Об этих самых, на которые она теперь накладывала мазь и повязку. Ссадины на его пальцах были довольно глубоки и, как она полагала, довольно болезненны. С такими ссадинами, думала она, ему некоторое время не придется производить хирургические операции, а это было скверно и обидно, потому что Рейли Стэнтон был хирург высочайшей пробы, и такого она еще не встречала в своей жизни.

— Вы должны позволить мне зашить вам руку, — сказала она, склонившись над его ссадинами и рассматривая их.

— Ради Господа, не делайте этого, — возразил Рейли Стэнтон бодро, — не стоит пятнать мою безупречную кожу уродливыми шрамами.

Бренна нахмурилась:

— Если оставить все как есть, шрам будет еще больше и уродливее.

— Нет, благодарю вас, — возразил он. — Я питаю глубокое благоговение к вашим медицинским познаниям и навыкам, но что касается ваших талантов хозяйки… — Он выразительно поднял брови. — Я предпочитаю рискнуть и оставить рану открытой.

Бренна нахмурилась:

— Что вы хотите сказать? Вы видели, как я зашивала рану Лукаса. Вы даже сделали мне комплимент.

— Да, но Лукас, если вы помните, собака.

— А чем вас не устраивают мои таланты хозяйки? — поинтересовалась она. — Думаю, коттедж я содержу в порядке.

Он оглядел комнату с того места, где сидел за грубо сколоченным, но, несомненно, безупречно чистым столом. В камине горел огонь, и чайник с водой, висевший на крюке, уже начал нагреваться. Дождь хлестал по ромбовидным стеклам окон, подчеркивая уют и тепло коттеджа.

— Я имею в виду, — сказал он уклончиво, — что только теперь я определил природу этого шуршанья, которое постоянно слышу над головой каждый раз, как бываю здесь.

Он поднял глаза на стропила. Взгляд Бренны проследил за ним.

— О, но ведь это только Джо, — сказала она и умолкла, понимая, как нелепо должны были прозвучать ее слова.

Однако Рейли будто ждал ее слов, потому что тотчас же парировал:

— Отлично, только Джо. Сообщаю вам, что в вашем доме под потолком свободно летает птица, а вы говорите: это всего лишь Джо.

Она скорчила гримасу, потом взяла миску с мыльной водой, которую использовала, чтобы обмыть его руку, и направилась к раковине.

— Она одна из любимиц моего брата, — пояснила Бренна. — Видите ли, он подарил ее Хемишу, когда мы все уехали в Лондон, но Хемиш сказал, она не захотела остаться у него. А потом, когда я вернулась…

— Это негигиенично, — заявил Рейли Стэнтон. — Весьма негигиенично.

Она так и не смогла понять, шутит ли он или говорит серьезно.

— Она ручная птица и привыкла жить в доме, — объяснила Бренна. — А это гораздо больше, чем можно было бы сказать о некоторых жителях Лайминга. Поэтому не стоит говорить об антисанитарии.

— Сколько у вас братьев? — неожиданно спросил Рейли Стэнтон.

— Четверо, — ответила она, глядя на него с подозрением.

Да и как ей было не стать подозрительной? С того момента как они выехали из лощины, где обитало семейство Макафи, Рейли не только не прикоснулся к ней даже пальцем, но и не затрагивал никаких животрепещущих тем, столь волновавших ее, не заговаривал о том, что случилось с ними в ту последнюю встречу, когда они оказались наедине.

Возможно, размышляла Бренна, этот поцелуй не имел для него такого значения, как для нее.

— Четверо братьев, — подал голос Рейли Стэнтон. — И, я полагаю, все моложе вас?

Она кивнула:

— Старшему семнадцать. Младшему семь.

— Семнадцатилетний должен где-нибудь учиться, — заметил Рейли, — и, уж конечно, не в Индии.

Она пожала плечами:

— Он захотел поехать.

— Легкомыслие! — все, что мог сказать на это Рейли.

— Такой шанс может представиться раз в жизни, — заметила уязвленная Бренна.

Он тотчас же отреагировал:

— Полегче. Я не собираюсь чернить ваших драгоценных родителей. Господи, вы готовы броситься тотчас же на их защиту. Ну и что мы будем делать дальше?

Она бросила удивленный взгляд через плечо.

— А что тут можно сделать? Они вернутся через год-другой, и тогда Робби отправится учиться.

Рейли закатил свои выразительные темные глаза.

— Да нет, я говорю не о ваших возлюбленных братьях, Бренна. Я имею в виду нас с вами.

— О!

Сердце ее забилось так бурно, что ей пришлось ухватиться за край раковины, чтобы не упасть. Она только надеялась, что он не заметил, как дрожат ее руки.

— Я думаю, что нам следует держаться подальше друг от друга.

— А почему мы должны держаться подальше друг от друга? — недоуменно спросил он. — Не вижу причины для этого.

— Не будьте смешным, — сказала она, довольная тем, что ей удалось овладеть собой и голос ее звучал нормально. — Вы же сами говорили, что помолвлены.

— Был, — поправил он ее. — Я был помолвлен. Но помолвка расторгнута.

Бренна покачала головой:

— Ваше сердце разбито. И вы хотите немного отвлечься. Но я не стану средством…

— О, ради Бога, Бренна, — перебил ее Рейли, — послушайте меня. Дело в том, что вы мне нравитесь, конечно, когда вы не упрямитесь как ослица, как вот теперь, и я льщу себя надеждой, что и я вам нравлюсь. По крайней мере больше, чем Гленденинг, мои единственный соперник, насколько я мог заметить. Я, право, не могу понять, почему мне не дозволено вешать свою шляпу на гвоздь в вашем коттедже. Если у нас есть нечто общее, а у нас есть общее — я врач, а вы дочь врача, и мы оба, полагаю, хотели бы видеть конец этой ужасной эпидемии. И в этом нет никакой трагедии, если мы будем видеться — вы и я.

— В этом есть трагедия.

Она круто обернулась к нему, надеясь, что он не заметит, как отчаянно бьется ее сердце под шерстяным свитером. Она с трудом верила своим ушам. Она ему нравится… Пусть хоть немного, но нравится. Пусть он назвал ее ослицей! Наплевать. Она ему нравится!

Но секундой позже она спросила себя, что это может значить. Это ничего не меняло. Он все еще оставался лондонцем. Каждый сказал бы так, бросив на него хоть один взгляд. А это означало, что он вернется к себе рано или поздно, как только представится случай. Конечно, он станет это отрицать, если она скажет ему об этом прямо, но жители низин всегда возвращались к своей более легкой жизни на юге. А ей предстояло завершить свою работу, важную работу. И если бы даже он попросил ее уехать с ним, она не уехала бы.

Она не могла позволить себе бросить свое дело.

— Я и так в сложном положении, — сказала она. — Я живу одна. И это сходит мне с рук лишь потому, что здешние люди знают меня всю жизнь и в известной степени зависят от меня и полагаются на меня. Для них я не женщина, а мисс Бренна, дочь доктора Доннегала. Но поверьте мне, если я стану принимать поклонников, люди начнут сплетничать.

— Бренна, — медленно и спокойно проговорил он, — вот почему я давным-давно убеждал вас, если вы только помните, что вам нужен кто-то, какая-нибудь компаньонка…

— Но я не хочу этого, — перебила Бренна. — Я не смогу терпеть возле себя миссис Мерфи или миссис Маршалл. Я не хочу, чтобы они совали нос в мои дела. Я занимаюсь исследованиями…

— О, опять вы об этом…

— Рейли, — сказала она, и в голосе ее прозвучало отчаяние, — послушайте меня. Вы не знаете этих людей и не сможете их понять, потому что не пережили с ними все их невзгоды. В прошлом году волна холеры прокатилась по этому острову как вихрь и забрала треть здешних людей. Вы не можете понять, насколько суеверны эти люди и насколько они напуганы болезнью.

Да, я хожу на кладбище среди ночи и сверяю имена на могилах с именами, записанными на моих карточках. Да, по ночам, когда все спят, я беру образцы почвы. Никому не хочется, чтобы об этом напоминали. Каждый хочет думать, что с этим покончено. Но конец пока что не наступил, Рейли. Как только потеплеет, эта болезнь вернется. А к тому времени, когда она вернется, я хочу быть готовой…

Ножки стула заскрипели, когда он поднялся с места.

— Отлично. — Он был немногословен. — Понимаю.

— Если бы я была мужчиной, — продолжала Бренна, чувствуя, что слезы вот-вот польются, и не понимая, что их вызвало, — и сказала бы вам, что мои исследования для меня важнее, чем ухаживание, поклонение и даже семья, вы бы оценили это, это вызвало бы ваш восторг. Люди сказали бы: «О! Как он предан своему делу! Он неустанно трудится для того, чтобы искоренить эту болезнь». Если бы я была мужчиной…

— О, чушь, — сказал Рейли. — Если бы вы были мужчиной, я бы не влюбился в вас. Поэтому такой разговор не имеет смысла.

И тут, к се полному и совершенному изумлению, он решительно шагнул к ней, обнял за плечи и властно притянул к себе. Прежде чем она успела осознать, что происходит, его губы прижались к ее губам, завладели ими, и он снова поцеловал ее, как тогда в бальном зале лорда Гленденинга.

Почему-то его будничная манера говорить о чувствах оказала на Бренну гораздо более сильное воздействие, чем любые страстные изъяснения лорда Гленденинга. Значит, он влюблен в нее. Рейли Стэнтон влюблен в нее. Он целовал и целовал ее, будто и не собирался прерывать это занятие, и было не важно, что она облачена в мужские брюки, что волосы ее намокли от дождя и прилипли к голове, а руки огрубели от того, что она постоянно возилась в холодной воде…

— Черт возьми! — сказал наконец Рейли, внезапно поднимая голову. — Что это там за кошачий концерт?

Очнувшись, Бренна прислушалась.

Сквозь стук дождя, барабанившего по крыше и оконным стеклам, и ровное журчание ручья пробивался какой-то иной звук — тонкий жалобный голос, звавший ее по имени.

— Хемиш!

Она вырвалась из объятий Рейли Стэнтона и бросилась к двери.

— Какого черта здесь делает Хемиш в такую погоду? — изумился Рейли. — Я же говорил мальчишке…

Но Бренна уже не слушала его. Она распахнула дверь и рванулась наружу.

Дождь, так и не утихавший с тех пор, как начал идти два часа назад, теперь был частым и ровным. Вместе с растаявшим снегом, вымытым из расселин между утесами, он превратил мирный ручей в бушующий поток, столь мощный, что вполне мог унести новорожденного ягненка, оказавшегося на берегу и еще нетвердо держащегося на подгибающихся ножках. Сквозь хлещущий дождь она с трудом разглядела фигурку Хемиша, бегущего по берегу вздувшегося от обилия воды ручья и безуспешно пытающегося вырвать у пенящегося потока крошечное, отчаянно сопротивляющееся течению существо с помощью крючковатого пастушеского посоха. Охрипшим от волнения и напряжения голосом он выкрикивал ее имя.