И вокруг дома тоже. Красавчик Сигизмунд удрал на «Роллс-ройсе», который считал своим, а сестру оставил на произвол судьбы. И Альдо мысленно проклял талант английских инженеров: во время перестрелки бесшумный «сэр Генри» превратился в сообщника юного негодяя.

Когда Морозини вернулся в гостиную, он увидел, что Ульрих, получивший самую первоочередную медицинскую помощь, а также Гюс лежат связанные, а на канапе Анелька постепенно приходит в себя под любящим взором человека, от которого так стремилась сбежать. Держа ее руки в своих, сэр Эрик тихонько ей что-то нашептывал. Адальбер, стоя у стола, любовался мерцающими гранями поддельного сапфира. Бросив на друга понимающий взгляд, он спросил:

– Ну как, вы сделали то, что хотели?

– Нет. Он удрал, но раньше или позже попадется мне в руки, и тогда мы сочтемся.

– О ком вы говорите?

– О молодом Солманском, разумеется! Именно он и затеял все это грязное дело. Вероятно, ему понадобились деньги... Как бы то ни было, он скрылся на вашей машине, сэр Эрик...

– Я терпеть не могу этого мальчишку, – сказал англичанин. – Да и отца его тоже. Как вы полагаете, он действовал с согласия графа?

– Не думаю, хотя... Но это меня сильно бы удивило, – с неохотой признал Морозини.

– Это было бы очень глупо с его стороны! В любом случае, я считаю своим долгом известить его, ведь то, как мальчишка обошелся с собственной сестрой, просто не умещается в сознании! Это... это омерзительно! Как вы себя чувствуете, дорогая?

Последняя фраза была адресована Анельке, та наконец пришла в себя и лежала теперь с широко открытыми глазами. Сердце у Альдо сжалось: он пристально следил за выражением ее лица, когда над ней склонился сэр Эрик, – никаких следов отвращения, напротив, на бледных губах появилось подобие улыбки.

– Эрик! – пролепетала она еле слышно. – Вы приехали за мной? Я не смела надеяться...

– Неужели вы еще не поняли, как сильно я вас люблю? Дивная моя, если бы вы знали, как я страдал! Мне даже почудилось, будто вы сбежали сами, чтобы наказать меня... за ту ночь!

– Вы подумали об этом и все же решились пожертвовать драгоценным сапфиром? И рисковали ради меня жизнью?

– Я пожертвовал бы всем, если бы это было нужно! Даже спасением души! О, Анелька, как я боялся, что потеряю вас! Но вы здесь! Все забыто и прощено!

По лицу его текли слезы, и Анелька, для которой, казалось, существовал только он, приникла к нему со словами утешения и любви.

Удрученный Альдо изумленно созерцал эту невероятную сцену, борясь с неистовым желанием сказать правду, объяснить этому хищнику, преобразившемуся в агнца, что его дивная возлюбленная разыгрывает перед ним недостойную комедию, ибо сбежала по собственной воле и всего лишь несколько минут назад хотела оказаться как можно дальше от него. Как было бы приятно сообщить Фэррэлсу, что это восхитительное создание даже жалости к нему не испытывает! Только отвращение... Если, конечно, она и в этом не солгала! Очнувшись, она ни единым взглядом не удостоила ни его самого, ни Адальбера. Но Морозини был не из породы доносчиков. Не сказав ни слова, князь подошел к своему другу, который считал у стола банкноты, поглядывая краем глаза на барона и его жену.

– Не пытайтесь понять все это, – шепнул Адальбер князю. – Пути Господни неисповедимы, равно как и намерения юных девиц. Кроме того, она до смерти напугана.

– Почему?

– Из-за вас, конечно! Она боится, что вы все расскажете... Ну, наконец-то! – добавил он другим тоном. – Явились наши служивые! Я уже начал думать, что молодой Гишар заблудился...

Интересующий его вопрос Морозини сумел задать значительно позже, в полицейской машине, которая везла их с Адальбером на улицу Альфреда де Виньи, – велосипед археолога был привязан сзади.

– Почему вы сказали, что Анелька боится, как бы я все не рассказал?

– Да потому, что это правда! Она умирала от страха, как бы не раскрылось, что она была в сговоре со своими похитителями. То, что она последовала за братом, ничего не меняет: Фэррэлс вряд ли простил бы ей это, а она по каким-то причинам, ведомым лишь ей одной, желает, чтобы ее по-прежнему считали жертвой. Поэтому она гладит Фэррэлса по шерстке. Возможно, из страха перед отцом? Солманского никак нельзя заподозрить в излишней кротости нрава, и он не любит, когда ему встают поперек дороги... а его заветная мечта – завладеть состоянием зятя.

– Это похоже на правду, но вы забыли про Ульриха. Он не станет молчать.

– О, напротив! Не в его интересах разоблачать Анельку. Он обвинит во всем Сигизмунда, а ее пощадит. Тогда он сможет рассчитывать на ее признательность. Он ничего не расскажет, будьте уверены! Впрочем, я ему это настоятельно посоветовал еще до того, как появилась полиция.

Альдо расхохотался, хотя ему было совсем не смешно, а потом, откинувшись головой на спинку, обитую «чертовой кожей», закрыл глаза.

– Вы бесподобный человек, Адаль! У вас все продумано и рассчитано. Что до меня, то Анелька убеждена, будто я обманул ее: она была свидетельницей того, как меня поцеловала госпожа Кледерман, а уж потом Сигизмунд позаботился, чтобы она увидела, как я валяюсь без чувств на постели Дианоры. И теперь она не желает ничего слушать!

– Вот теперь я собрал воедино все части головоломки, – с удовлетворением произнес Адальбер. – Мне не хватало только этой детали. Я же говорил вам: девушки – существа непредсказуемые, а уж если они славянского происхождения, то без поэтических сборников дело не обошлось. Когда они ревнуют, это подлинные чудовища. Наша юная особа заслуживает некоторого снисхождения: чтобы превратиться в столь импульсивное существо, ей пришлось пережить множество самых противоречивых чувств.

Князь ничего не ответил. Пока Адаль пытался как-то оправдать Анельку, он внезапно вспомнил, что не задал ей ни единого вопроса о Ромуальде – ему это даже в голову не пришло. Между тем, только троим – Анельке, Видаль-Пеликорну и ему самому – было известно, где должна состояться встреча. И если бедняга не попался по собственной оплошности, значит, в его исчезновении отчасти виновата она. А он, Морозини, повел себя в этой ситуации как законченный эгоист.

– Вы только что сказали, что собрали головоломку. А мне вот кажется, что не хватает еще одного важного элемента: мы по-прежнему не знаем, что случилось с братом Теобальда...

Адальбер хлопнул себя по лбу.

– Клянусь всеми древнеегипетскими богами, какой же я осел! Правда, после бурных событий этой ночи у меня есть право сослаться на смягчающие обстоятельства. Ромуальд вернулся! Сегодня вечером, около десяти. Измученный, голодный, вымокший до нитки... ведь ему пришлось ехать на мотоцикле под проливным дождем... но живой и невредимый! Мы оба рыдали от радости, а сейчас славный малый уже, должно быть, спит в гостевой комнате после сытного ужина, приготовленного братом.

– Что же с ним случилось?

– На него набросились какие-то люди в масках, связали, выволокли из лодки и отнесли в другую, которая была спрятана в камышах чуть выше по течению. На середине реки его попросту выкинули в воду. Он уже прощался с жизнью, но, к счастью, течение вынесло его на песчаную косу, и он сумел уцепиться за траву. Там он провалялся до зари, пока на него не наткнулась женщина из местных, которая пришла снимать сети. Она отвела его к себе, и тут волшебная сказка превратилась в водевиль – Ромуальд едва ноги унес от своей спасительницы. Нет, она существо вовсе не злобное... просто воспылала к нему непонятной страстью: называла его своим Моисеем и ни за что на свете не желала с ним расставаться.

– Не может быть!

– Еще как может! Когда злая фея отлучалась за покупками, она запирала нашего Ромуальда на ключ! В первый день он не обратил на это внимания, потому что в самом деле нуждался в отдыхе, зато потом догадался, что угодил из одной западни в другую: в страхе, что он убежит, она запирала ставни на засов, а спала под дверью на матрасе. Представляете состояние бедного малого? Тем более что из-за нас он места себе не находил. Тогда он притворился, будто совсем ослаб, и она утратила бдительность: он подстерег ее в тот момент, когда она возвращалась с рынка, прыгнул сзади, а потом связал... не слишком крепко, чтобы она смогла впоследствии сама освободиться. Запер дверь снаружи и во весь дух помчался обратно к реке. К счастью, он был на правом берегу, совсем недалеко от своего домика и от своего мотоцикла. Быстренько собрал вещички, вскочил в седло и рванул в Париж, невзирая на страшнейшую грозу. Не стану скрывать, я чувствую себя гораздо лучше с тех пор, как вновь увидел его славную физиономию.

– Меня это тоже радует. Было бы слишком несправедливо, если бы он оказался единственной жертвой в этой глупейшей истории! Думаю, и я скоро почувствую себя лучше...

– Что вы намерены делать?

–Вернуться домой, конечно!

Машина, в которой неприятно пахло сыростью и застарелым табаком, миновала ворота Майо. Знаменитые аттракционы Луна-парка, столь любимого парижанами, еще светились яркими огнями, которые отражались на мокром асфальте, словно в воде венецианского канала.

– Признаюсь вам, друг мой, – продолжал Морозини, – мне не терпится увидеть мою Лагуну! Это, конечно, не означает, что я собираюсь сидеть там безвылазно. Я буду ждать новостей от Симона Аронова, чтобы отправиться в Лондон и присутствовать при продаже алмаза. Вы обязательно должны приехать ко мне, Адаль! Вам понравятся мой дом и стряпня моей старушки Чечины.

– Вы меня искушаете!

– С искушениями никогда не следует бороться! Я прекрасно знаю, что летом у нас не продохнуть от туристов и молодоженов, но вы их даже не заметите. Впрочем, Венеция обладает таким очарованием, что ни блестящая мишура, ни вульгарные толпы не способны его затмить. Нет лучшего места на земле, чтобы спокойно зализывать раны...

Почти забыв о своем друге, Альдо принялся размышлять вслух. Когда же он опомнился, было уже поздно – но Адальбер нарушил молчание только после очень долгой паузы.