Должно быть, отец ребенка гнал виски прямо здесь, дома. Удивительно было, как домишко до сих пор не взлетел на воздух.

— Но вы ведь не живете здесь? — не мог Рейли не спросить своего проводника.

— Живем, — ответил малыш.

Сердце Рейли упало, но он кивнул ребенку, который запрыгал по скалам, крича:

— Мама! Мама! Доктор здесь!

Не последовало никакого сигнала, который бы свидетельствовал о том, что мама или кто-либо еще услышал ребенка. Из грубо сложенной трубы в центре кровли поднималась струйка дыма. Это означало, что дома все-таки кто-то был.

Заметив, что погода, прекрасная поутру, теперь начала быстро портиться, небо, уже обложенное тучами, не обещало ничего, кроме холода, Рейли испустил глубокий вздох и спрыгнул с кобылы.

Когда он отстегнул от седла притороченную к нему медицинскую сумку, на его спину и шею упали первые крупные капли дождя.

— О, — сказал он лошади, начавшей спокойно щипать траву у основания скалы, — это прелестно.

Его провожатый исчез в хижине. Рейли с мрачным видом последовал за ним, гадая, насколько надежную защиту от непогоды предоставляют каменная крыша и торф, проложенный в щелях между камнями. Дождь на острове Скай весьма отличался от лондонского дождя. Он был холоднее, чем любой другой дождь, под который Рейли когда-либо случалось попадать. Рейли полагал, что причиной тому была чистота воды, в которой не было частиц угля.

— Привет! — крикнул он, входя в низкий дверной проем, завешенный протертым до основания одеялом.

Так как не было деревянной двери, в которую можно было бы постучать, Рейли снова окликнул хозяев.

— Привет! Есть здесь кто-нибудь? Я доктор Стэнтон…

Услышав какое-то бормотание, он решил, что, возможно, это было приглашение войти, и, приподняв ветхое одеяло, нырнул под него.

Ему потребовалась минута-другая, чтобы глаза его привыкли к мраку хижины и он сделал еще один шаг вперед. Когда наконец он обрел способность видеть, он различил некое существо, старую женщину, к которой жалось по меньшей мере с полдюжины молча плачущих детей, в разной степени одетых или, скорее, раздетых. Запах, как ему показалось, подгорелой овсяной каши, был густым, почти осязаемым и заполнял всю хижину. Должно быть, родители этих детишек были не в состоянии обеспечить их одеждой. Младшие дети ходили просто нагишом, и это, должно быть, объясняло наличие другого, ясно различимого и не менее впечатляющего запаха.

— Итак, — сказал Рейли, не без сожаления вспоминая дома своих прежних пациентов в Мейфэре, кресла, обитые зеленой кожей, в которых можно было удобно расположиться, и херес, который там ему подавали. — В чем дело, мадам? Заболел кто-то из детей?

Тут Рейли разглядел, что у женщины, вокруг которой копошились дети, большой кровоточащий порез на губе, уже побагровевший и припухший. Такое же украшение он заметил и над ее левым глазом.

Он готов уже было произнести речь, не вполне предназначенную для нежного слуха юного поколения, но вовремя одернул себя. Вместо этого Рейли сказал:

— Ага! Вижу. Вы… — Потом обратился к девочке, стоявшей в дверном проеме: — Отогни одеяло побольше, девчушка. Есть тут у вас место, где можно было бы раздобыть немного чистой воды? И какая-нибудь посудина, в которой вы могли бы ее принести?

Девочка серьезно кивнула.

— Хорошо, — сказал Рейли. — Можешь послать за водой кого-нибудь из сестер или братьев?

Девочка послушно окликнула сестру:

— Слышала его, Доркас? Принеси ведро.

Рейли подумал, что не стоило и спрашивать о том, не найдется ли в хижине каких-нибудь тряпок, чтобы отереть кровь с лица женщины. Если здесь и было какое тряпье, то оно использовалось в качестве подгузников для младших детей. Рейли обреченно поставил свою медицинскую сумку на то, что, как ему показалось, должно было служить обеденным столом, если только несколько червивых корок хлеба могли быть признаком того, что за этим предметом мебели вкушают пишу. Из своей сумки Рейли выудил губки.

— Ладно, — сказал он, вставая на колени возле женщины. — Давайте-ка посмотрим, что тут у вас.

Теперь, когда его глаза адаптировались к полумраку лачуги, он разглядел, что женщина была не так стара, как он было подумал сначала. Она, должно быть, была его возраста, если не моложе. Она смотрела на него виноватыми глазами.

— Я говорила им, чтобы они не беспокоили вас, — сказала женщина не вполне внятно, так как у нее отсутствовало множество зубов.

— Я очень рад, что дети настояли на своем, — сказал Рейли.

Он осторожно отер губкой кровь с разбитой губы женщины в надежде на то, что ему таким образом удастся определить глубину пореза.

— Я думал, что знаком уже со всеми жителями Лайминга, но вижу, что заблуждался. Я вас прежде не встречал. Верно?

Женщина покачала головой, и это затруднило дальнейшую работу Рейли.

— Мы не можем платить, — сказала она, стараясь сделать свои слова убедительными, — мы не можем вам заплатить.

— С этим все в порядке, — ответил Рейли, — потерпите… Боюсь, что мне придется сделать несколько стежков, зашить порез над глазом. Рана выглядит довольно скверно. Могу я спросить, откуда она?

— Вы разве не слышали? Мы не можем платить.

— А я вам ответил, чтобы вы не беспокоились. Не сделаете ли одолжение? Попробуйте следить глазами за моим пальцем. Не двигайте головой. Только переводите взгляд.

Рейли водил указательным пальцем перед лицом женщины и наблюдал за тем, как ее взгляд следует за его движениями.

— Хорошо. А теперь, миссис… простите, но, кажется, я не расслышал вашего имени.

— Макафи.

Рейли удивленно поднял брови. Ему доводилось слышать это имя.

Адам Макадамс назвал так кого-то из посетителей бара в ту первую ночь, что Рейли провел в Лайминге. Макадамс назвал так кого-то в шутку, потому что тот малый занемог и не вышел в своей лодке рыбачить в море. В Лайминге, как заметил Рейли, любого ленивого или никчемного малого называли Макафи.

Причина этого стала ясна Рейли только теперь.

— Ладно, — сказал Рейли, обработав в силу своих возможностей и обстоятельств раны женщины.

Дети вернулись с водой и стояли вокруг, следя за каждым его движением точно так же, как в Лондонском зоопарке другие дети толпились возле клеток со львами и тиграми и глазели на зверей.

Миссис Макафи сказала ему, что получила свои увечья при падении. Но Рейли как врач сразу мог определить, что это следы ударов, нанесенных кулаком. И он догадался, что кулак этот принадлежал не чужаку, а мистеру Макафи. Это было ясно как божий день.

Но он пока не стал высказывать своих подозрений. Он проинструктировал юную Доркас и ее сестру, как надо обрабатывать раны матери.

— Эту мазь следует накладывать дважды в день и держать раны в чистоте. Понятно? Если у нее будет кружиться голова или она почувствует хоть какое-нибудь недомогание, вы должны немедленно вызвать меня.

Когда Рейли стало уже невмочь притворяться, он, понизив голос, сказал девочке, приведшей его сюда, имя которой, как он выяснил, было Шеннон:

— Мне надо знать, как это случилось. Это был ваш отец?

На что, потупив глаза, Шеннон ответила:

— Да.

— Отлично, — сказал Рейли, успокаивающе положив руку на худенькое плечико девочки. — Ты правильно поступила, что сказала мне. А теперь послушай-ка, ты знаешь, что это такое?

Девочка воззрилась на золотой соверен, положенный на ее огрубевшую ладошку.

— Знаю, — выдохнула она.

— Отлично. В таком случае я хочу, чтобы ты повела своих братьев и кое-кого из сестер, но не Доркас… она должна присматривать за мамой. Ты должна повести их в город к миссис Мерфи. Она владелица таверны возле причала.

Девочка кивнула:

— Я знаю ее. Она отдает нам черствый хлеб.

— Еще лучше. Отдай миссис Мерфи эту монету и скажи, что тебя прислал доктор Стэнтон. Она даст тебе хлеба, яиц и мяса, и сегодня у вас будет вкусный горячий ужин. Тебе ведь это понравится, да?

Пальчики девочки крепко сжали монету. Она совсем исчезла в грязной ладошке.

— Понравится, — тихо сказала девочка.

— Отлично.

Рейли выпрямился и выглянул наружу. Дождь лил ровной стеной.

Стараясь не повышать голоса, он спросил:

— А где я могу найти вашего отца, Шеннон?

Ее отец, сообщила ему Шеннон, может быть там, где он в основном и обитает, — в сарае, где делает самогон. Этот сарай расположен в лощине, если идти вниз от их коттеджа (она именно так назвала их убогую хижину).

Рейли поблагодарил девочку, пожелал ее матери скорейшего выздоровления, надел шляпу я вышел под дождь.

Но вместо того чтобы сесть на лошадь, он пошел, куда указала девочка, в лощину, по которой теперь струился ручеек мутной глинистой воды. Ручеек опоясывал хижину и перетекал в другую лощину, где Рейли, сделав несколько шагов вверх по склону, обнаружил нечто вроде шалаша из прутьев, торфа и камней.

Под навесом находился самодельный и не слишком гигиенично устроенный самогонный аппарат, а рядом с ним трудился дюжий, крепко сколоченный мужчина.

Впрочем, слово трудился, пожалуй, не слишком подходило, потому что мистер Макафи был занят не столько процессом производства напитка, сколько его дегустацией. И похоже было, что он не был склонен делиться своим изделием, потому что, бросив взгляд на Рейли сквозь завесу дождя, Макафи сказал только:

— Ступайте-ка отсюда.

Произнес он эти гостеприимные слова не вполне внятно, так как, по всей вероятности, уже отхлебнул гораздо больше пойла, чем следовало бы.

— Вы ведь Макафи? Верно? — спросил Рейли, стоя под дождем, неустанно и равномерно поливавшим его. Куртка на плечах Рейли уже изрядно намокла, и потоки воды стекали с полей его шляпы.

— Может быть, — последовал лаконичный ответ.

Рейли мужественно зашагал через мутные лужицы и мокрую глину к странному сооружению и, приблизившись, сказал:

— Я — Стэнтон, новый врач. Я только что навестил и осмотрел вашу жену, которую вы, очевидно, считаете под ходящим объектом постоянного и основательного избиения.