— А вот это вы. — Соня застыла, покачнулась и перешла в медленное, чувственное стихийное движение, слегка скованное. — Столь простая и детская — без капризности, без кокетства; в Блейке есть кокетство, но в Сюзан — нет. Сюзан печальна, но не знает об этом. Печаль абстрактна по своей сути, а боль является основой жизни, и кто поднимется к этому познанию, познает спокойствие и покой.

Но Сюзан не слушала. Она рисовала так быстро, как это ей позволял уголь, резкими, жирными черными линиями, что было ее личным методом запечатлевания сюжетов. Она никогда не делала эскизов будущей работы. Она всегда обладала совершенным представлением своей модели, как та будет выглядеть в мраморе. Сейчас же она изучала Соню.

— Так, достаточно, — сказала она. — Больше мне не нужно.

Соня перестала танцевать, подошла к ней и схватила несколько листов.

— Вы видите меня совершенно иначе! — воскликнула она. — Какая же Соня настоящая? Кому верить — Сюзан или Блейку? Что же я есть?

Сюзан не ответила; да она ее и не слышала. Она в задумчивости прохаживалась среди своих глыб мрамора. Ни разу за все это время она и не вспомнила, что Блейк вчера вечером целовал как раз Соню. Смутную боль, угнездившуюся где-то внутри нее, с трудом можно было назвать воспоминанием.

* * *

Однако одним апрельским утром Мэри безжалостно вызвала это воспоминание. Сюзан как раз заканчивала первую из трех фигур Сони, вырезанных массивной круговой группой. Каждая из них была частью Сони, все три будут образовывать целое: Соня устремленная, застывшая в прекрасной позе смелой возвышенности, Соня статичная, всего лишь перебирающая ногами, с руками за спиной, Соня поникшая, походящая на плакучую иву. Сюзан еще не создавала ничего, столь сложного в исполнении, потому что пространство, разделяющее и объединяющее все три фигуры, здесь было частью одного целого. Тела не соприкасались, но из каменного основания движение перетекало из одной фигуры в другую, так что переходящим движением были соединены все три. Она внесла Сонину пластику в простоту камня и создала из Сони никак не женщину, а танец.

И тут вдруг пришла Мэри.

— Я как раз иду на обед, — сказала она. Между прочим, на следующей неделе я отплываю в Париж. Парсдейл и Пур меня туда посылают из-за новых проектов. Туда всегда ездит мисс Блум, но, к счастью для меня, у нее воспалился аппендикс.

Она выглядела еще более худой, чем прежде, и была необычайно элегантна. Мэри вынула из сумочки носовой платочек, вытерла стул и присела.

— Ты будешь обедать с Майклом? Я вас обоих не видела уже так долго, — сказала Сюзан. Она работала над коленом поднятой ноги Сони и даже не остановилась.

— Ах, Майкл! — сказала Мэри. — Он на меня сердится.

— Ты хочешь сказать, что вы разошлись? — Сюзан, наконец, посмотрела на сестру.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — сказала Мэри. Она рассматривала свои хрупкие, смуглые руки и ноги в чулках цвета красного вина. — Чего бы это нам расходиться, если мы еще никогда не были вместе?

Сюзан заколебалась.

— Я не понимаю ваших отношений, потому что я о вас никогда ничего толком не знала. Вы не женитесь, но и никто из вас не женится и не выходит замуж за кого-то другого.

— Супружество! Ты постоянно твердишь только о супружестве! — выкрикнула Мэри. Ее былая сдержанность была отброшена напрочь, по крайней мере, так казалось. Она стала немного разговорчивее и говорила отрывисто и нервно. — Ты, Сюзан, всегда сходила с ума по супружеской жизни. Ты думаешь, что женщины без нее не могут жить!

— Супружество — это одна из важных вещей, — сказала Сюзан мягко.

— Если я выйду замуж, — продолжала Мэри неприятным тоном, — то это будет бизнес. Возможно, я и выйду замуж. Прежде чем вернуться, я приму решение. Все зависит от множества вещей.

— Майкл был чрезвычайно терпеливым. — Сюзан чуть-чуть наметила мускул: на шероховатой поверхности мрамора не было заметно ни черточки, но в камне появилось едва заметное напряжение, словно статуя отозвалась на ее прикосновение.

— Майкл к супружеству не имеет никакого отношения. — У Мэри был сухой, бесстрастный и слишком высокий голос. — За него я никогда не выйду. Если уж выходить замуж, то только за Беннифилда Родса.

Сюзан перестала работать и посмотрела на сестру.

— Я никогда о нем не слышала.

— Несмотря на это, он — личность, — отрезала Мэри. Острыми, красивыми ногтями она, как дятел, постукивала по подлокотнику кресла. — Это главный акционер нашей компании.

Сюзан отложила инструмент. Она стояла на коленях на полу и строго смотрела на Мэри.

— И поэтому ты за него выходишь? — спросила она. Впервые она заметила, что в красивых глазах Мэри не отражалось ничего. Они поглощали даже свет, отражаемый белым мрамором.

— Почему я выхожу за него замуж, если вообще за него выйду, это мое дело, — сказала Мэри.

— Где ты с ним познакомилась?

— Он часто бывает у нас на предприятии.

— Сколько ему?

— Ему еще нет шестидесяти, но выглядит он моложе.

— Майкл, наверное, очень обижен, — сказала она. Ей стало дурно от всего этого. В людях уже не было чести ни на грош. Доброта и благородство уже испарились из людских сердец. На мгновение она вспомнила о Марке.

— С Майклом я всегда была честна. — Голос Мэри сейчас был чист и жесток. — Я никогда ни в чем не притворялась. Я дала ему все, что могла. Он очень хорошо знал, что я никогда не вышла бы за него замуж.

— Но почему, Мэри?

Мэри отложила шляпу в сторону, пригладила коротко остриженные волосы, снова надела шляпу с несколько большим наклоном на левую сторону. Она открыла сумочку, вынула пудреницу, затем засунула ее обратно и щелкнула замком.

— Тот, кто выйдет замуж за Майкла, Сюзан, должен отказаться от всего. А он не отказался бы ни от чего. Я должна была бы стать его частью. А я не хочу быть ничьей частью!

— И даже если ты его любишь?

— И даже если бы я любила его, не знаю как. Я бы не вынесла этого. Ты, Сюзан, не думаешь. Ты только чувствуешь. Ты идешь по жизни с закрытыми глазами, нащупывая дорогу в потемках. Я же своей жизнью управляю и для этого использую мозги. Чувства ни на что не годятся, если речь идет о делах повседневной жизни. Если бы я вышла замуж за Майкла, я никогда бы не знала, в каком положении я нахожусь или же сколько, собственно, у нас денег. Если его мать когда-нибудь умрет, он, может быть, что-нибудь и унаследует, но она, похоже, намеревается жить вечно. И если он будет писать такие вещи, как сейчас, то он никогда ничего не заработает.

— Ты тоже могла бы работать, разве нет? — спросила Сюзан. Она вспомнила Майкла мальчиком, который когда-то, много лет тому назад пришел к ней в мансарду и нарисовал картину — самого себя, как он мчится, сломя голову, на коне к темному лесу.

— Я могла бы, но не буду, — сказала Мэри. — Когда я выйду замуж, то перестану работать. А если это не получится, оставлю все, как есть.

Сюзан снова схватила инструменты. Она хотела работать, много работать. Внезапно ее охватила ярость.

— Женщины, как ты… — медленно произнесла она — женщины, как ты, всех нас отбросят назад на целые столетия. Единственная наша надежда заключается в том, что мы научимся понимать жизнь такой, какая она есть. — Она бешено ударяла по мрамору. Сюзан принялась за обтесывание массивной подставки. Все ателье было заполнено звуками ее ударов. Несмотря на охватившую ее ярость, она все же хорошо понимала, что делает. Руки, управляемые инстинктом, делали свое дело. — Ненавижу женщин, которые не думают ни о чем, кроме того, как побольше выжать из мужчины. Посмотри на Люсиль и на беднягу Хэла! Она думает, что она порядочная женщина. Но она вообще не видит, что Хэл едва жив, что от него почти ничего не осталось. Он всю жизнь не делал ничего, кроме как помогал Люсиль. Он работает целый день, чтобы накормить ее и одеть, вечером приходит домой и помогает ей мыть посуду и укладывает детей в постель, потому что она слишком устала. У него самого даже не было времени, чтобы понять это. Нет, Мэри, не выходи замуж за Майкла! Ты этим, собственно говоря, проявишь по отношению к нему милосердие. Может быть, наконец он узнает, что ты действительно не желаешь его, забудет о тебе и будет тем, кем есть — большим художником. Было бы жаль уничтожить его только потому, чтобы ты могла оставить работу и чтобы ты вообще ничего не делала!

Слова ее перемежались ударами молотка.

Мэри, отчужденно посмотрев на Сюзан, холодно произнесла:

— Твоя теория не срабатывает, Сюзан. Ни у кого нет всего полностью, даже у тебя. — Она замолчала, а после спокойно добавила: — Блейк не твой, он принадлежит Соне. — Она встала. — Видишь ли, я не собиралась говорить тебе этого. Это не мое дело. Я знала об этом всю зиму. Все, кроме тебя, это знают. Я говорю тебе это только потому, чтобы ты знала, что ты неправа. Ты потеряла его. Ты не можешь обладать всем, хотя ты всегда думала, что можешь.

У Сюзан не было слов. У нее не было сил поднять даже молоток. Она отложила инструмент, на комнату вдруг обрушилась тишина. Сюзан почувствовала сухость во рту. Мэри выбила у нее из-под ног почву, на которой она стояла.

— Ты меня всегда ненавидела. Почему?

— Да нет, Сюзан, — сказала Мэри. В ее голосе послышалось нечто, похожее на жалость. — Мне жаль. Любой знает Блейка Киннэрда лучше, чем ты. Поэтому я была так поражена — при этом тебе еще жутко повезло — вы же вместе почти три года, не так ли? А Соня — это первая, о которой я слышала…

— Три года в июне… — прошептала Сюзан. В один ясный июньский день они с Блейком зашли в то маленькое муниципальное учреждение в Париже и сочетались браком. Она тогда чувствовала, что ей надо выйти за него замуж, и потому она, не откладывая, взяла и вышла за него.

— Майкл как раз говорил, что даже не ожидал, что вы так долго сможете выдержать вместе. Непохоже, чтобы именно ты была идеалом Блейка — ты действительно слишком проста, Сюзан. Ты вообще непохожа на всех этих людей.