Я не поверил своим глазам! — далее следовал подробный адрес миссис Смолридж. Я узнал это имя, это место под Бристолем — она мне рассказывала о предложении миссис Элтон, — и сразу понял, на что она пошла. Такой поступок был вполне в ее характере, решительность которого мне хорошо известна, а то, что она не заикнулась о таковом намерении в первом своем письме, лишний раз свидетельствовало о ее сугубой щепетильности. Это могло бы выглядеть угрозой, чего она не допустила бы ни за что на свете… Представьте же себе мой ужас — мое негодование на нерадивость почты, — покуда я не сообразил, что сам допустил оплошность!.. Что мне было делать? Только одно: надобно было открыться дядюшке. Без его благословенья меня бы, я это понимал, и слушать не стали. И я все ему сказал — обстоятельства мне благоприятствовали; недавняя утрата умерила его гордость — я не рассчитывал, что он, бедный, уступит и даст полное свое согласие так легко, прибавив под конец с глубоким вздохом, что желает мне обрести в супружестве то счастье, которое выпало ему… Я, правда, склонен думать, что мое счастье будет несколько иного свойства… Вы, верно, готовы пожалеть меня, вообразив себе, что я должен был пережить, когда открылся ему и ждал решения, от которого зависела вся моя судьба? Тогда приберегите вашу жалость, покуда я не расскажу вам о том, как примчался в Хайбери и обнаружил, что она сделалась по моей вине так больна. Покуда не опишу вам свои чувства при виде ее изможденного, измученного лица. Я добрался до Хайбери в тот час, когда, зная, что у них в доме завтракают поздно, мог надеяться, что застану ее одну… Эта надежда меня не обманула — не обманула и та надежда, которая погнала меня в дорогу. Понятно, что мне стоило труда развеять более чем естественное и законное недовольство. Но это уже позади — мы помирились, мы теперь вдвойне дороже и милей друг другу, никогда более даже тень недоразумения не ляжет между нами. На сем, сударыня, позвольте мне, из состраданья к вам, закончить — простите мне, но сделать это раньше я не мог. Тысячу раз благодарю вас за неизменную доброту ко мне и десять тысяч раз за то внимание, которое вы, как вам подскажет сердце ваше, окажете ей. Ежели вам покажется теперь, что я, в известном отношении, счастлив не по заслугам, то я скажу, что совершенно с вами согласен… Мисс В. называет меня баловнем судьбы. Хочу надеяться, что это справедливо. В одном судьба меня несомненно обласкала, коль скоро я вправе с благодарностью подписаться под этим письмом как

любящий сын ваш,

Ф. Ч. Уэстон-Черчилл".

Глава 15

Письмо Фрэнка Черчилла не могло не тронуть сердце Эммы. Невольно, вопреки первоначальному нерасположенью, она, как и предсказывала миссис Уэстон, прочла его с пожирающим вниманием. Дойдя до первого упоминанья о себе, она потом была не в силах оторваться, всякая строка, в которой говорилось о ней, представляла интерес, и почти всякая — доставляла удовольствие, а те, которые не содержали этой лакомой приманки, все-таки удерживали ее внимание, незаметно возвращая ей прежнюю приязнь к их автору да и могла ли теперь оставить Эмму равнодушной история чьей-либо любви? Она дошла до конца не отрываясь. Конечно, он был виноват, но меньше, нежели ей представлялось, — к тому же он столько страдал, столь искренне раскаивался, был так признателен миссис Уэстон, так влюблен в мисс Фэрфакс, а Эмма — так полна своим счастьем, что до суровости ли было ей; войди он сейчас в комнату, она бы, наверное, встретила его, как бывало, сердечным рукопожатьем.

Письмо произвело на нее такое впечатление, что, когда опять пришел мистер Найтли, она и ему дала его прочесть. Она не сомневалась, что миссис Уэстон желала бы познакомить с ним других, в особенности тех, которые, как мистер Найтли, склонны были видеть столько предосудительного в его поступках.

— Прогляжу, отчего же, — сказал мистер Найтли, — только длинновато оно что-то. Возьму домой и почитаю на ночь.

Но Эмма запротестовала. Вечером должен был зайти мистер Уэстон, и ей придется вернуть с ним письмо.

— Я предпочел бы употребить это время на беседу с вами, — возразил он, — но раз того требует справедливость, то ничего не поделаешь.

Он пробежал первые слова, но тут же оторвался:

— Если бы мне предложили прочесть письмо этого господина к мачехе месяца два назад, Эмма, я бы взял его в руки не с таким равнодушием.

Он стал читать дальше про себя — потом с улыбкой заметил:

— Хм-м! Что за россыпи комплиментов в первых строках! Вполне в его духе. Впрочем, у всякого своя манера. Не будем судить его строго… Мне свойственно, — прибавил он спустя немного, — читать и тут же высказывать свое мнение. По крайней мере, будет ощущение, что мы вместе. Не так жаль будет потерянного времени — но, впрочем, если вам неприятно…

— Ничуть. Наоборот.

Мистер Найтли вновь взялся за письмо, и дело теперь пошло веселей.

— Насчет искушенья — это он лукавит, — рассуждал он. — Знает, что оправдаться нечем, вот и крутит… Нехорошо… Не дело это — тайная помолвка… «Отцовская черта», изволите ли видеть, — поклеп возводит на родного отца. Мистеру Уэстону в его благих и честных начинаньях, и точно, служил поддержкой неунывающий нрав, но мистер Уэстон сам добился всего того, чем наслаждается ныне… А вот здесь он говорит правду — явился сюда впервые, только когда приехала мисс Фэрфакс.

— Помню, помню, — сказала Эмма, — вы были уверены, что он бы мог свободно посетить отца раньше, если бы захотел. Вы благородно обходите это молчаньем, но вы были совершенно правы.

— Я судил его не совсем беспристрастно, Эмма, — и все же, думается, даже если бы вы были ни при чем, он все равно не внушал бы мне доверия.

Когда он дошел до того места, где говорилось о мисс Вудхаус, то начал все подряд читать вслух — все, что касалось до нее, — тут усмехаясь, там качая головой; где-то довольствуясь красноречивым взглядом, где-то поддакивая или опровергая или же роняя ей два-три ласковых слова, смотря о каком предмете шла речь, а под конец крепко задумался и заключил серьезным тоном:

— Очень некрасивая история, хотя могло быть хуже… С огнем шутил. Спасибо, что помог счастливый случай, иначе не было бы ему оправданья… Не способен верно оценить свое обхожденье с вами… Все время принимает желаемое за действительное и мало чем руководствуется в сужденьях, кроме собственного удобства… Вообразить, что вы проникли в его тайну! Естественно! У самого на уме каверзы, вот и судит о других по себе… Секреты, плутни — как они извращают у людей все представленья! Эмма, голубка, разве это не подтверждает лишний раз, сколь прекрасно, что мы во всем честны и искренни друг с другом?

Эмма сказала «да» — и покраснела при мысли, что не может честно и искренне открыть ему секрет насчет Гарриет.

— Читайте дальше, — пробормотала она.

Он послушался, но очень скоро опять сделал остановку.

— Ага, пианино! Поступок мальчишки, не способного, по молодости лет, взвесить, чего будет больше от такого сюрприза — удовольствия или неловкости. Сущее мальчишество!.. Не понимаю, как можно навязывать женщине в знак благорасположенья подарки, без которых она заведомо предпочла бы обойтись, — а ведь он знал, что она бы не позволила ему прислать инструмент, будь это в ее власти.

После этого он какое-то время читал не отрываясь, ежели не считать односложных попутных замечаний, пока не дошел до того места, где Фрэнк Черчилл признавался, что безобразно вел себя, и не остановился для более пространных рассуждений.

— Совершенно с вами согласен, сударь, — проговорил он. — Вы и впрямь вели себя из рук вон скверно. Что правда, то правда. — И, пробежав глазами несколько следующих строк, где говорилось о причинах их размолвки и о том, как действовал наперекор разумным пожеланиям мисс Фэрфакс, высказался еще более обстоятельно: — А вот это уже вообще гнусность… Раз сам же ее уговорил поставить себя, ему в угоду, в крайне тяжелое и неприятное положение, значит, обязан был прежде всего ограждать ее от лишних страданий… Ей было, разумеется, куда сложнее, чем ему, поддерживать тайную переписку. Ему бы приличествовало считаться с малейшим ее возраженьем, пусть даже неразумным — и уж подавно со столь разумными. Она совершила неверный шаг — согласилась на тайную помолвку и понимала, что за это необходимо расплачиваться.

Чем ближе он подходил к поездке на Бокс-хилл, тем больше Эмме становилось не по себе. Хороша же она там была!.. Замирая от стыда, она со страхом ждала минуты, когда он поднимет на нее глаза. Но он прочел это место внимательно, без остановок, без единого замечания, только мельком взглянул на нее один раз и тотчас опустил глаза, чтобы не напоминать о неприятном — можно было подумать, что происшествие на Бокс-хилл забыто.

— М-да, наши славные Элтоны не страдают избытком деликатности, — было следующее его замечанье. — Тут его можно понять… Что такое? Решилась порвать с ним окончательно? Поняла, что эта помолвка не принесла им обоим ничего, кроме горя и сожалений?.. Расторгает ее?.. Что же в таком случае она должна была испытать, наблюдая его поведение!.. Нет, он поистине воплощенье…

— Нет, нет — сначала прочтите, что там сказано дальше. Он тоже страдал, вы увидите…

— Надеюсь, — холодно возразил мистер Найтли, вновь возвращаясь к письму, — Смолридж?.. Это еще что такое? О чем это он?

— Она согласилась пойти в гувернантки к детям миссис Смолридж — это близкая приятельница миссис Элтон — живет по соседству с Кленовой Рощей… любопытно, кстати, как-то миссис Элтон отнеслась к тому, что это предприятие расстроилось…

— Не заводите со мною разговоров, Эмма, милая, иначе мне вовек не дочитать до конца, — помолчим пока о миссис Элтон. Мне осталась всего одна страница. Ну и горазд же строчить письма этот господин! — Жалко, что вы читаете с такою неприязнью к нему.

— Ну, кое-где у него и правда проглядывает чувство. Похоже, он искренне сокрушался, увидев, что она больна… Пожалуй, можно с определенностью сказать, что он к ней неравнодушен. «Вдвойне дороже и милей друг другу». Надеюсь, он не скоро забудет цену этому примиренью… Смотрите, как расщедрился на благодарности — то тысячу раз благодарит, то десять тысяч… «Счастлив не по заслугам». Что ж, ему лучше знать. «Мисс Вудхаус называет меня баловнем судьбы». Ах, вот, оказывается, как его называет мисс Вудхаус?.. Отменная концовка, и — одолели-таки письмо!.. Значит, «баловень судьбы»? Так вы его окрестили?