Карен Рэнни - Гленлионская невеста

– Элизабет, – сказала она.

– Хорошее английское имя.

– Меня назвали в честь бабушки. Это была славная английская леди.

– Тогда мы будем звать тебя по-гэльски, Иласэд.

– Мы? – Какая невероятная надменность, даже представить себе невозможно.

– Только не говори, что ты предпочитаешь более английское имя. – В его голосе определенно слышалась мука.

– Я не возражаю против своего обычного имени, – сказала она.

– Оно звучит слишком резко для такой милой девушки.

– А откуда ты это знаешь?

– Возможно, я и сам отчасти брауни.

Он привязал поводья лошади к стволу дерева, потом медленно пошел к Дженет. Она сжала руками концы шали. Но чувствовала не страх. Страх был бы более разумным. Она почувствовала скорее всего волнение. И приступ смелости, это уж точно. Она поведет себя более чем необузданно. Она устроит себе приключение с шотландским разбойником.

– Мое имя не такое неприятное, как у тебя, девочка. Меня зовут Лахлан. Разве не красиво оно звучит? Оно стекает с языка, точно ручей, по которому ты бродила вчера ночью. Ты не заболела после такой смелой прогулки?

– Ты, наверное, считаешь меня действительно слабой, – сказала она. Улыбка ее ожила от легкой насмешки, прозвучавшей в его голосе.

– Нет, просто девушкой, которую следует, как мне кажется, ласкать и баловать. Или охранять от ее же своенравной натуры. – Вообразилось ли ей, или в голосе его действительно слышалась улыбка? Он был видением, созданным дымкой и тенями. Даже луна спряталась за облаками, словно хотела окутать его тайной.

Теперь он действительно был совсем рядом, его голос обвивался вокруг нее, как темная шелковая лента. Слышать этот голос было почти блаженством, его поддразнивание звучало так ритмично. Она понимала, что разбойник заигрывает с ней. Он смел, почти так же смел, как и она. Но ему ведомы пути необузданности, а ей они были в новинку.

– Значит, сегодня ты пришел не для того, чтобы красть скот?

– Ты обвиняешь меня бездоказательно, Иласэд. Что я украл? Разве не могу я быть простым шотландцем, который перешел границу? Англичане ясно дали понять, что мы принадлежим им. Или граница эта односторонняя?

– Значит, ты все еще ищешь ответов?

– Нет, – сказал он, и голос его прозвучал ближе, чем раньше. – Кажется, я узнал то, что хотел узнать.

Его пальцы коснулись ее щеки, и Дженет испуганно отпрянула. Но он не убрал руку, он продолжал исследовать очертания ее лица, изучать, какая у нее кожа. Ей следовало отодвинуться и попросить его удержаться от таких вольностей. Но она ничего этого не сделала, она только стояла молча, опутанная чарами, которые соткали вокруг нее ночь и дымка дождя. Нет, то были не только чары. То была тоска по подобным мгновениям, когда дыхание вырывается из груди отрывисто и быстро, а сердце бьется с бешеной скоростью. Пальцы у него были грубые, а прикосновение ласковым.

Он приподнял ее голову за подбородок, Дженет закрыла глаза и откинула голову назад, ожидая в испуге и удивлении прикосновения его губ к своим губам; тогда она узнает волшебный и запретный вкус порочности.

Но он вместо этого сказал, омывая своим дыханием прядки волос у нее на виске:

– Зачем ты пришла?

Она открыла глаза. Он стоял совсем рядом, она чувствовала на своей щеке его дыхание. Можно было либо оттолкнуть его, либо дать себя обнять. Вот как близко они стояли.

– Я не могла там оставаться. – Простая правда этих слов испугала ее. Дженет ничего не сделала, но она думала о нем весь день, не зная, не приснилась ли ей их встреча.

– Я тоже не мог. Наверное, это хороший знак. – И снова в его голосе прозвучал намек на улыбку, как будто он был приятно удивлен ее словами. И это не должно было вызвать улыбку у нее. Было бы лучше, если бы она его боялась.

– Дай мне руку, Иласэд.

Она протянула руку, и ее пальцы коснулись его груди. Рука, охватившая ее руку, была крупная; ладонь загрубела. И тогда он рассмеялся и притянул ее к себе.

Он думал о ней весь день, об этой девушке с таким неподходящим именем. Она была не из робких. Робкая спросила бы, куда он ее ведет. Но ведь робкая не оказалась бы ночью рядом с ним, не стала бы бродить по ручью, подняв юбки выше колен.

Голос у нее был мелодичный, словно бы в нем сидели в заточении звуки шотландского языка. Она была быстронога, идя следом и стараясь не отстать.

– Ты уверен, что приехал не за тем, чтобы что-то украсть? – еле слышно спросила она.

– А ты не боишься, что я ускачу с тобой через границу? Спрячу тебя в своем замке и потребую за тебя выкуп?

– А у тебя есть замок? – зачарованно спросила она.

Неужели она не поняла, кто он? Эта мысль сейчас показалась Лахлану не заслуживающей внимания. Но все же в голову закралось легкое сомнение. Лахлан – славное шотландское имя, но не очень часто встречающееся.

– Я Синклер, – сказал он. Интересно, как она воспримет сообщение, что человек, который держит ее за руку и увлекает в лес, ее будущий муж.

– Вот как. – Больше она ничего не сказала. Но и возражать не стала.

Они пошли медленнее, пробираясь между толстыми стволами. Он ждал, когда она заговорит, ему было интересно, какие вопросы она станет задавать.

– А ты не мог бы рассказать мне о своем замке?

– Гленлионе?

– Да. Это ведь будет мой дом, так что мне хочется узнать о нем.

– Это замок, – сказал он. – Он старый, и в нем холодно зимой, хотя приятно прохладно летом. Ты ведь не ждешь, что я стану тебе рассказывать, какого цвета в нем занавеси?

Ее смех удивил его. Удивило и то, что он тоже заулыбался, словно она обладала властью вызывать у него улыбку.

– Ты не можешь подождать, когда сама все увидишь?

– Ты прав, я подожду. Остался всего лишь месяц.

Ее рука все еще доверчиво лежала на его руке, и она произнесла слова, которые уняли его беспокойство. «Это ведь будет мой дом». Значит, она знает, кто он, и пошла с ним не просто для того, чтобы устроить себе любовное приключение до вступления в брак. Ему хотелось поцеловать ее в качестве награды за ее неуверенную честность, за дар робкого предвкушения. В ее словах чувствовался страх, еле заметный страх, но за последние годы Лахлан научился распознавать это чувство. Время от времени он начинал испытывать страх перед будущим, перед тем, что не сумеет спасти свой клан. Но Лахлан отбросил эти мрачные мысли.

Он поднес к губам ее руку, поцеловал в запястье. Он не хотел пугать невесту; они ведь только что познакомились. Казалось, его жест заставил ее замолчать, и теперь их связывало только гулкое биение крови в ее жилах. Возможно, она не робкого десятка, но все же ей была присуща и робость, и неуверенность. Это чувствовалось и в том, как она задышала, и в том, как она немного отступила от него, как высвободила – хотя и не конца – свою руку.

Он ничего не сказал и пошел дальше по дороге, которую изучил много лет назад, когда еще только начал приезжать сюда. Он подвел ее к водопаду, питавшему водой ручей, в котором она бродила в ту ночь.

Шум падающей воды заглушил ее слова. Она совсем высвободила руку и встала на поросшем мхом берегу водоема, образованного речным порогом. Луна выбрала именно это мгновение, чтобы выглянуть из-за низких облаков, и Лахлан увидел ее, омытую серебряным светом.

У него просто дух захватило.

Она обернулась, улыбка ее сияла, как сама луна, ночь не могла сравняться с ней красотой. Все ли женщины таковы, когда видишь их впервые, или то было посланным именно ему благодеянием – увидеть ее в лунном свете? Или судьба, которая осудила Синклеров на такую печальную участь в эти годы, почувствовала жалость к его бедственному положению? Послана ли она ему, чтобы восстановить справедливость после многих несправедливостей, совершенных по отношению к его клану? Женщина, которая осталась в сердце своем ребенком, которая резвится в ручьях и бегает, точно молодая лань, чей смех вызывает у него улыбку и чье лицо заставляет чувствовать благодарность к старой Маб и легенде? И быть может, даже к Коннаху?

Губы у нее пухлые, нижняя губа больше верхней. Глаза большие; скулы высокие. Подбородок не квадратный и не острый, он выдается вперед не больше, чем положено подбородку. Нос не крючковатый и не острый, кончик слегка вздернут. Волосы вьются по плечам своевольно и беспорядочно, я ему хочется узнать, такие они от влажной дымки или локоны украшают ее каждый день. На этот вопрос он получит ответ после свадьбы.

Он наклонился, и она обхватила рукой его ухо, чтобы он расслышал ее слова сквозь грохот водопада.

– Я и не знала о существовании такого места.

Его руки коснулись ее волос, ощутив их густоту, и он пожалел, что осмотрительность не позволяет запустить в них пальцы.

– Значит, ты жила в четырех стенах. Неужели ты никогда не исследовала эти места?

Она покачала головой. Ему не нужно было солнечное освещение – он и без того увидел, как сверкнули ее глаза. Они скользнули по краю водоема, а потом остановились у водопада. Лахлан посмотрел на нее, словно хотел измерить степень смелости, потом спокойно взял ее на руки и вошел в углубление между падающей водой и скалой. Потом медленно поставил Дженет на ноги и неохотно отступил, хотя ему этого вовсе не хотелось. Но у них еще была целая вечность, чтобы узнать друг друга. А эти мгновения, изъятые у времени и обстоятельств, были сами по себе священными. Ему хотелось узнать такие вещи, которые для жениха не имели значения. Прежде всего – почему она так мало походит на англичанку. И почему она никогда не выходила за пределы парка? Или у нее суровые родители? И они держали ее в строгости? Его охватило страстное желание быть ее защитником.

Пещера была немногим больше, чем углубление в скале позади падающей воды, достаточно глубокое, чтобы они могли стоять спиной к каменной стене и смотреть на серебристый занавес перед собой. Ему хотелось бы, чтобы это происходило при свете дня, тогда он мог бы видеть выражение ее лица. Она была почти как тень. Как дуновение материи.