— Да кто вам мешает обзавестись семьей? Смотрите, какой букет очаровательных девушек! Имейте смелость подойти… Может быть, я к вам пристрастна… но вы такой хороший человек, Виктор Петрович, что… я бы всякой девушке посоветовала полюбить вас.

Эту последнюю фразу я произношу с оттенком грусти и с легким вздохом.

Сидоренко хватает мою руку и крепко целует, — Марья Васильевна! — говорю я. — Прикажите Виктору Петровичу быть веселее.

— Да я весел, я безумно весел! — восклицает он. — Марья Васильевна! Хотите я сейчас в своем чине коллежского асессора скачусь с пригорка?

— А не скатитесь, — говорит кокетливо докторша, — кителя пожалеете. — Мне, Анна Петровна, в эту минуточку ничего не жаль! Гуляй, душа! Смотрите! — и он катится вниз.

Это сигнал. Молодежь бежит к другому пригорку покруче, там визг, крик.

Мужчины летят вниз один за другим, барышни аплодируют и приготовляют венок для победителя в этом новом виде спорта.

Сидоренко, с фуражкой на затылке, карабкается обратно к нам, мы приветствуем его аплодисментами.

Вдруг он останавливается, глаза его смотрят поверх моей головы, и он удивленно восклицает:

— Откуда вы явились, Старк?

Я втягиваю голову в плечи, точно сзади на меня готов обрушиться удар.

Я, верно, теряю сознание на несколько секунд, потому что, когда я начинаю понимать окружающее, Сидоренко представляет его Марье Васильевне и докторше.

Старк говорит о каком-то ореховом наплыве в Д., откуда ему пришлось возвратиться пешком, так как его лошадь захромала. Идя лесом, он увидел наш костер.

Спокойствие, нет, не спокойствие: во мне все сразу загорелось и задрожало, едва я услышала его голос, — но какая-то сила является во мне. Я держу себя крепко в руках и говорю Старку несколько любезных фраз, вроде того, что мир тесен и гора с горой не сходятся. И опять смотрят на меня эти бездонные глаза, смотрят пристально и как будто испытующе.

«А, — думаю я, — ты хочешь узнать, какое впечатление произвела на меня твоя шуточка с нотами, а вот и не узнаешь. Я ничего не заметила, не заметила. Твоя издевка пропала даром!»


Как Сидоренко не понимает людей! Он изобразил Старка каким-то роковым героем романа, чуть не Дон Жуаном, а я поверила ему.

Старк очень веселый, очень воспитанный и остроумный человек, но он «простой» человек — это видно с первого взгляда. Молодежь и дети докторши сразу прилипли к нему.

Даже Катя говорит с ним очень ласково, в ее голосе слышатся те теплые нотки, которые у нее вырываются при разговорах со своими маленькими ученицами. Неужели ей может нравиться это неуловимое детское кокетство, которое так часто оживляет его слегка грустное лицо?

А это лицо грустно, когда оно серьезно. Какое изящество во всех его движениях! Он извинился за свой костюм, но этот туристический костюм и высокие кожаные гетры так идут к его стройной небольшой фигуре.

Вот я вижу его, растянувшегося у ног Кати, вижу его лицо, он улыбается и о чем-то разговаривает с ней.

Меня охватывает такая страстная нежность! В эту минуту мне хотелось бы взять его на колени, как малого ребенка…

Не надо ли мне бежать? Сейчас. Кажется, сегодня есть пароход?

Нет, дайте мне в эту ночь насладиться счастьем видеть его. Ведь я никогда ничего подобного не испытала. Мне кажется, что до сих пор я жила только в искусстве. Я завтра возьму себя в руки, я уеду, если нужно… но теперь я хочу любить и жить.

— Жизнь так хороша! Какая чудная ночь! — говорит Сидоренко.

— О, да, да, жизнь хороша! — восклицаю я громко. Он хватает мою руку, несколько раз целует и говорит:

— Какое у вас сейчас славное, веселое лицо!

А «те» глаза быстро взглядывают в нашу сторону и так же быстро опускаются.

Не принимает ли он нас за влюбленных? Хорошего же он обо мне мнения, ведь Сидоренко, наверное, изложил ему всю мою биографию.

А что если бы я была действительно такой женщиной? Женщиной, не задумывающейся над долгом и совестью, живущей только инстинктами.

О, как я завидую вам, женщины без чувства долга и совести! Я восхищаюсь вами, счастливицы, как трус — героями!


Опасность издали страшнее. Смотри, смотри, хорошенький бесенок — ничего не заметишь!

Я удивляюсь моему наружному спокойствию.

На душевное состояние я махнула рукой.

Я знаю, что он никогда ничего не узнает, что я никогда не изменю Илье, но против моего чувства я не могу… я устала бороться.

— Крышка! — чуть не вслух сказала я себе, когда по дороге, белой от лунного света, удалялась его стройная, легкая фигура.


Что он, колдун, что ли?

Он у нас всех заколдовал: Марью Васильевну, Женю, прислугу, даже Катю! Суровую, угрюмую Катю!

Катя, Катя! Ведь ты ему прощаешь изысканность его одежды, его цветок в петлице, его перчатки и духи! Другому ты бы этого не простила.

Когда он ушел после визита к нам, и доктор прошелся на счет аккуратности его пробора, ты вдруг объявила:

— И ничего нет парикмахерского! Он наклонился, у него волосы упали на глаза, а он тряхнул головой, и опять они легки, как надо. Это уж от природы. Это у вас, доктор, перья на голове растут.

— Катя, ты влюбилась в Старка! — закричала Женя.

— Ну, я-то не влюблюсь, ты-то смотри, влюбишься.

— Мне в него нельзя влюбиться: если я его обниму, так раздавлю! — решительно заявляет Женя. — Какой это мужчина!

— Да, действительно вышла бы из вас пара.

Он, такой изящный, рядом с такой кувалдой, как ты! — говорит, добродушно усмехаясь, Катя.

— Конечно, настоящий мужчина должен быть атлетического сложения! Так, чтобы прижаться к нему и исчезнуть… точно ты маленькая, маленькая! — говорит докторша сентиментально.

— Вот! Вот! — подхватывает Женя. Странно, я меньше ростом, чем Женя, я женственнее, чем она. Отчего же мне совсем не хочется исчезать в объятиях мужчины и чувствовать себя маленькой, маленькой… О, нет! Я бы хотела сама сжать в объятиях и даже помучить любимого человека!


Праздничный день. На набережной толпы народа, мы едва находим столик у ротонды. Женя заказывает сразу три порции мороженого: одну для меня, две для себя.

Толпа снует разноязычная, пестрая — много приезжих.

Я издали вижу Сидоренко и Старка. Женя хочет вскочить и звать их, но я ее удерживаю.

— Отчего же, Тата? Они, верно, были у нас, и мама послала их сюда.

— Посидим сегодня вдвоем. Мне сегодня не хочется ни шуму, ни болтовни.

Что-нибудь, верно, особенное звучит в моем голосе, потому что Женя ласково говорит;

— Хорошо, Таточка.

Мы молчим несколько минут, слушаем военный оркестр, играющий дуэт из «Фауста».

— Таточка! — говорит Женя. — Вы очень скучаете об Илюше? Вам, верно, его недостает?

— О, как я его хочу видеть! — вырывается у меня чуть не со слезами.

Родной, хороший, если бы ты был здесь! Все «наваждение» сразу бы рассеялось, как дым.

Женя нежно гладит мою руку, лежащую на столе.

— О, позволь, ангел мо-о-й… выпить с вами кофе! Это Сидоренко, он сияет, что отыскал нас. Старк с ним.

Мы обмениваемся приветствиями. Они усаживаются за наш столик.

Сидоренко ужасно весел эти два дня после пикника, шумно весел и все объясняется Жене в любви.

Я гляжу на него и думаю: ведь вот он красив, и умен, и добр — а не нравится женщинам. Я себя не считаю. Но подруги Жени, кроме одной, не заинтересовались им, да и эта единственная созналась, что ей пора замуж, а он очень уж блестящий жених. Липочка говорит; «Он неинтересный», Как они сейчас трещат с Женей и какие глупости! Я удивляюсь, как это Сидоренко не нравится барышням: он удивительно умеет занимать их разговором.

Недавно он целый обед смешил и развлекал одну грузиночку, ни слова не понимавшую по-русски. Я только удивлялась его таланту.

И что страннее всего, что все они подозревают друг друга в любви к нему. Такие уж у него манеры и наружность. Наружность jeune-premier[10] из бытовой драмы.

— Понравился ли вам романс, который я осмелился прислать вам? — спрашивает Старк, почтительно склонив голову.

«Ага! начинается!» — думаю я и отвечаю самым светским тоном;

— О да, я вам очень благодарна — прелестная музыка.

Зачем я упомянула о музыке! Словно выделила слова.

— Да, но мне тоже очень нравятся слова — они красивы.

Лицо его видно мне в профиль, ресницы опущены — он водит ложечкой по столу.

«А, значит, я права, эта отметка сделана им, — думаю я. — Подожди же!»

— Слова? — тяну я, словно припоминаю. — Ах, да, и слова очень удачно подходят к музыке. Он вскидывает на меня глаза и снова опускает.

— Надеюсь, вы доставите мне удовольствие послушать ваше пение?

— Я ведь вовсе не пою — это только сплетни Виктора Петровича! — смеюсь я и ввязываюсь в болтовню Жени.


Женя желает нас провести домой какой-то «кратчайшей» дорогой, через огороды. Кратчайший путь, конечно, оказывается вдвое длиннее. Тропинка узкая. Впереди Сидоренко, поющий марш, затем Женя, изображающая, что играет на барабане. Они оба ужасно расшалились. За Женей я, позади Старк. Мое легкое платье цепляется за кусты ежевики — Старк поминутно его отцепляет. Я чувствую его присутствие за моей спиной, и прежнее безумие охватывает меня все сильнее и сильнее. Я хочу видеть его лицо. Он немного отстал. Я поворачиваю голову, я гляжу на его губы, которые безумно хочу поцеловать в эту минуту, потом быстро поворачиваюсь и иду дальше.

Секунда., меня схватывают за руку выше локтя, и голос, тихий и прерывающийся, шепчет:

— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю! С нечеловеческим усилием над собой я вырываю руку — бегу, чуть не сбиваю с ног Женю и повисаю на руке Сидоренко. Но Сидоренко и Женя так расшалились, что принимают это за шутку. Сидоренко ведет меня под руку, старательно выделывая па и напевая полонез. Женя чуть не падает со смеха.