— Вы, конечно, разрешите мне, господин советник, лично познакомиться с моим ближайшим соседом? Я бы уже давно сделал это, но занятия и путешествие вынуждали меня отсутствовать в Эттерсберге. Я бывал там всегда очень недолго и лишь теперь в состоянии заполнить пробел.

В первое мгновение Рюстов был настолько ошеломлен такой манерой держаться, что сразу не мог даже рассердиться. Он промычал что-то вроде приглашения садиться. Эдмунд сразу же, не задумываясь, воспользовался этим и так как его противник не обнаруживал никакого желания начать беседу, то он взял этот труд на себя и начал говорить о хозяйстве в Бруннеке, познакомиться с которым желал уже давно.

Между тем Рюстов успел смерить гостя взглядом с головы до ног и пришел к убеждению, что вся его внешность очень мало соответствовала хозяйственным интересам. Поэтому он довольно невежливым вопросом прервал восторженные излияния Эдмунда.

— Могу я спросить, граф, чем обязан честью вашего посещения?

Эдмунд увидел, что должен изменить план нападения. Обычная вежливость здесь не годилась; молодой граф был наслышан о грубости Рюстова и подготовился к этому.

— Кажется, вы не особенно доверяете моим хозяйственным способностям? — с наилюбезнейшей улыбкой промолвил он.

— А вы, кажется, совсем забыли, что мы не только соседи, но, самое главное, и противники в судебном процессе, — возразил Рюстов, начинавший раздражаться.

Эдмунд небрежно играл хлыстом.

— Ах, да! Вы подразумеваете этот скучный процесс из-за Дорнау?

— Скучный? Вы хотите сказать, бесконечный, это будет вернее. Ведь дело известно вам так же хорошо, как и мне.

— Нет, оно мне совершенно неизвестно, — с величайшей непринужденностью сознался Эдмунд. — Я знаю только, что дело касается завещания моего дяди, отказавшего мне Дорнау, которое вы оспариваете. Я получил бумаги из суда, целые тома, но совсем их не рассматривал.

— Но, граф, ведь вы же ведете процесс! — воскликнул Рюстов, которому такая беспечность была непонятна.

— Простите, пожалуйста, его ведет мой поверенный, — возразил Эдмунд, — и он полагает, что я обязан во что бы то ни стало исполнить волю своего дяди. Лично я к обладанию Дорнау отношусь совершенно безразлично.

— Не думаете ли вы, что им дорожу я? — резко спросил Рюстов. — Мой Бруннек стоит полудюжины таких имений, а моя дочь вовсе не нуждается в дедовском наследстве!

— Так из-за чего же мы тогда спорим? Если дело обстоит так, то можно было бы заключить какое-либо соглашение, которое удовлетворило бы обе стороны…

— Не желаю я никакого соглашения! — неистово воскликнул советник. — Для меня важно не наследство, а принцип, и за него я буду бороться до конца. Если бы мой тесть категорически высказался за лишение наследства — прекрасно! Мы поступили против его воли — он имел право лишить нас наследства. Я не стал бы оспаривать его. Но того, что он самым обидным образом не признавал моего брака, словно тот был незаконным, что ребенка от этого брака он не признавал своей внучкой, я и находясь в гробу никогда не прощу ему и против этого протестую. Брак должен быть признан на зло именно тем, кто его отрицал; моя дочь должна быть признана законной и единственной наследницей, и вот, когда суд вынесет этот неоспоримый приговор, тогда пусть Дорнау летит ко всем чертям или в майоратное владение вашей семьи.

«Вот когда начинает прорываться его грубость!» — подумал граф, которого эта сцена очень забавляла.

Он явился с твердым намерением ни за что не обижаться на Рюстова, а потому, приняв и этот выпад с юмором, ответил как нельзя более вежливо:

— Вы изволили привести весьма лестное сопоставление, дорогой сосед. Что Дорнау полетит ко всем чертям — едва ли вероятно; отойдет ли он к Эттерсбергу или Бруннеку, нам придется обождать; ведь это дело суда. Откровенно признаюсь вам, что мне весьма любопытно узнать, какое мудрое решение вынесут господа судьи.

— Ну, я должен сказать, что такого отношения к делу мне еще не приходилось встречать, — заявил изумленный Рюстов.

— Но почему же? Вы боретесь, как сказали сами, только из-за принципа; я, со своей стороны, выступаю лишь представителем воли своего родственника. Мы одинаково не заинтересованы в этом обстоятельстве. Итак, предоставим нашим адвокатам вести процесс с Божьей помощью дальше! Это нисколько не мешает нашим добрососедским отношениям.

Рюстов уже намеревался энергично отклонить эти «добрососедские отношения», как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась его дочь. Девушка в облегающем костюме для верховой езды, с раскрасневшимся от быстрой езды лицом казалась сегодня еще очаровательнее, чем недавно в зимнем костюме. То же самое нашел и Эдмунд, вскочивший с места гораздо поспешнее, чем этого требовала обычная вежливость. Гедвига, вероятно, уже узнала от слуги, кто находился у отца, и, нисколько не удивляясь, полуофициальным кивком ответила на поклон графа; но веселый огонек, сверкнувший в ее глазах, показал ему, что она, так же как и он, не забыла их встречи. Волей-неволей советник должен был снизойти до представления, а тон его голоса, когда он произносил до сих пор ненавистное имя Эттерсбергов, показывал, что носитель его, несмотря на все, уже приобрел некоторый шанс.

— Я лишь недавно узнал, кого послала мне судьба в противники по процессу, — обратился Эдмунд к молодой девушке, — поэтому поспешил представиться вам в качестве врага и противника.

— Следовательно, вы явились в Бруннек, чтобы ознакомиться с местоположением неприятеля, — спросила Гедвига, переходя на задорный тон.

— Непременно! В силу действующих обстоятельств это моя обязанность. Ваш батюшка уже простил мне вторжение на вражескую территорию. Очень может быть, что я могу надеяться на то же самое и от вас, хотя недавно вы решительно отказались назвать мне свое имя.

— Что такое? — вмешался Рюстов. — Ты знаешь графа?

— Конечно, папа, — нисколько не смущаясь, ответила Гедвига. — Ведь тебе уже известно, что, возвращаясь из города, я вместе с Антоном чуть не застряла в снегу; я рассказывала тебе о двух незнакомцах, с помощью которых мы выбрались из ущелья.

Только теперь советнику стало понятно, откуда у его молодого гостя появилось добрососедское расположение. До сих пор он тщетно ломал над этим голову; но и это открытие, по-видимому, не очень его обрадовало, потому что он ответил дочери довольно недружелюбно:

— Так, значит, это был граф Эттерсберг! Почему же ты скрыла от меня его имя?

— Потому, что знала твое предубеждение, папа, — звонко расхохоталась Гедвига. — Я думаю, что если бы нас застигла какая-нибудь лавина, ты не простил бы мне, что меня засыпало вместе с одним из Эттерсбергов.

— На наших дорогах лавин не бывает, — нахмурился Рюстов, которому очень не нравилась эта веселость.

— О, нет, нечто подобное случилось недавно в долине, — вмешался Эдмунд. — Уверяю вас, положение было очень опасным. Я был очень счастлив предложить фрейлейн Гедвиге свою помощь.

— Но, граф, ваша помощь выражалась лишь в том, что вы почти все время стояли на подножке кареты, — насмешливо возразила девушка. — Ваш молчаливый спутник вызволил нас из беды. Он, — она немного замялась, — конечно, не приехал с вами.

— Освальд не знает, что я как раз сегодня поехал в Бруннек, — сознался Эдмунд. — Он, несомненно, будет упрекать меня за то, что я лишил его счастья…

— О, пожалуйста, не трудитесь убеждать меня! — перебила его девушка, делая недовольную гримасу и надменно закидывая голову. — Я уже достаточно познакомилась с вежливостью вашего двоюродного брата и совсем не горю желанием возобновить наше знакомство.

Эдмунд не обратил внимания на раздраженный тон этих слов. Он находил вполне естественным, что забыли об угрюмом необщительном Освальде, в то время когда он, граф Эттерсберг, расточал всю свою любезность и делал это с такой непринужденностью, что его обаянию поддался даже Рюстов. Правда, он противился этому изо всех сил, старался сохранить свое недовольство и различными едкими замечаниями давал понять это, но ни то, ни другое ему не удавалось: и характер, и внешность молодого графа с каждой минутой все больше и больше захватывали его. Эдмунд старался уничтожить создавшееся против него предубеждение; он блистал остроумием, очаровывал разговором и был бесконечно любезен. Недружелюбно настроенный помещик был побежден раньше, чем отдал себе в этом отчет; под конец он совсем забыл, с кем имеет дело, и когда, наконец, Эдмунд собрался уходить, случилось нечто невероятное — Рюстов проводил его и на прощанье даже пожал руку.

Он опомнился лишь возвратившись в комнату, и к нему вернулось прежнее раздражение. Когда же помещик увидел, что Гедвига, стоя на балконе, отвечала на прощальный привет графа, буря разразилась вовсю.

— Ну, это переходит всякие границы. Такую наглость мне еще не приходилось встречать! Этот граф запросто является сюда, разыгрывает сплошную любезность, к процессу относится как к пустяку, говорит о соглашении, о дружеских чувствах, о чем угодно, очаровывает своими манерами, так что не успеваешь опомниться… В другой раз я этого не допущу. Если он пожалует снова, я прикажу ответить, что меня нет дома.

— Ты этого не сделаешь, папа, — сказала Гедвига, подойдя к нему и ласково обнимая за шею. — Для этого он слишком понравился тебе самому.

— Да? Кажется, и тебе тоже? — Отец окинул ее критическим взглядом. — Ты думаешь, я не знаю, что привело этого молодого человека в Бруннек? Ты думаешь, я не заметил, как он поцеловал твою руку на прощанье? Но подобные вещи я запрещаю вам навсегда. Ни с каким Эттерсбергом я не желаю иметь дела; я слишком хорошо знаю это общество. Высокомерие, себялюбие, безрассудное упрямство — вот отличительные черты этого рода; все они одним миром мазаны.

— Неправда, папа! — решительно заявила Гедвига. — Моя мать также была из Эттерсбергов, а ты был с ней очень счастлив!