— Ага, — сказал он через минуту. — Вот здесь у вас не получилось.

— Нет.

— Вы пробовали работать с живой натурой?

— Да.

— Наверное, он плохо позировал вам, — сказал Барнс. — Это удивительнейшая вещь, но в нашем ремесле вы не можете сделать что-то приличное из того, что не имеет непреходящей ценности.

Она не ответила, потому что не могла сказать: «Это мой муж». Но в этот момент было неважно, кто это, собственно говоря.

Внезапно он обернулся и уставился на нее.

— Послушайте, в конце лета я еду в Париж. Вам надо поехать со мной. А пока что с завтрашнего дня вы будете ходить ко мне два раза в неделю.

Даже теперь она не могла произнести ни слова, так как он ей предлагал невозможное, хотя она знала, что его приказ ей придется исполнить.

— Вниз за мной не ходите, — добавил он и шумно отправился к дверям. Затем он еще раз оглянулся и осмотрел пустую комнату. — Вам должно быть стыдно, — сказал он. — Нельзя губить талант.

У него был холодный голос и яростные темно-карие глаза. Затем он ушел.

До нее стал доходить голос Джона, который перешел в вой. Она быстро сбежала в детскую, вынула его из кроватки и взяла на руки. Она не могла угомонить его, он кричал во все горло. Сюзан услышала, как мать спешит вниз по лестнице. Двери отворились.

— Ты уже дома! Я вообще не слышала, как ты пришла, — сказала она с удивлением.

— Я вернулась минуту назад, — ответила Сюзан и принялась качать ребенка на руках.

— С ним что-нибудь случилось? — спросила мать с несколько виноватым видом. — Я, вроде, немного вздремнула и услышала его только сейчас.

— Я обмою ему лицо и отнесу вниз. Он, видимо, голоден.

Мать зевнула.

— Мне, пожалуй, пора идти домой, надо папочке приготовить ужин.

— Да, тебе уже надо идти. Спасибо тебе, мама.

— Так я ведь ничего не делала, а посидеть где-то вне дома даже приятно. Джон — милый мальчик. — Она посмотрела на него затуманенным, полным любви взглядом. — Ну, пока, доченька.

— Пока, мама. — У Сюзан во рту было полно шпилек; уверенной рукой она зашпиливала на Джоне чистые пеленки.

Затем она снесла его вниз, дала апельсинового сока и печенье, посадила в манеж среди игрушек и начала готовить для Марка ужин. Ребенок время от времени бросал на нее нерешительный взгляд и тихо продолжал играть. Через минуту вернулся Марк, поцеловал Сюзан, поднял ребенка из манежа, поиграл с ним, подбрасывая его к потолку, потом покормил его хлебом с молоком, который Сюзан размешала в миске. Затем они вместе поднялись наверх. Джона искупали, Сюзи причесала его, а волосики связала в длинный хвостик. Они положили его в кроватку, розового и чистого, и погасили свет.

Потом они опять вместе спустились вниз, Сюзан принесла ужин, который приготовила, а Марк в хорошем настроении сел за стол. Он сразу же разговорился о том, что у него произошло за день, как он вел дела с людьми, которые не могли решиться ни на один из домов, которые видели, об ошибке в счетах, которую он искал почти два часа, и о том, что шеф сказал, что оборот за последние два года вырос в два раза и что все идет хорошо.

Все было совершенно так же, как в любой другой вечер; Сюзан сидела, слушала и тихо ухаживала за Марком. Внезапно он посмотрел на нее.

— Сюзан, ты не слышала ни одного слова из того, что я тебе рассказывал. К тому же ты вообще ничего не ешь. У меня чувство, словно ты витаешь мыслями совершенно в ином месте.

— Да нет, — сказала она быстро, — я тут, Марк… Марк, ты не был бы против, если бы я брала уроки лепки?

— С чего бы это я был против? — сказал Марк весело. — Вперед, за дело, конечно. Это тебе будет интересно?

— Ну, конечно же.

— Ты слишком замкнута здесь, — продолжил он ласково. — Даже к девчонкам в гости не ходишь. Когда ты в последний раз встречалась с Люсиль?

— Мне это не особенно важно, — сказала она.

— Ну так берись за эту лепку.

— За уроки я заплачу, — сказала она.

— Ну, посмотрим, — сказал беззаботно Марк.

С того дня, как родился Джон, они не говорили о деньгах. Он никогда ни о чем не спрашивал, а только еженедельно отдавал свою зарплату за исключением пяти долларов, которые оставлял себе на карманные расходы. Он не хотел знать, что она делает с деньгами, так что ей и не надо было ему говорить, хватает ли их ей, или она добавляет из своих денег. Он стал намного общительнее, чем раньше, и она сидела и слушала.

— Ну и как я уже тебе сказал, Сюзан, шеф…

Его голос продолжал звучать, Сюзан не отрывала глаз от его лица. Он, кажется, немного похудел и, наверняка, быстро облысеет…

Завтра она постарается найти какую-нибудь женщину, которая дважды в неделю по два часа будет присматривать за Джоном, женщину, которую на улице никто не знает, чужую, порядочную и неболтливую. Она зайдет посмотреть в посредническую службу.

После ужина Марк помог ей помыть посуду, а потом неожиданно сказал:

— Сегодня ты меня даже не поцеловала как следует. У нас обоих было столько дел с мальчиком.

Он обнял ее и прижал к себе, а она тихо стояла и молчала. Она чуть было не оттолкнула его от себя. Ей хотелось сказать мужу: «Марк, я сегодня так устала». И тут он прижался лицом к се плечу; эта поза детской беспомощности тронула Сюзан. Она крепко его обняла. Она поняла, что действительно его любит.

— Ах, Сюзи, — выдохнул он. — Изо дня в день стоит жить только ради тебя!

И так, стоя и прижимая его к себе, она осознала, что он говорит правду. Она не имеет права забывать, что значит для Марка, что он ее страшно любит, и она любит его тоже.

* * *

Она решилась и выбрала блеклую, немного испуганную англичанку и взяла ее на два раза в неделю к Джону. Перед этим она осмотрелась в помещении посреднической конторы, полной рассеянных женщин и девушек. Она быстро пробежала взглядом по тем, которые жевали жевательную резинку и были слишком разодеты. Затем встретилась взглядом со светлыми, голубыми, застенчивыми глазами на худом, бледном лице.

— Я хотела бы переговорить вон с той леди, — сказала она толстой женщине за письменным столом.

— Джейн Уотсон, подойдите сюда, — позвала толстуха, и Джейн Уотсон подошла. На ней было черное хлопчатобумажное платье, на руках — черные хлопчатобумажные перчатки, в руках она держала зонтик.

— Мадам, мне нужен человек на два раза в неделю для ухода за ребенком, — сообщила она ей.

— Конечно, — живо сказала Джейн Уотсон. — Я так люблю детей!

— У нее как раз умер муж, — тихо сообщила толстуха Сюзан. — Она еще никогда не работала. Вам не следует об этом забывать.

Так в семье Сюзан появилась Джейн. Она дважды в неделю проскальзывала в дом, словно тень, вешала свои вещи в шкаф на кухне и поверх черного платья повязывала фартук. Она была тихой, словно немая, и ни разу не разочаровала своих хозяев. В доме она стала чем-то постоянным — стражем, которому Сюзан могла доверить часть своей жизни, пока она занималась своим любимым делом.

— Где ты все пропадаешь? — кричала ей вслед Люсиль. — Остановись, зайди к нам, Сюзан! За целое лето мы ни разу не перекинулись словом с тобой!

Но она только помахала и улыбнулась.

— Я зайду к вам в самое ближайшее время, — обещала она. Когда-нибудь она обязательно заскочит к Люсиль. Но теперь Сюзан спешила, летела за своим сердцем. А Люсиль стояла на веранде и смотрела ей вслед с несколько ядовитым выражением на красивом лице.

В большом ателье, бывшем танцевальном зале, Дэвид Барнс бывал далеко не каждый раз. Но это было неважно, потому что Сюзан уже имела представление о фонтане и работала над ним. Вначале он слегка ухмылялся.

— Фонтан! — пропыхтел он. — Барахло в саду!

— Я всегда хотела знать, как можно соединить вместе камень и воду, — сказала она озадаченно. — Но если вы думаете, что это ерунда…

— Если вы желаете, продолжайте, — сказал он. — Что общего имеют с этим мои взгляды?

И так, без дальнейших уговоров, она взялась за фонтан, в центре которого страждущий мальчик вытягивается, чтобы схватить в ладонь воду, потоком срывающуюся со скалы. Фигура мальчика доставила ей много хлопот. Ей необходим был натурщик, а у нее никого не было. Она знала только линии тела Марка и держала их в памяти, когда начала обтесывать мраморный блок, который она выбрала из тех, что были в ателье.

До этого она никогда не работала ни с чем другим, кроме глины. Но теперь ее охватило страстное желание резать фигуры из камня, из благородного мрамора. Она целыми часами наблюдала за Дэвидом Барнсом, как тот обтесывает своего «титана». Затем она заявила ему:

— Мне надо работать с камнем. Что-либо другое было бы ошибкой.

— Гм, — заворчал он, — глина намного легче и, прежде всего, для женщины.

— Правда, на камень у меня нет денег, — продолжила она. — Но если я продам фонтан, когда его закончу, то, пожалуй, смогу расплатиться.

— Выберите себе какой вам нравится, — распорядился он. — Заплатить можете и мне. Это самый лучший мрамор — я получаю его от Киннэрда. Вы знаете Киннэрда?

— Не знаю, — сказала она.

— Он продает мрамор, — сообщил Барнс.

Он вел ее от одной глыбы к другой.

— Выберите нужное! Только не выбирайте слишком быстро — вам надо ощупать его целиком, почувствовать его строение, цвет. Все они совершенно разные — некоторые теплые, другие холодные, а некоторые в самой середине подпорчены. В этом и заключается ваш риск.

Она долго раздумывала над камнями, размышляла над каждым блоком. В конце концов она выбрала маленький, белый блок теплого оттенка. Она прикоснулась к нему и спросила:

— Можно, я возьму этот?

Он кивнул головой и продолжил свою работу. Вокруг его головы висело облако пыли, мелкие осколки летели в разные стороны. Уже несколько лет он работал над своими «титанами», и этот был десятым по счету — фигура Галилея. Однажды из них возникнет галерея исторических титанов в камне.