Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:

— Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою доченьку… Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку… — и, размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.

Фрося прижала к груди ребёночка и, взлетев буквально на крыльцо дома, скрылась за дверью. Мысленно она истово молила Бога, чтобы охранники ничего не заметили. Захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной и зарыдала, а в ушах всё стоял шёпот Ривы: «Береги её, сбереги её, миленькая, сбереги мою доченьку…»

Рива встала в колонну рядом с мужем, взяла из его рук какой-то узел с вещами и прижала к груди, уткнув в него лицо, оттуда пахло её Ханочкой. Плечи матери, собственноручно отдавшей в чужие руки ребёнка, сотрясали рыдания. Ничего не понимающий Меир тряс жену за плечо, пытаясь сквозь горький плач жены разобрать слова и выяснить, куда девалась их доченька.

Колонна углубилась по дороге в лес, и Рива, тесно прижавшись к Меиру, икая от плача, сбивчиво рассказала, в какие руки попала их девочка. И тот успокоился, насколько можно было успокоиться в их положении:

— Ривочка, моя голубка, возьми себя в руки, наши горе и слёзы, похоже, только начинаются, а ты, может быть, сохранила жизнь нашей Ханочке. Даст Бог, мы вернёмся живыми и здоровыми и вновь обретём свою доченьку, а лучших и надёжней рук, в которые ты её вручила, и придумать нельзя.

Глава 9

Фрося долго стояла, прислонившись спиной к двери, прижимая к груди лёгонькое тельце двухмесячной девочки, и шептала:

— Хана, Ханочка… Ты, будешь Аня, Анечка…

В голове быстро созревало решение, о котором ночью она поведает Алесю, а если он не придёт или не согласится, она выполнит задуманное сама. Из тяжёлых размышлений её вывел послышавшийся за дверью спальни громкий плач голодного Стасика, которому сразу на руках отозвалась тоненьким плачем недокормленная матерью девочка.

Фрося тряхнула головой, отгоняя всякие непрошеные мысли, и поспешила в спальню к сыну. Быстро перепеленала по очереди двух детей, при этом из пелёнок девочки на пол выпал какой-то маленький свёрток, на который Фрося не обратила внимание. Положив к себе на колени большую подушку, она поудобнее разместила малышей и приложила их одновременно к обеим грудям.

Стасик привычно овладел соском и жадно зачмокал губами, глотая быстро бегущее материнское молоко. А вот девочка никак не могла приспособиться к непривычному соску, к непривычному запаху, к непривычной струе молока и то хватала с жадностью сосок, то отрывалась, всплакивала и опять хватала…

Фрося нежно целовала девочку в щёчку, шептала ей ласковые слова, и ребёнок успокоился, приноровился и ритмично начал тянуть из разбухшего соска благодатную пищу обретённой любящей матери.

Дети наелись и отвалились от грудей и сладко засопели носиками. Фрося положила их на широкую кровать и начала метаться по дому. Разложила на полу горницы большое покрывало и стала сбрасывать туда различные вещи своего гардероба и кухонную утварь. Набросав достаточно, перевязала крест- накрест двумя крепкими узлами и стала собирать в мешки продукты, всё, что можно было забрать с собой и что было так необходимо для будущей жизни.

Она быстро распихивала по мешкам все запасы сала и копчёного мяса, крупы, соль, сахар. Побежала в огород, собрала созревшие к этому времени огурцы, помидоры, подкопала пару вёдер картошки. В вёдра летели морковь с капустой, свекла с кабачками, горох, фасоль и всё, что попадалось под руки из того, что росло на её богатом участке.

Целый день она возилась то в огороде, то со скотиной, то кормила детей, то стирала пелёнки, то паковала вещи и продукты. На ходу ела, пила и вновь бросалась что-то делать, что-то собирать в дорогу.

Вывел её из этого состояния скрип открываемой входной двери, а надо сказать, что она, несмотря на всю суету сборов, не забыла оставить открытой калитку и входную дверь в избу, сердце почему-то подсказывало — любимый придёт…

На пороге стоял Алесь, держа в руках бутылку с вином и коробку конфет. Он удивлённо смотрел на Фросю, застывшую посреди узлов и мешков, всю расхристанную, с уставшим лицом, с запавшими глазами, но в которых пылали диковинные огоньки.

Фрося села на ближайший узел у её ног, показала Алесю на лавку у стола и уставшим голосом поведала:

— Алесик, мы не можем встречаться в этом доме, я не хочу, а теперь ещё и не могу здесь оставаться. Я собираюсь до утра убраться отсюда, и ты это уже, наверно, понял по этим узлам. Мне надо достать подводу с лошадью, и надеюсь, ты в этом поможешь.

Я собираюсь уехать в свою деревню, где родилась и жила до приезда в Поставы, у меня там есть домик родителей, там я не была три года, и про мою теперешнюю жизнь там никто ничего не знает.

Да, в той деревушке и двух десятков домов нет, и моих родственников не осталось. И если ты меня любишь и хочешь быть со мной, то сможешь туда приезжать свободно, я скажу соседям, что ты мой муж, ведь про настоящего там ничего неизвестно.

Ты не спеши соглашаться, я тебе ещё не всё рассказала. Но ты должен дать мне слово, что сохранишь в тайне то, о чём сейчас узнаешь от меня. Даже если мы расстанемся, пусть это останется нашей сокровенной тайной, и в этом ты должен поклясться всем святым, что есть в твоей душе. Это не касается нашей любви, но грозит нашей жизни и не только нашей.

Поэтому ты можешь прямо сейчас подняться и уйти, и я тебя не осужу, и потом, когда ты узнаешь всё, а я вынуждена тебе довериться, ты просто поможешь нам добраться до деревни и навсегда уйдёшь из моей жизни, но то, что узнаешь, похоронишь в себе тоже навсегда.

Алесь подошёл к узлам, в один из них засунул находившиеся до сих пор в его руках бутылку вина и конфеты и с улыбкой сказал:

— Это для того, чтобы отметить начало нашей совместной жизни в деревне, и, какая бы у тебя не была тайна, я согласен разделить её с тобой, даже если это смертельно опасно, я буду оберегать тебя до последнего вздоха.

Мне, пожалуй, надо поспешить за подводой, при комендатуре есть в хозяйстве и автомобили, и лошади, по дороге что-нибудь придумаю для сторожа, все знают, что я работаю переводчиком при коменданте.

Он поднялся, чтобы уйти за подводой, но Фрося подошла к нему, обняла за шею, крепко поцеловала в губы, взяла за руку и повела в спальню. Неизвестно, что мелькнуло в его голове, но то, что он увидел, превзошло все его ожидания… На кровати рядышком лежали два младенца, и в тусклом свете керосиновой лампы он обратил внимание на чёрненькие бровки и реснички второго ребёнка, которого он ещё не видел. Алесь вопросительно взглянул в глаза Фроси…

— Вот это и есть моя большая тайна, которую ты обещал унести вместе со мной в могилу, это дочь врача Меира, жизнь которой мне вручила сегодня его жена Рива. Ты понимаешь, что нам грозит, и что тут мы не можем оставаться ни дня.

Алесь какое-то время смотрел внимательно на детей, что-то обдумывая и решая, у Фроси бешено стучало сердце, она не замечала бегущих по её щекам слёз, хотела ещё что-то сказать и не могла, а потом и не успела.

Алесь нежно ладонью вытер слёзы с её лица, притянул к себе и поцеловал так, что у неё закружилась голова, а затем, быстро отстранившись, сказал:

— Фросенька, милая и храбрая моя жёнушка, у нас будут двойняшки, но только к моему возвращению подстриги у девочки бровки и реснички, чтоб они так не бросались в глаза… — и побежал к выходу.

Глава 10

Время после ухода Алеся тянулось ужасно медленно. Фрося успела накормить и перепеленать детей, воспользовалась советом Алеся, подстригла у девочки бровки, реснички, а заодно и головку. Сходила подоила корову, нежно погладила на прощанье по лоснящемуся боку свою полюбившуюся кормилицу. И корове, и свиньям, и курам насыпала корму, совершенно не представляя, как поступить с живностью.

Надо было как-то сообщить матери Степана о своём отъезде, чтобы она позаботилась о хозяйстве. Привычно, без содрогания, зарезала двух курей и усмехнулась, ведь именно с двумя курами она пришла из деревни в город.

Ещё издали она услышала подъезжающую к её воротам подводу и стала поспешно выносить из дому узлы и мешки, ведь надо было это сделать как можно быстрей. Скоро начнёт светать. А Фросе хотелось незаметно убраться затемно, чтобы никто не стал свидетелем их отъезда, похожего на бегство.

Алесь, не заводя подводу во двор, стал перетаскивать на неё приготовленные вещи, что не заняло и полчаса. Фрося вручила расторопному любимому заранее написанную записку, чтобы тот прикрепил её к соседям на калитку. В ней сообщалось, что она уезжает в другой город, пусть свекровь побеспокоится об избе и хозяйстве Степана, и пусть её не ищут, она назад не вернётся…

Пока Алесь бегал к соседнему дому, Фрося в последний раз зашла в избу, чтобы забрать детей. Подойдя к кровати, она наступила на какой-то маленький свёрток, подняла, не понимая, что это такое, но вдруг вспомнила, как что-то выпало из пелёнок девочки, когда она первый раз пеленала её. Фрося, не разворачивая, сунула машинально этот свёрточек в карман сарафана, подхватила детей на руки и, не оборачиваясь, побежала со двора уже бывшего её дома.

Вернувшийся Алесь помог ей забраться с детьми на подводу, устроил её поудобней среди узлов, чмокнул на лошадь, и они быстро поехали в сторону леса… — благо, что Фрося жила почти на краю Постав.

До её деревни было всего чуть больше десяти километров, и вместе с рассветом они подъехали к ветхому домику Фроси. Хозяйки в это время выгоняли коров на пастбище и с любопытством смотрели на вновь прибывших, узнавая молодую женщину, здороваясь и задавая вопросы.