесполезных слёз, угроз и просьб начался конструктивный диалог, суть которого сводилась к одному: что мы можем сделать? Я сидела в углу комнаты, слушала их разговор, но звуки доходили до меня будто сквозь водную гладь. Руки дрожали, плохое предчувствие не покидало меня.

Я пыталась отыскать подвох. Действительно ли Ян украл, или это ещё один его способ мести?

Я старалась держать эти мысли при себе, хотя, казалось, это было так очевидно – рано или поздно Ревокарт ударит и по брату. Наверное, меня это не сильно волновало потому, что я не любила Яна, скорее, наоборот. Он был сыном Мафодия, ему доставалось всё лучшее, то, что могла получить я, если бы мой отец не умер на Белой Войне, когда мне был всего год.

– Вам нужно обратиться к говерну Военной Академии, – посоветовал полицейский, – к Таиру Ревокарту.

Я вздрогнула, услышав это имя. Мафодий оживился.

– Разве он станет нас слушать? – он посмотрел на меня с сомнением, и я сжалась под этим взглядом. – У нас недавно случилась неприятная история, не думаю, что...

– Как минимум, стоит попытаться, – посоветовал полицейский, вставая. – Мы свою работу выполнили – вас предупредили, дальше будет расследование, которое прекратится в двух случаях: либо вашего сына посадят, либо Ревокарт заберёт заявление о краже.

Я сжала голову руками. Ну что за мерзость?! Ну, подумаешь, отказала, неужели это причина разрушать мою жизнь?

Почему-то вспомнился день, когда я увидела его впервые. Надо же, а ведь тогда он меня действительно заинтересовал. Дура!

•••

Мафодий мерил шагами гостиную минут сорок, а я сидела на ступенях и слушала его шаги как некую историю: пауза между шагами – «Я не могу пойти к самому Таиру Ревокарту», ускоренные шаги – «Но я обязан спасти сына!».

Отчим набирался смелости, чтобы поехать к говерну. Я понимала, это логичный поступок – отец пытается спасти своего сына и ради этого готов унижаться и ползать в ногах у Ревокарта. Но кто в таком случае спасёт меня?

Через час Мафодий вышел из дома. Вернулся ещё через три.

Я сразу услышала, когда он пришёл. Слышала его медленные шаги, как он поднимается по ступеням на второй этаж и направляется в мою комнату. Как скрипит пол под его старой добротной обувью.

Он застыл на пороге. Я вышла из-за мольберта и отложила в сторону кисти. Мои руки были запачканы краской, и я капнула на полотенце немного растворителя, чтобы вытереть их. В спальне стоял ужасный запах, но впервые мне было плевать. В комнату Яна идти не хотелось, так что рисовала я прямо у себя.

Пока вытирала руки, отчим не сводил с меня угрюмого взгляда.

– Он хочет, чтобы ты к нему приехала.

По телу побежали мурашки.

– Не… не понимаю, – соврала я.

Мафодий вздрогнул. Казалось, ему мешают собственные плечи.

– Он поставил условие, Клара… иначе, – его голос дрогнул, – в лучшем случае, Яна посадят на девять лет. В худшем… – слова давались отчиму с трудом, я заподозрила, что по дороге домой он плакал. – Его могут казнить.

Полотенце упало на пол. Собственные руки внезапно показались мне просто чугунными.