– Я знаю, но у меня нет друга, и мне горько.

– Мухи летят на сахар, а не на уксус, – заметил Флориан.

– Да? А на что летит немчура? Просто чтобы я знала и не злоупотребляла…

– На элегантность и сдержанность, – ответил Флориан.

– Значит, мне ничего не грозит? – улыбаясь, спросила Катрин.

– Ровным счетом ничего.

Они посмеялись, и Катрин чокнулась стаканом «маргариты» с бокалом Флориана. В их шутках была доля правды, и все это понимали, но они вернулись к старым привычкам и приспособились друг к другу – из любви ко мне. Одной рукой по-прежнему обнимая Флориана, я положила другую на плечо Катрин. В этой позе нас и застал мой отец, который поднимался по лестнице, пыхтя как паровоз.

– Чертовщина, – сказал он при виде Катрин. – Вы не хотите установить лифт?

– Мы живем на третьем этаже, Билл.

– ПФ-ФФ-У-УУ! Привет, моя красавица дочка.

Он наклонился поцеловать меня, потом Катрин и машинально протянул руку Флориану. Он выразил свое разочарование с характерной для него деликатностью, когда я сообщила ему о нашем воссоединении, только и сказав: «Ах, вот как?» таким обескураженным тоном, что в других обстоятельствах я бы засмеялась. Но я сама так долго металась и так боялась ошибиться, что теперь, когда мосты были сожжены, не могла вынести и тени сомнения у окружающих, тем более если это были люди, которых я любила и чье мнение было для меня важно (даже странно, хватило у меня присутствия духа отметить: мнение столь абсурдного существа, как Билл, важно для меня).

Я согласилась поужинать у отца на прошлой неделе по приглашению Жозианы, которая, надо отдать ей должное, уравновешивала своей деликатностью и искренним желанием угодить грубоватую откровенность Билла. Мы отправились в Лаваль-сюр-ле-Лак, и я поняла, пересекая площадку перед главным входом, над которой, пожалуй, чересчур потрудился ландшафтный дизайнер, что ужасно волнуюсь. Мне казалось, будто я, пятнадцатилетняя, представляю родителям своего первого парня – тот факт, что я прожила с Флорианом шесть лет и мой отец прекрасно знал его, ничего не менял: они должны были принять его снова после того, что он мне причинил.

Жюли Вейе, если бы я не отменила трусливо два последних сеанса, наверняка заметила бы, что меня это так тревожит, возможно, потому, что мне самой пока трудно принять его снова, но я не виделась с Жюли Вейе и, по понятным причинам, радовалась этому.

Нам открыла Одреанна и, к моему немалому удивлению, прямо в дверях поцеловала Флориана. Она вся светилась, и я сразу засекла источник этого радостного света: Феликс-Антуан тоже был здесь, немного стесняясь огромной гостиной. Мы вышли выпить аперитив на террасу над рекой, и, пока Жозиана потчевала «мальчиков», как она их называла, местными анекдотами, отец сказал мне:

– С ума сойти. Ухитрились же выбрать обе мои дочки.

– Что ты имеешь против, папа?

– Ты понимаешь, что я хочу сказать. Парни, прямые, как палки.

– Это хорошие парни, папа.

Я смотрела на Одреанну, которая как будто приросла к правому локтю Феликса-Антуана, и говорила себе, что, хоть ее любовь кажется мне до опасного сильной, такой счастливой я ее никогда не видела.

– Я знаю, – ответил отец. – Но твой другой парень тоже хороший.

– Не надо о нем, пап.

– Он был мне больше по душе.

В мире моего отца идеалом был простой и симпатичный человек, умеющий всего добиваться столь же явным, сколь и естественным образом. Мне не хотелось с ним спорить, но я все же возразила – из уважения к Максиму:

– Разве вы успели сойтись, папа? Но не будем о нем, ладно?

– Ты сожалеешь?

– ПАП!

– Жозиана просила меня не говорить с тобой о нем.

– Может, будешь иногда слушать, что говорит твоя жена?

Он промычал: «М-мм-да…» с сомнением и так многозначительно, что я рассмеялась.

– Твоя мать тоже советовала не доставать тебя этим.

– Ну, хватит!

– Если бы я всю жизнь слушался двух моих жен, Женевьева, я бы только и делал, что читал «Пророчество» Карима как-его-там да лечил простату. Но если ты меня об этом просишь, я готов заткнуть фонтан.

– Да, я тебя прошу. – Я посмотрела на него и улыбнулась. – А за простатой ты все-таки послеживай.

Он держал слово весь вечер и очень старался меня не разочаровать. Но если мой отец ценой героических усилий и способен был «заткнуть фонтан», то совершенно не мог не выражать свои чувства мимикой и жестами, которые в других обстоятельствах насмешили бы меня. Флориан, все понимавший, давно уже не пытался понравиться моему отцу. Он был вежлив и, как все, делал вид, будто не замечает ужимок Билла.

Поэтому сегодня, на многолюдной лестнице дома Катрин и Никола, я смотрела, как он элегантно пожимал машинально протянутую руку отца, и в тысячный раз говорила себе, что равнодушие с легкой примесью раздражения, которое тот выказывал ему, не имеет ровно никакого значения.

– Выпить есть? – спросил Билл у Катрин.

– Да, да, – ответила моя подруга. – Пройдитесь тут, где-нибудь да найдете бутылку чего-нибудь, это точно. Глазам не верю, что вы пожаловали, Билл.

– Мне это в удовольствие, моя красавица. Мне нравится твой латино… ты не очень грустишь, что он уезжает?

– Нет, – соврала Катрин. – А что?

– Ну, не знаю, Женевьева мне говорила, что вроде вы…

Он сделал вульгарнейший жест, от которого Катрин взвизгнула, а Флориан рассмеялся. Катрин возмущенно посмотрела на меня, и я смогла лишь жалко улыбнуться в ответ: мне еще случалось, расслабившись, доверять отцу некоторые вещи, которых нельзя повторять! Нет чтобы вспомнить, что он повторял все и всегда, в первую очередь то, чего нельзя.

– Упс? – сказала я, хлопая глазами в знак раскаяния.

– Ты совсем дура, да?

– Ладно, пойду разыщу что-нибудь выпить, – вздохнул Билл, притворяясь смущенным, хотя это состояние было ему абсолютно неведомо.

– Я с вами, – вызвался Флориан. – Тут есть виски, в кухне у Катрин. Вас устроит?

Это жалкое усилие тронуло меня и одновременно задело. Мне не хотелось, чтобы Флориан так унижался.

– А ты разве не шнапс пьешь?

– Вообще-то я пью белое вино, – ответил Флориан, показав свой бокал.

– Белое вино – дамское пойло.

– Так показать вам, где виски, или нет?

– Угу. – Отец недоверчиво покосился на Флориана. – О’кей.

Они ушли вместе, и у меня огромный камень упал с души. Я откинулась назад, прислонившись к стене коридора.

– Все такая же большая любовь между ними? – спросила Катрин.

– Да, увы, хотя парень старается…

– Не так это страшно, киска.

– Да, я знаю… но, кажется, меня это достает сильнее, чем раньше.

Я искоса взглянула на Катрин. Зря я это сказала – она могла понять, что если я сегодня реагирую хуже прежнего на недоверчивое отношение моего отца к моему возлюбленному, то это, быть может, потому, что я сама перестала ему доверять?

Катрин положила руку мне на бедро.

– Знаешь, Жен, это нормально – задаваться вопросами. И нормально, что ты задаешься.

Я остолбенела – проницательность никогда не была сильной стороной Катрин, и я всегда поражалась, когда она ее проявляла. Я хотела ответить, но тут к нам подсел Никола.

– Твой отец клеит мою подругу, – сообщил он мне.

– Надо ли кому-то напоминать, что по возрасту она годится ему в подруги? – спросила Катрин, за что тут же получила тычок в плечо.

– Вообще-то она на шесть лет старше Жозианы, – уточнила я и выгнулась, чтобы избежать такого же тычка. Поддразнивать Никола по поводу возраста Сьюзен уже несколько недель как вошло в привычку, и никто не обижался. Они оба принимали эту разницу в возрасте так естественно, что мы могли позволить себе шпильки, никак, впрочем, не влиявшие на наше хорошее отношение к Сьюзен.

Мне подумалась, что сама я далеко не так верю в свою любовь, чтобы подобные комментарии на ее счет не задевали меня. От этой мысли мне стало невероятно, безмерно горько, захотелось немедленно отыскать Флориана и смыться с ним по-тихому. Все было намного лучше, когда мы оставались вдвоем, в мягком и уютном гнездышке нашей постели и наших клятв в вечной любви. Я взяла бутылку текилы, оставленную на лестнице Эмилио, и отпила большой глоток.

– О чем разговор? – спросил Никола, перехватив у меня бутылку.

– О Жен, ей трудно смириться с фактом, что она еще задается кое-какими вопросами, – многозначительно ответила Катрин.

– А-а-ааа, – протянул Никола. Они переглянулись, и я поняла, что этот разговор для них наверняка не в новинку и они только и ждали удобного момента, чтобы обсудить это со мной.

– Это западня, – возмутилась я. – Вы загнали меня в угол.

– Твой друг увяз в политической дискуссии с Эмилио и студентом-социологом, это надолго, – сказал Никола, обняв меня за плечи на случай, если я захочу убежать (а я хотела). – Ты имеешь право задаваться вопросами, Жен.

– Да не задаюсь я вопросами! Но я вижу на всех ваших физиономиях вокруг меня сплошные вопросы, и…

Я осеклась. Никола и Катрин, скрестив на груди руки, смотрели на меня, давая понять, что не верят ни одному моему слову.

– Вы меня достали, – проворчала я жалобно.

– Вот это веский довод в разговоре, – сказал Никола.

– Блин! Я имею право задаваться вопросами?! И потом, вовсе я не «задаюсь вопросами». Я… я размышляю.

– Ты «размышляешь».

– Ну да, я думаю о разных вещах, это, по-моему, нормально, нет? Совершенно нормально, когда снова сходишься с мужчиной после разрыва, о многом размышлять! Ясно?

– Да нет проблем, – ответил Никола. – Но…

Он посмотрел на Катрин, как бы спрашивая разрешения продолжать.

– Что – но? – крикнула я. – Колись уже, что вы хотите мне сказать.

– Ну… Кажется, у тебя с этим проблема.

– О чем ты?

– Жен, – вмешалась Катрин. – Все эти недели ты то твердила нам, что у тебя все абсолютно, совершенно, несравненно, обалденно хорошо, то убеждала, что нормально задаться парой-тройкой вопросов. Тебе не хватает… ясности.