— Ничего не случилось! Просто я неправильно живу, — дочка вскочила на ноги и зашагала взад–вперед («как тигр в клетке», опять–таки по образному выражению Марины). Он и сам частенько так метается из угла в угол, когда нервничает — до чего же Янка на него похожа! Жутковато бывает наблюдать, как этот маленький, но уже независимый человек морщит твои брови, произносит с твоей интонацией твои же слова и улыбается знакомой улыбкой. Янка тем временем продолжала, резкие порывистые жесты выдавали волнение, хоть всеми силами пыталась его скрыть:

— Пока я делала, как она хочет, всё было хорошо. Но она хочет одно, я другое… это нормально, все люди разные! Я же не вмешиваюсь в ее жизнь! Почему она вмешивается?!..

Ну конечно, каждая пытается перетянуть его на свою сторону. Как же ему надоела эта роль миротворческого корпуса!

— А ты не пробовала с ней поговорить?

Янка презрительно повела слегка курносым маминым носом, вышло презабавно:

— Говорить мы не умеем, мы кричим! С ней надо на ее языке, я так не могу. И не хочу — меня потом полдня колбасит, как мы поругаемся! А ей хоть бы хны! Такая веселая бегает, сбросила на меня все свои…

Владимир жестом остановил этот горячий поток:

— Подожди, так не бывает. Мать плохая, а ты прямо ангел небесный!

— Нет, ну и я не ангел. Я ж не говорю…

— Что ж она такого страшного хочет?

Вот он, главный вопрос! Дочка замолчала в глубоких раздумьях — не помешает разрядить обстановку:

— Чего–то он недоговаривает… — протянул Володя гнусавым голосом, старательно выпучивая в Янкину сторону глаза.

Дочура от восторга едва не поперхнулась воздухом и на одном дыхании подхватила:

— Подумала Муму, глядя на Герасима! — и оба рассмеялись, как пара заговорщиков. Это была их любимая с детства игра — не забыла пока, помнит… Она сидела рядом, неудобно скорчившись на табуретке, почти взрослая и невероятно красивая (такой вдруг показалась, даже в домашней старенькой футболке и джинсовых шортах с бахромой). А память всё тянула к той маленькой, которая, засыпая, держала его всей ладошкой за палец… Володя чуть было не спросил: «Ну зачем ты так быстро выросла?», но отчего–то сдержался.

И слава Богу, что не спросил — на кухню воинственно ворвалась Марина, не остыла еще. Щеки разгорелись, глаза мечут молнии, белокурые крашеные волосы разметались по плечам — хоть амазонку с нее пиши:

— Что, жалуется? — и всем корпусом развернулась к дочери, на манер атакующего танка: — Я ж добра тебе хочу! Чтоб ты человеком стала!

Такого Янка стерпеть не могла:

— А я, по–твоему, не человек?

— Да какой ты человек! Ты еще так, человечек…

Владимир поморщился: с педагогическими способностями у жены всегда было туго, хоть и педин закончила. Дочка опять задохнулась от возмущения (новая привычка, что ли?), с трудом перевела дух и обернулась к нему, ища поддержки:

— О чем с ней можно говорить?!

— А-а, так со мной и говорить не о чем?!.. — Марина взяла свою самую высокую оперную ноту. Янка от нее отшатнулась и выставила перед лицом маленькие ладони с отцовскими длинными пальцами, словно защищаясь от режущего крика. У Володи кольнуло острой иголкой в самое сердце, до того этот жест показался беспомощным…

— Всё, хватит! Не кричи, мне потом плохо будет! — запричитала Яна.

— А мне от нее хорошо! — но тон жена всё же немного сбавила и заворчала: — Гимнастику бросила, рояль пылью оброс! Юное дарование нашлось!..

На «даровании» Владимир не выдержал и абсолютно спокойным размеренным голосом — каким обычно прикрываются, когда внутри всё пенится и кипит! — проговорил:

— Да, ребята, так я в плаванье досрочно уйду.

Они разом замолкли на полуслове, повернули к нему головы и замерли на полудвижении — ну прямо тебе сцена из любительской пантомимы… Тишина зависла над их головами, всё сгущаясь и вроде бы физически уплотняясь, пока не стала совершенно невыносимой. В самое пиковое мгновение Янка очнулась от оцепенения и пулей вылетела в коридор, чуть не сбив по пути табуретку. От этого грохота что–то непостижимым образом изменилось: где–то на самой грани слуха Володя уловил тоненький звон тысячи осколков, как от разбившейся хрустальной вазы. (Или просто померещилось, расшалились натянутые до предела нервы?..)

«Так вот что значит «разрядить обстановку», что–то происходит в пространстве…» — неизвестно откуда взялась достаточно нелепая мысль. Марина провела дочку долгим взглядом:

— О! В туалете закрылась! — тон был самый миролюбивый, точно это не она полминуты назад так верещала, переходя на ультразвук: — Дай Боже сил… — и принялась разглаживать одной только ей видимые складки на клеенке: — …пережить этот год. С Яриком и то легче было! Зато у этой что ни день, так новые выбрыки, творческая натура!

Что Владимира всегда поражало в жене, так это необъяснимые перепады настроения. Вот и сейчас: сидит себе, безмятежно улыбается, как ясно солнышко… Иногда кажется, что она получает истинное удовольствие от подобной ругани по мелочам: все расползаются зализывать раны, а Марина сияет! Правда, вслух эти соображения он высказывать не стал, голова и без того раскалывалась.

До чего же всё изменилось за прошедшие полгода! На двери Янкиной комнаты вызывающе красовался плакат — обычный снежно–белый лист ватмана с крупной надписью чем–то синим: «Главный закон Вселенной — закон свободной воли». И ниже под ним — полыхающими кумачовыми буквами (вышло что–то наподобие революционных лозунгов, Владимиру так и привиделся отряд красной конницы с развевающимся на скаку волнистым знаменем):

«Не беспокоить!

Don't disturb!

Вход 100 у. е.»

Володя невольно улыбнулся: чего уж тут удивляться, что мама рвет и мечет! «Вход 100 у. е.», однако!.. Из–за двери раздавались приглушенные звуки чего–то медитативного — скорей всего, индийского. Он легонько постучал; не дождавшись ответа, вошeл.

Яна лежала на кровати, закрыв глаза и беспомощно (так ему опять показалось) сложив на груди руки. Тоненькие по–детски запястья особенно ярко выделялись на фоне темного с неразборчивым рисунком одеяла. С неприятно замершим сердцем он рывком наклонился к ней и осторожно потрогал за плечо:

— Янка! — дочка неохотно открыла глаза. — Тебе плохо?

— Я сеанс делаю, — она ловко уселась по–турецки, но взгляд оставался не до конца приземленным, плавающим. «Ежик в тумане с круглыми глазами," — смешно подумал Володя.

— Какой сеанс?

— Рейки. Смотри! — она махнула рукой в направлении стены, густо увешенной акварельными рисунками: — Это принципы Рейки.

Очередной по счету плакат в витиеватом резном узоре, с иероглифами по краям, — не иначе, Китаем увлеклась? Янка, вытянув шею, заглядывала снизу ему в лицо — видимо, пыталась с ходу вычислить реакцию. Какая же она худенькая, неужели и раньше такой была? Вроде ж уже и барышенция… Еще и в открытый сарафан нарядилась! Хрупкие плечи с выпирающими косточками смотрелись довольно трогательно: всё такой же «цыпленок жареный», как в детстве…

«Не кормят ее здесь, что ли? — озабоченно нахмурился Владимир и про себя усмехнулся: — Уже как мама–клуша рассуждаю! — И спохватился, дочка смотрела на него уже с нескрываемым возмущением: — Совсем забыл про плакат, почитаем…»

«Именно сегодня, не беспокойся.

Именно сегодня, не злись.

Почитай своих родителей, учителей и старших.

(Он с невольной иронией покосился на Яну, та в ответ скорчила уморительно–постную физиономию пай–девочки. Получилось не слишком убедительно — как сказал бы сейчас Станиславский, «не верю»!)

Честно зарабатывай себе на жизнь.

С любовью относись ко всему живому.»

— М–да–а, принципы хорошие, — Володя аж никак не аристократическим жестом почесал в затылке: — А что это вообще такое?

— Это японская система исцеления, — с важностью проговорила дочура. — Как Христос лечил руками, так и я: получила инициацию, теперь тоже могу… Ну, не совсем, как Христос, это я загнула… — вероятно, на его лице отразилось сильное недоверие: — Не веришь? Хочешь, покажу? Садись!

Янка энергично дернула его за руку и усадила в свое любимое скрипучее кресло у забитого книгами шкафа, занимающего всю заднюю стенку комнаты. Ее огромные восточные глазищи с голубоватыми белками и расширенными от полутьмы зрачками азартно поблескивали:

— Закрой глаза, расслабься! Постарайся ни о чем не думать…

Он почувствовал легкое прикосновение ладошек на своих висках, от них явно исходило тепло. Мягкое и вкрадчивое, оно окутало всю голову и незаметно добралось до шеи… Володя неожиданно пришел в себя: что–то его смутно беспокоило, как червячок изнутри подтачивал:

— Подожди! — с осторожностью убрал дочкины руки. — Тебе потом плохо не будет?

— Нет! — она, кажется, была недовольна. С досадой нахмурилась, но через несколько секунд сменила гнев на милость и царственно покачала разлохмаченной пушистой головой. Ну глазастый одуванчик тебе и всё! — Это Рейки, жизненная энергия, — продолжила свою лекцию Янка. — Китайцы называют её «Ци», а христиане — Святой Дух. Она течет через всех нас, я своего ничего не трачу, только передаю… Но я в этом еще не сильно разбираюсь. Хочешь, приходи к нам на семинар, тебе там всё объяснят… — И опять перешла на бойкую скороговорку: — Я маму звала, а она не пошла, это потому она про секту кричит, придешь?

— Приду. Посмотрю, чем вы там занимаетесь.

Марина в который раз за этот вечер просунула нос в дверную щель — у нее всегда был слух, как у горной козы:

— Лучше спроси, сколько она на это денег выкинула! — и торжествующе хлопнула дверью, весьма довольная собой.

Янка с негодованием воскликнула:

— Опять она!..

«Это что–то новое!» — озадаченно прищурился Володя, рука привычным с юности жестом потянулась к затылку: