Шеннон Дрейк - Фрейлина

Если она рассердится на кого-то, то сможет прийти сюда и накричаться в подушку.

Если ей надо будет подумать, она сможет побыть здесь одна.

Если ей будет нужно спрятаться…

«От кого я собираюсь прятаться?» — насмешливо спросила она себя.

Это не важно. Важно то, что эта чудесная маленькая комната — ее личное, священное место.

Матрас был удобный, подушка пышная и очень легкая. Рядом с камином она увидела узкую дверцу. Открыв ее, Гвинет поняла, что у нее есть даже собственная уборная. Восхитительно!

В общем, хорошо быть дома!

Гвинет бережно сняла свою дорожную одежду и сложила в сундук: комната была так мала, что в ней нельзя было оставлять разбросанные вещи. В ночной сорочке из мягкой шерсти молодой фрейлине было тепло и удобно. Она была совершенно без сил и все же, когда наконец легла в свою постель, очень уютную и теплую, долго не могла уснуть.

Она думала о лорде Роване.

Эти беспокойные мысли были прерваны стуком, который донесся со двора.

Гвинет мгновенно спрыгнула с кровати, словно обожглась. Ее вдруг охватил такой страх за королеву, что она, забыв в панике про обувь и платье, выскочила в коридор. А тем временем шум внизу нарастал. Она услышала нестройный хор скрипящих и визгливых звуков, а потом — голоса.

Вместе с другими обитателями дворца, которых разбудил этот шум, она помчалась вниз, где были комнаты Марии. Дверь в зал по-прежнему была распахнута. Гвинет, фрейлины и охранники вбежали туда и увидели, что королева не спит. Она стояла у одного из окон и смотрела вниз.

— Все в порядке, — успокоила их королева, подняв руку в знак приветствия, и улыбнулась тем, кто, едва не сбивая друг друга с ног, так быстро мчались в ее спальню. — Это серенада в мою честь: мои подданные приветствуют меня! Слушайте! — весело воскликнула она.

Мария была бледна и очень устала, но все же продолжала приветливо улыбаться.

— О боже! — воскликнул по-французски Пьер де Брантом, один из французов, входивших в свиту Марии. — Это не серенада. Это вопль тысячи кошек, на которых кто-то наступил.

Он нахмурился и взмахнул рукой, выражая таким образом свое недовольство.

— Это волынки, — сердито заметила Гвинет. — Если вы прислушаетесь, то поймете, что звук у них красивый.

— Я уже слышал их раньше, — обиделся Брантом.

Сощурив глаза, он недовольно посмотрел на Гвинет, словно напоминая молодой фрейлине, что страна, где она выросла, с его точки зрения, — непросвещенная, глухая провинция.

— В их звуке есть своя прелесть. И Мария, королева шотландцев, несомненно, чувствует ее, — заверила его Гвинет.

Она никак не могла понять, какое место занимает Пьер де Брантом при королеве, хотя сам он считал себя дипломатом и придворным. Гвинет он был не по душе: на ее взгляд, он чересчур саркастично обо всем отзывался. Но он действительно любил Марию Стюарт, и Гвинет решила, что за это его нужно терпеть.

— Да, я люблю звук волынок, — признала Мария. — Мой дорогой Пьер, вы должны развить в себе вкус к этому роду музыки.

— Нет сомнения, что они звучат громко, — сухо отозвался Брантом.

По крайней мере, это было правдой. Казалось, что во дворе стоят не меньше ста человек и что вопли волынок смешиваются с голосами поющего во все горло хора.

Мария явно устала, и было видно, что она делает над собой усилие, чтобы вести себя достойно, как подобает королеве.

— Как это мило, — просто сказала она.

И они все слушали этот импровизированный концерт, пока он не закончился. Французы, служившие королеве, при этом все время что-то ворчали себе под нос. Потом все домочадцы, смеясь и весело болтая, медленно вернулись в свои покои.

Гвинет последней пожелала Марии спокойной ночи и на этот раз без проблем нашла дорогу в свою комнату.

Снова оказавшись в постели, она наконец уснула, но во сне видела, как несчастная сумасшедшая жена лорда Рована поет что-то под жалобные стоны волынки, а ее лорд, больше не возлюбленный, а только хранитель, стоит в отдалении.

«Не влюбись в него», — предупредила ее Мария.

Какая нелепость.

Разве что она перестанет чувствовать к нему отвращение, если сможет.

В первые дни после приезда в Шотландию Гвинет с облегчением осознала, что мрачные предчувствия, тер-шишие ее, были нелепостью. Шотландцы явно любили свою королеву.

Французы из их круга и те шотландцы, которые так долго прожили во Франции, что, кажется, стали считать себя французами, постепенно переставали жаловаться. Холируд был не просто прекрасным дворцом: здесь жили служители, которые охотно выполняли желания своей молодой королевы, всегда доброй к тем, кто ее окружал. Лес вокруг дворца был густым и диким, и вскоре придворные полюбили ездить сюда верхом. А из окон дворни открывалось еще одно впечатляющее зрелище — вид на Эдинбургский замок, стоящий высоко на скалистой вершине холма. Вид этой мощной каменной крепости подействовал даже на тех, кто был не слишком рад уехать из Франции.

Однажды Гвинет отвела четырех Марий за покупками на Королевскую Милю, и они заявили, что у шотландской столицы есть свое, совершенно особое очарование.

Казалось, что все идет хорошо.

А потом наступило первое воскресенье, когда нужно было идти в церковь на службу.

Гвинет, хотя и была протестанткой, поклялась, что будет стоять на мессе рядом с королевой, если они обе будут находиться в Шотландии, чтобы поддержать выбор Марии, а затем пойдет слушать еще и протестантскую службу. И вот сейчас королева приготовилась идти в церковь. Лорд Стюарт заверил ее, что она сможет слушать мессу здесь так же, как во Франции.

Мать Марии, француженка, была набожной католичкой, а когда сама Мария в раннем детстве покинула Шотландию, волна всеобщего протеста против католицизма еще не поднялась.

Гвинет успела достаточно узнать о Джеймсе Стюарте, который сам принадлежал к шотландской реформаторской церкви, и верила, что он намерен выполнить обязательство, данное Марии. Он был по натуре суровым и неуступчивым шотландцем, но молодая фрейлина не имела никаких оснований сомневаться, что он сдержит слово. Возможно, в глубине своего сердца он чувствовал, что сам должен был бы носить корону, но, хотя и склонился перед шотландской церковью, был во многом похож на Марию. Как и его сестра-королева, он ненавидел насилие по религиозным причинам и теперь доказывал это делом.

Около маленькой домашней часовни, стоявшей перед дворцом, собралась гудящая, угрожающая толпа. Священник, который должен был служить мессу, дрожал и боялся идти к алтарю. Служки, которые несли свечи, были в ужасе. Люди из толпы схватили их, чтобы сорвать мессу, и от этого им стало еще страшней.

Со двора были слышны крики:

— Убейте священника!

— Мы что, снова должны терпеть поклонение идолам?

— Милостивый Боже! — умолял о помощи священник, выкатив глаза от страха.

Тогда Джеймс Стюарт в сопровождении Рована Грэма, внушавшего почтение высоким ростом и широкими плечами, впился суровым взглядом в тех, кто собрался но дворе, и громко крикнул:

— Я дал слово!

— Вы должны соблюдать обещание, данное вашей королеве, — объявил Рован.

— Ты не с ними! Ты не папист! — крикнул кто-то.

— Королева Мария объявила, что никого не будет преследовать за веру. Как человеку молиться, касается только Бога и самого человека, — резко ответил Рован. — Или вы хотите, чтобы здесь горели гнусные костры, как было в Англии, когда там по королевскому капризу господствовала ересь?

Толпа продолжала ворчать, но уступила, и королева со своей свитой в сопровождении Джеймса, Рована и отряда верных им солдат вошла в часовню.

Священник дрожал во время всей мессы и говорил очень быстро, поэтому Гвинет показалось, что служба шла всего несколько минут.

Мария явно была потрясена, но нашла в себе силы помахать рукой народу и пройти обратно в свои покои. Когда она вернулась к себе, Джеймс разогнал толпу, собравшуюся во дворе.

Гвинет ожидала, что эти события вызовут у королевы большую тревогу, но та, к удивлению молодой фрейлины, не унывала. Когда все придворные дамы сидели вместе с королевой в ее покоях, Мария сказала им:

— Эти люди скоро поймут, что я не потерплю насилия ни против католиков, ни против тех, кто выбрал другую веру.

Придворные дамы королевы много времени проводили за вышивкой, и Мария тоже любила это рукоделие. Но она также жадно читала книга, причем на многих языках. В этот день она оторвала взгляд от тома стихов испанского поэта, который держала в руках, и гневно воскликнула:

— Это Нокс! — и взглянула на Гвинет. Потом добавила: — Он само воплощение фанатизма и жестокости.

В комнате наступила тишина. На одно мгновение Гвинет показалось, что королева смотрит на нее почти с осуждением. Как будто оттого, что она была лучше знакома с последними событиями в Шотландии, она каким-то образом могла предотвратить утренние неприятности.

Гвинет глубоко вздохнула. Она знала, что Мария могла иметь намерение грубо обойтись с Джоном Ноксом или даже наказать его. Но если королева поведет себя так, то не только будет противоречить своему собственному заявлению, что она против преследований по религиозным причинам, но и может подтолкнуть свой народ к восстанию против нее. Гвинет покачала головой, и на ее губах появилась печальная улыбка. Мария не хочет быть ни грубой, ни жестокой; ей только нужно понять этого человека. Гвинет вдруг подумала, что королева хочет вступить с Ноксом в спор.

— Моя королева… Джон Нокс много путешествовал и много читал. Но, несмотря на это, он придерживается мнения, что женщины по природе ниже мужчин.