Рейли мысленно произнес благодарственную молитву за то, что эта собака свалилась в воду, и пожелал, чтобы все собаки на свете, которые могли бы упасть сегодня в ручей, оказались достаточно глупыми, чтобы сопротивляться спасителю. Царапины, так ужаснувшие Бренну, были в основном поверхностными. Они кровоточили, но оказались безболезненными. И если они выглядели опаснее, чем были на самом деле, то тем лучше для него, потому что это заставило приблизиться к нему восхитительную женщину, увлеченную медициной.

— Очень больно? — спросила Бренна с беспокойством.

— Очень, — ответил Рейли, разглядывая ее угольно-черные ресницы, загибавшиеся на концах и бросавшие тени на высокие скулы. Как скверно, что на ней надето столь глухое платье, застегнутое до самой шеи, иначе из своей позиции лежа на столе он мог бы увидеть много любопытного.

Он обратил внимание на то, что у нес длинная и стройная шея с очень бледной кожей. Рыжие завитки, выбившиеся из узла, резко контрастировали с ее белизной. Должно быть, восприятие ее внешности было обострено, потому что она так волновала его. Между его ногами стояла женщина, а он был при этом полуголым, но вид этих рыжих завитков у нее на шее был каким-то особенно волнующим. Они были такими тонкими и нежными и так ярко выделялись на ослепительной коже. И что-то прямо толкало его поцеловать ее шею.

Он подался вперед и прижался губами к ее затылку, там, где волосы были присобраны в узел и подняты вверх. Ее реакция была стремительной. Она рывком подняла голову, едва не стукнувшись о его подбородок, и шлепнула себя ладонью по шее в том месте, где он только что поцеловал ее, будто прихлопнула москита.

— Не делайте этого, — сказала она дрожащим от негодования голосом. — Право же, вы не должны этого делать. Я думала, что…

Но искушению было трудно противостоять. Она оказалась так близко — такая нежная и теплая, слегка пахнущая теми самыми духами, аромат которых он уловил еще в замке лорда Гленденинга в ту ночь. А в камине так весело горел огонь, трещали поленья, и дождь барабанил по оконным стеклам. Что ему оставалось делать, как не обхватить руками ее тонкую талию и не притянуть ее к себе!

Как можно было устоять, как можно было удержаться, чтобы не стиснуть ее еще крепче, пока ее ноги не оказались прижатыми к той части его тела, в которой он ощущал приятное томление и которая медленно, но неуклонно разбухала от ее близости?

И когда он почувствовал, что ее руки разведены, вероятно, чтобы оттолкнуть его, и он ощутил ее всей обнаженной плотью груди, как ему было удержаться и не поцеловать ее в губы? И когда их языки встретились, вместо того чтобы оттолкнуть его, она притянула его ближе, будто ее руки жаждали обхватить его как можно крепче и почувствовать как можно больше его тела, как ему было не испытать что-то вроде маленького триумфа и не подумать: «Теперь она моя!»

Потому что в конце концов так ведь и было.

И она сама знала это. Она знала это с той самой минуты, когда увидела его стоящим в свете камина с обнаженной грудью, точно таким же, как в ту первую ночь, когда он прибыл на остров и грелся в таверне «Истерзанный заяц».

Никогда прежде не видела она никого, похожего на Рейли Стэнтона. Он был мускулистым, и на груди его курчавилась темная поросль, начинавшаяся откуда-то из-под пояса бриджей и поднимавшаяся к груди, к паре плоских, коричневых, как бобы какао, сосков, и это зрелище заворожил Бренну теперь, как и в первую их встречу… Хотя тогда он приложила отчаянные усилия, чтобы не показать своего восхищения.

А как он пах! Конечно, от него все еще пахло мылом миссис Мерфи, и это был чистый и свежий запах, несмотря на то что весь день он провел под дождем и в грязи.

И как ей было не почувствовать его теплое дыхание на своей шее? Ей казалось, что каждый дюйм ее тела затрепетал еще до того, как он прикоснулся к ней.

Да и как ей было не трепетать, когда не более как полчаса назад этот мужчина сказал ей, что влюблен в нее? Этот невероятно красивый, совершенный представитель мужского рода был в нее влюблен! И что ей теперь было делать?

Когда он поцеловал ее, а это был легчайший и нежный поцелуй, все же, кажется, он не мог бы выбрать более чувствительного к его поцелуям места, чем ее затылок. Этот легчайший поцелуй подействовал на нее как удар молнии.

Она стремительно выпрямилась, и каждый нерв в ее теле запел.

Когда он притянул ее к себе, она попыталась было запротестовать, но похоже было, что этот поцелуй окончательно сломил ее волю.

Она покачнулась, сделав попытку отстраниться, но ее пальцы коснулись обнаженной кожи его груди, до которой она давно хотела дотронуться (а это она осознала с первой же минуты, как увидела его), и внезапно желание сопротивляться оставило ее, и все, о чем она теперь могла думать, когда их губы встретились, что его невеста, должно быть, безумная, если позволила уйти такому мужчине…

Он принялся расстегивать пуговицы на ее платье.

Сначала она вроде бы не заметила, как ловко и решительно действуют его умелые пальцы, на что он и рассчитывал. Он старался отвлечь ее поцелуями, и это занятие и в самом деле отвлекло и поглотило ее.

Целовать Бренну Доннегал было легко. Но раздеть, как он скоро убедился, было намного сложнее. Право же, почему из всех своих нарядов ей пришло в голову выбрать именно это платье и именно на этот вечер…

— Рейли, — пробормотала она, и он услышал ее шепот у самых своих губ, когда его ловкие пальцы, пальцы хирурга, умевшие так отлично владеть скальпелем, запутались, пытаясь расстегнуть шестую или седьмую пуговицу, а оставалось их еще с дюжину, если не больше.

— Ш-ш, — сказал он и поцеловал ее еще крепче.

Вот! Наконец-то он покончил с этой чертовой штукой. Следующая оказалась как раз между ее грудями. Поэтому, если бы она стала возражать, он просто мог бы протиснуть туда пальцы и успокоить ее на свой лад.

Он уже знал, основываясь на том, что произошло между ними в бальном зале Гленденинга, как легко она загоралась…

Вероятно, Бренна и сама знала это. Знала слишком хорошо, потому что, когда его ловкие умелые пальцы — ох уж эти пальцы! — принялись за дело, которым, как она знала, они не должны были заниматься, она попыталась воспротивиться. А похоже было, что он раздевал ее.

И это было нехорошо. Это не могло быть хорошо. Или все-таки в этом не было ничего дурного?

Как, например, в том, что эти ловкие умелые пальцы сейчас гладили и ласкали ее грудь. Им было вовсе не место там. Не так ли? Но, как она догадывалась, если бы она всерьез воспротивилась, то они позволили бы себе что-нибудь уж совсем неуместное. Эти руки нырнули в вырез ее платья и прогулялись раз, а потом и второй по ее груди. Ведь так поступать не следовало? Верно?

Но позже, когда случилось чудо и Рейли удалось справиться с еще одной пуговицей, в свете камина перед ним предстали обе ее груди, чем он и воспользовался, и Бренне это уже не казалось неуместным. Казалось, что его ладони были созданы специально по размеру ее грудей, а пальцы — с единственной целью ласкать ее соски и груди, обе сразу или каждую в отдельности. Она понимала, что не должна позволять ему это, но ощущение было таким приятным, что она не смогла противиться. Особенно когда в тумане окутавшей ее страсти услышала звук, произведенный, несомненно, его горлом, который убедил ее лучше всяких слов в том, с каким благоговением он прикасается к ней и как давно, должно быть, он томился желанием.

Так почему бы ей было не позволить ему делать это? Господи, прикосновение его пальцев было столь сладостным, что ноги и колени ее стали совсем ватными.

Все остальные части ее тела реагировали на его прикосновения таким образом, что это привело бы в ужас девушек из лондонского семинара мисс Лэйвер для юных леди. Мочки ее ушей будто отяжелели, а груди жаждали его прикосновений еще до того, как руки его дотронулись до них.

Но и это было не все. Она ощутила какую-то странную тяжесть между ног, которая усиливалась с каждым прикосновением Рейли, с каждой лаской и оставляла след в ее теле в виде влаги в ее панталонах, в том месте, где клинообразно сходились швы.

Эта часть тела Бренны, казалось ей, жаждала прикосновений Рейли Стэнтона больше всего. И Бренна, будучи девственницей, не была настолько невежественной, чтобы не понимать, какой именно части тела Рейли жаждало потаенное место ее тела. Она ощущала прикосновение и нажим внизу живота, ощущала сквозь ткань платья и его бриджей.

Она полагала, что ей следовало бы прийти в ужас. Ведь возникла ситуация, в которой она была совершенно беспомощна, так как не имела ни малейшего опыта, позволившего бы ей принять какое-нибудь разумное решение. Но она отличалась жаждой знания истинного ученого, пересиливавшей все возможные опасения и страхи, не говоря уже о той тяге, том страстном томлении, о том неизбывном желании дотронуться до обнаженного тела Рейли и почувствовать его вплотную прижатым к своему.

И она сделала то, что сейчас ей казалось самым естественным, то, чего они оба так сильно хотели, — она положила руку на ту напряженную и выпирающую часть его тела, которая была заметна даже сквозь ткань его бриджей.

Должно быть, она вела себя правильно, потому что из горла Рейли вырвался какой-то сдавленный стон. он оторвался от ее губ и принялся целовать ее в шею и грудь, потом его губы сомкнулись вокруг одного из ее бледных сосков.

Бренна, пытаясь показать ему, сколь высоко ценит его благородство, ответила тем, что принялась расстегивать пуговицы его бриджей одну за другой, пока ее рука не оказалась внутри их и не обхватила ту его часть, что, как ей казалось, стремилась приблизиться к ней сколько возможно.

Она была крайне удивлена как размерами его органа, так и его толщиной, не говоря уже о том жаре, который исходил от него.

И тут с ней приключилось нечто странное, какой-то недостойный ученого нервный припадок при мысли о том, что ей еще предстояло, потому что Рейли, удивленный, но ничуть не раздосадованный ее действиями, внезапно подался вперед, обхватил ее бедра руками и, взвалив ее на плечо, как он уже делал сегодня, без дальнейших церемоний понес в спальню.