Она подняла руку, чтобы полюбоваться своей работой, а затем слегка пожала плечами и спросила с печальной усмешкой:

– Муки? Чьи муки?

– Да уж не вашего братца! Я только что виделся с ним... бедный мальчик лишился чувств. Его подлый замысел удался, и я начинаю думать, что вы были с ним заодно.

– Возможно. Разве не было условлено, что я должна совершить побег вечером после свадьбы?

– Да, но только со мной или же с нашими доверенными людьми. Откуда вы раскопали этих мошенников... американцев, французов, немцев и Бог знает кого еще?

– Это друзья Сигизмунда, и я им очень признательна.

Она наконец встала, чтобы посмотреть Альдо в лицо.

– Признательны? За что, прощу прощения?

– За то, что они помогли мне избегнуть величайшей в моей жизни глупости, не дав соединиться с вами, и, главное, за то, что отомстили за нанесенное мне оскорбление.

– Кто же нанес вам оскорбление? Да говорите же, черт побери! Из вас слова нужно вытаскивать клещами!

– Сэр Эрик и вы!

– Я нанес вам оскорбление? Каким же это образом, позвольте спросить?

– Вы предали прилюдно и публично, почти что на моих глазах, великую любовь, в которой клялись мне. Придя к вам, я ничего не знала о вашей интимной связи с госпожой Кледерман, а вы, разумеется, и не подумали рассказать мне об этом!

– С какой стати я должен был рассказывать вам об истории многолетней давности? До войны она была моей любовницей, но теперь мы не более чем... чем друзья! И это еще сильно сказано!

– Друзья? Да вы просто трусливый лжец! Я собственными глазами видела вас с ней под окнами моей спальни. И ваши объятия отнюдь не походили на дружеские...

Альдо мысленно проклял страстный нрав Дианоры и свою собственную глупость, но ничего уже нельзя было поправить – приходилось играть теми картами, что сдала ему лукавая судьба.

– Должен признать, – сказал он, – что поступил весьма опрометчиво, но я умоляю вас, Анелька, не придавать такого большого значения этому поцелую! Я не мог оттолкнуть Дианору, когда она бросилась мне на шею, хотя давно уже знаю цену ее пылким излияниям и капризам. В четырнадцатом году мы расстались по ее инициативе, и я охотно допускаю, что сейчас она желает возобновить прежние отношения. Не отрицаю, что в тот вечер я пытался использовать ее в качестве ширмы... с одной-единственной целью: отвести подозрения сэра Эрика от себя – и, следовательно, от вас! – когда ваше бегство будет обнаружено.

– Примите мои поздравления! Если это была игра, то вы с блеском исполнили свою роль... и продолжили представление в ее постели! Зачем же было заходить так далеко?

– В ее постели?

– Не делайте из меня полную дуру! – завопила девушка, схватив флакончик духов и едва не угодив Альдо в висок. – Да, да, в ее постели. Я сама вас видела в ней, вы сладко спали после своих любовных игр. В расстегнутой рубашке, со взлохмаченными волосами... на вас противно было смотреть! Пресытившийся самец!

Она уже готовилась метнуть второй снаряд, но Альдо бросился к ней и схватил за руки, невзирая на ее бешеное сопротивление.

– Только один вопрос: вы видели ее рядом со мной?

– Нет. Она, конечно, решила оставить вас, чтобы вы передохнули и набрались сил. О, как я вас ненавижу, как ненавижу!

– Вы можете ненавидеть меня, сколько вам угодно, но прежде выслушайте! И успокойтесь хоть на секунду! Вам не приходило в голову, что меня могли оглушить или накачать наркотиками, а уже потом уложить на эту постель? Ведь вас привел в спальню добрейший Сигизмунд, не так ли? И именно это побудило вас уйти с ним, верно? Никто и не думал вас похищать...

По мере того, как он говорил, ситуация мало-помалу прояснялась. Анелька и не пыталась оправдываться. Напротив, она предпочла ринуться в наступление.

– Именно так! И я ушла с радостью! Это был единственный способ спастись и от вас, и от этого мерзкого старика! О, как бы я хотела, чтобы вы оба сдохли!

Морозини отпустил юную фурию и подошел к окну, открыв его, он стал с жадностью вдыхать ночную прохладу. В этой тесной комнате ему определенно не хватало воздуха.

– Значит, все мои объяснения совершенно бесполезны? Вы сочли, что я виновен, и это окончательный, не подлежащий обжалованию приговор?

– У вас нет никаких смягчающих обстоятельств! Впрочем... даже если бы не было вашей измены, я все равно не поехала бы с вами.

– Почему?

– Разве вы забыли то, что я сказала вам в Ботаническом саду? «Если сэр Эрик посмеет прикоснуться ко мне, вы меня никогда больше не увидите». И я согласилась принять вас сегодня вечером лишь потому, что хотела на прощание высказать вам мое глубочайшее презрение... Я это сделала, и теперь вы можете убираться!

Отпрянув от окна, Альдо повернулся к Анельке, но увидел только ее спину. Она склонила голову, и ее сгорбленные плечи мелко дрожали. Он понял, что она плачет, и слабая надежда вернулась к нему, невзирая на ее ужасные слова, смысл которых был для него не вполне понятен.

– То, что вы сказали в саду? Но... разве к вам прикоснулись хоть пальцем? Я полагаю, что...

Анелька резко вскинула голову, и он увидел ее залитое слезами лицо.

– Вы полагаете! Ваши предположения гроша ломаного не стоят, мой дорогой! Белое платье, в котором я шла к алтарю, обернулось чудовищной насмешкой... жалким маскарадом! В ночь перед свадьбой я утратила девственность и уже тогда стала женой Фэррэлса.

Из груди Морозини вырвался гневный крик. Внезапно ощутив себя очень несчастным, он впился в девушку недоверчивым и в то же время умоляющим взглядом.

– Вы говорите это, желая причинить мне боль. Я никогда не поверю, что этот человек способен на такой скотский поступок. Я знаю... мне рассказали, что после церемонии гражданского бракосочетания вас благословил пастор, но по католическому обряду вы еще не были обвенчаны…

– И не обвенчана до сих пор! Как вы думаете, отчего я лишилась чувств в тот момент, когда давала согласие... после того, как произнесла ни к чему не обязывающие слова на чужом языке?

– Что это давало вам, если худшее, как вы утверждаете, уже произошло?

– А то, что теперь я твердо знаю: Господь не благословил этот брак, и я могу считать себя свободной. И я вовсе не «утверждаю», а говорю истинную правду – меня изнасиловали! Он прокрался ко мне в спальню, как вор... он был вдребезги пьян и не желал ничего слушать. Я не сумела отбиться. О, разумеется, утром он стал молить опрощении, ссылаясь на пылкую любовь ко мне и говоря, что страсть оказалась сильнее его...

– Боюсь, что так оно и есть, – с горечью промолвил Альдо.

– Возможно, но этим не вытравить воспоминания о его гнусных ласках. Это было ужасно... отвратительно!

Широко расставив пальцы обеих рук, она с выражением крайнего омерзения провела по своим плечам, груди и животу, словно желая стереть грязные следы. А из ее огромных золотистых глаз текли слезы.

Не в силах вынести этого зрелища, Альдо рискнул подойти поближе, попытался обнять ее.

Он ожидал резкого отпора, гневных выкриков, бурного сопротивления, но ничего подобного не произошло. Напротив, Анелька, сотрясаясь от рыданий, прильнула к его груди, и князь мгновенно почувствовал себя бесконечно счастливым. Это объятие оказалось таким сладостным, что он забыл обо всех опасностях своего положения... но так продолжалось лишь один миг.

Резко вывернувшись из его рук, Анелька бросилась в другой конец комнаты. Когда же Альдо сделал еще попытку приблизиться, она властным жестом пригвоздила его к месту.

– Не подходите! Все кончено! Мы должны расстаться навеки.

– Я отвергаю это слово! Вы меня по-прежнему любите, я в этом совершенно уверен! Что до меня, то Господь свидетель: я не предавал вас, и в моем сердце – только вы одна. К тому же вы несправедливы...

– Неужели?

– Да, да, несправедливы. Если бы я догадался о том, что произошло накануне свадьбы, я бы никогда ее не допустил. А теперь вам необходимо обо всем забыть! Вы сумеете это сделать... для этого понадобится совсем немного времени и большая любовь! Вы отправитесь со мной, потому что я пришел сюда за вами.

– Вы надеетесь увезти меня?

– Выкуп уплачен. Вы свободны.

– Я и прежде была свободна. И вы мне снова лжете: выкуп заплатил Фэррэлс, и он же послал сюда вас, хотя должен был явиться сам, если так велика его «любовь»! Но нет, он предпочел спокойно сидеть дома в ожидании, когда вы вернете меня в его постель! Так вот, я этого не желаю! У нас имеется теперь солидная сумма денег и фамильный сапфир, – добавила она, сделав особое ударение на последних словах. – Отцу придется удовольствоваться этим. Что до состояния, то меня это не волнует! Он сумеет найти другое!

– Не сомневаюсь, поскольку у него будет такая приманка, как вы! Но неужели вы вообразили, будто ваши сообщники готовы все отдать или даже просто поделиться с вами? Это почти невероятно! И куда же вы намереваетесь отправиться потом?

– Еще не знаю. Возможно, в Америку... В любом случае, я уеду так далеко, чтобы все считали меня мертвой...

– А ваш отец согласится на это?

– Он ничего не знает и, полагаю, будет не слишком доволен, но Сигизмунд все уладит... в конце концов отец поймет, что мы были правы.

– Ну, разумеется! А теперь вы, быть может, по своей безграничной доброте сообщите, что собираются здесь сделать со мной?

– Вам не причинят никакого зла, успокойтесь! Они поклялись мне сохранить вам жизнь. Вас оставят здесь связанным, когда же вы освободитесь, мы будем уже далеко...

– ...и поскольку у меня не будет ни сапфира, ни вас, ваш супруг – а он ваш муж, хотите вы того или нет! – решит, что я присвоил себе и то, и другое. Отлично придумано, хотя и весьма дурно пахнет! Каким же я оказался глупцом! Хотел, чтобы вы стали моей женой... как это смешно! Что до вас и вашего Сигизмунда, то вы всего лишь дети... но при этом опасные и безответственные дети! Жизнь и чувства других людей для вас – пустой звук. Только из-за ваших капризов...