Джейн Остин - Эмма

Отрадно, что ни говори, было слышать, что у Джейн Фэрфакс обнаружился недостаток…

— Когда так, — сказала Эмма, — вы, полагаю, быстро разуверили мистера Коула?

— Очень быстро. Он намекнул издалека — я сказал, что он ошибается, — он извинился и замолчал. Коул не тщится быть умнее и проницательнее своего соседа.

— Сколь не похож он в этом на дражайшую миссис Элтон, которая только и делает, что тщится быть умнее и проницательнее всех на свете! Любопытно бы знать, как говорит она о Коулах, как называет их? Какое наименованье извлекла для них из недр своей вульгарной фамильярности? Вы у нее зоветесь «Найтли» — что припасла она для мистера Коула? Итак, я не должна удивляться тому, что Джейн Фэрфакс принимает ее любезности и согласна проводить с нею время. Миссис Уэстон, ваши доводы представляются мне более вескими. Мне куда легче понять искушение сбежать от мисс Бейтс, чем уверовать в торжество разума мисс Фэрфакс над миссис Элтон. Никак не верится, чтобы миссис Элтон в мыслях, на словах или на деле признала себя ниже ее — испытывала сдерживающее влияние чего бы то ни было, кроме собственных скудных понятий о хорошем тоне. Не поверю, что она не оскорбляет свою гостью на каждом шагу похвалами, ободреньями, предложением услуг, не расписывает ей без конца свои благие намерения, от поисков для нее постоянного места до приглашений на восхитительные совместные прогулки в ландо.

— У Джейн Фэрфакс чуткое сердце, — проговорил мистер Найтли, — ее нельзя упрекнуть в бесчувствии. Подозреваю, что ей свойственны сильные чувства, а характер ее отмечен такими отличными качествами, как выдержанность, терпение, самообладание, — ей лишь недостает прямодушия. Она замкнута — замкнута, кажется мне, как никогда. А я люблю открытые натуры. Нет-нет, покамест Коул не намекнул, что я к ней будто бы неравнодушен, мне в голову не приходило ничего подобного. Я всегда с удовольствием и восхищеньем виделся и разговаривал с Джейн Фэрфакс — но ни о чем другом у меня и мысли не было.

— Ну, миссис Уэстон, — с торжеством произнесла Эмма, когда он удалился, — что вы теперь скажете насчет женитьбы мистера Найтли на Джейн Фэрфакс?

— Скажу, что он уж слишком занят мыслью о том, что не влюблен в нее, а потому не удивлюсь, если он кончит тем, что влюбится. Только не бейте меня.

Всяк в Хайбери и его окрестностях, кому приводилось когда-либо посещать мистера Элтона, стремился теперь оказать ему внимание по случаю его женитьбы. Для него и его жены устраивались обеды и вечера — приглашения шли сплошным потоком, и скоро миссис Элтон имела удовольствие обнаружить, что впереди у ней нет никакого просвета.

— Вижу-вижу, к чему идет, — говорила она. — Вижу, какая жизнь ожидает меня среди вас. Нас положительно вовлекают в разгул и праздность. Мы прямо-таки в моду вошли. Ежели это подразумевают под существованием в сельской глуши, то оно не слишком меня пугает. Верьте слову, от будущего понедельника до субботы — ни единого незанятого дня! Тут даже и без моих ресурсов невозможно заскучать…

Ни одно приглашение не отклонялось. Благодаря привычкам, усвоенным в Бате, вечера были для миссис Элтон в порядке вещей, а Кленовая Роща привила ей вкус к званым обедам. На вечерах ее слегка коробило отсутствие второй гостиной и прохладительного на льду, жалкий вид домашних трубочек с кремом. Миссис Бейтс, миссис Перри, миссис Годдард и прочие основательно отбились от света, но она скоро им покажет, как полагается обставлять приемы. В какой-нибудь из весенних дней она отплатит всем им за гостеприимство, устроив один великолепный вечер в наилучшем стиле — когда на каждом ломберном столе будут стоять свечи и лежать нераспечатанная колода карт, а нанятые по этому случаю лакеи — ибо она не удовольствуется числом собственной прислуги — точно в положенный час и положенным порядком будут обносить гостей угощеньем.

Эмма между тем понимала, что невозможно не позвать Элтонов на обед в Хартфилде. Нельзя было отставать от других, иначе она бы навлекла на себя низкие подозренья, дала бы повод думать, что способна почитать себя уязвленной. Обеда было не миновать. Мистер Вудхаус, после десятиминутного разговора с дочерью, не изъявлял нерасположения к этому предприятию, оговорив лишь, по обыкновению, то условие, что не будет сидеть на конце стола и, по обыкновению, поставив тем самым перед Эммой трудный вопрос, кем заменить его на этом месте.

Зато вопрос, кого пригласить, решался просто. Кроме Элтонов должны быть Уэстоны и мистер Найтли, это разумелось само самой — и с тою же неизбежностью подразумевалось, что восьмой должна стать бедняжка Гарриет, но в этом последнем случае приглашение сделано было с тяжелой душой, и Эмма, по многим причинам, очень обрадовалась, когда Гарриет в ответ попросила позволенья отказаться. Она хотела бы как можно реже бывать в том же обществе, что и он. Ей пока еще не совсем удается равнодушно видеть его с прелестной счастливицей женой. Пусть мисс Вудхаус не сердится, но она бы предпочла остаться дома. Это был тот ответ, о котором Эмма только мечтала бы, когда бы могла вообразить, что он возможен.

Она с восторгом думала о стоицизме своего маленького друга — ибо знала, что для нее остаться дома, когда зовут в гости, значит обнаружить подлинный стоицизм — и о том, что теперь может пригласить восьмою ту, кого ей в самом деле хочется: Джейн Фэрфакс. После недавнего разговора с миссис Уэстон и мистером Найтли ее, как никогда, мучила совесть из-за Джейн Фэрфакс. Слова мистера Найтли запали ей в ум. Он сказал, что тех знаков внимания, которые Джейн Фэрфакс видит от миссис Элтон, ей никто больше не оказывает.

«Это верно, — размышляла она, — по крайней мере, в отношении меня, а одну меня он и имел в виду — и это стыд и срам. Ровесницы — всю жизнь знакомы — я обязана была вести себя с нею более дружелюбно. Мне никогда уж не понравиться ей. Я слишком долго выказывала к ней пренебреженье. Но я хотя бы могу быть к ней внимательнее, чем раньше».

Все ее приглашения были приняты. Все приглашенные отвечали, что свободны и с удовольствием придут. Этим, однако, подготовительная часть вечера не исчерпалась. Приключилось довольно-таки досадное обстоятельство. Был уговор, что весною двое старших мальчиков Найтли на несколько недель приедут к деду и тетке; теперь родитель их писал, что привезет их и сам проведет в Хартфилде целый день — как раз тот день, на который назначен был обед. Дела не позволяли ему перенести свой приезд на другое время, но и отец и дочь смущены были этим совпаденьем. Мистер Вудхаус почитал восемь человек за столом последним пределом для своих нервов — а тут появился девятый — причем этот девятый, предвидела Эмма, будет чрезвычайно не в духе оттого, что даже в Хартфилд нельзя приехать на сорок восемь часов, чтобы не угодить на званый обед.

Ей удалось утешить отца, но не себя, тем доводом, что хотя обедать и правда сядут девять человек, но шуму от этого существенно не прибавится, потому что он, как известно, малоразговорчив. Ежели кому и будет хуже, думала она, так это ей — видеть напротив не его брата, а эту хмурую персону, от которой редко когда дождешься слова.

К мистеру Вудхаусу судьба оказалась благосклонней, чем к Эмме. Джон Найтли приехал — но мистера Уэстона неожиданно вызвали в город, и именно на этот день. Он еще мог, пожалуй, показаться к ним позже вечером, но определенно не успевал к обеду. Мистер Вудхаус совершенно успокоился, и у Эммы от этого, от встречи с племянниками, от философской невозмутимости их отца, когда ему объявили его участь, тоже пропала всякая досада.

День наступил — гости собрались точно в назначенный час, и мистер Джон Найтли, казалось, с первой же минуты задался целью быть приятным. Вместо того чтобы в ожидании обеда уединиться у окна со своим братом, он стал занимать разговором Джейн Фэрфакс. Миссис Элтон, всю в кружевах и жемчугах, он оглядел молча, лишь запасаясь наблюдениями для передачи Изабелле, но мисс Фэрфакс была старая знакомая, держалась тихо и, значит, годилась в собеседницы. Утром, до завтрака, он встретил ее, когда возвращался с сыновьями с прогулки и сверху начинал накрапывать дождик. По этому поводу естественно было сказать несколько вежливых слов — и он сказал их:

— Надеюсь, вы нынче утром направлялись недалеко, мисс Фэрфакс, потому что иначе должны были непременно промокнуть. Мы и то едва добежали до дому. Надеюсь, вы скоро повернули назад.

— Я только сходила на почту и до того, как дождь разошелся по-настоящему, успела вернуться домой. Это у меня каждодневная обязанность. Я всякий раз, приезжая сюда, хожу за письмами. И другим помощь, и есть повод выйти на свежий воздух. Мне полезно прогуляться перед завтраком.

— Только не под дождем, я полагаю.

— Да, но дождя, когда я вышла, в сущности, не было…

Мистер Джон Найтли усмехнулся.

— То есть, иными словами, вы именно предпочли прогуляться под дождем, потому что, когда я имел удовольствие повстречать вас, вы не отошли еще и на шесть шагов от своей двери, а к тому времени Генри с Джоном давным-давно потеряли счет первым каплям. В известный период жизни почта таит в себе для каждого из нас большую прелесть. Поживите с мое, и вы придете к мысли, что нет такого письма, ради которого стоило бы мокнуть под дождем.

Ответом ему был слабый румянец и слова:

— У меня нет надежды когда-либо оказаться в положении, подобном вашему — среди дорогих и близких, и значит, нельзя рассчитывать, что с годами письма сами собою сделаются мне безразличны. — Безразличны? Ну, нет! Я совсем не хотел сказать, что они вам сделаются безразличны. Такая штука, как письма, безразлична быть не может — это обыкновенно сущее бедствие!

— Вы говорите о деловых письмах, я — о дружеских.

— Мне не раз приходило в голову, что эти еще хуже. Дела, знаете ли, порой приносят нам деньги, дружба — почти никогда.

— А, теперь вы просто смеетесь! Я слишком хорошо знаю мистера Джона Найтли и убеждена — он умеет ценить дружбу не хуже других. Охотно верю, что письма для вас значат очень мало, гораздо меньше, чем для меня, но не потому, что вы меня на десять лет старше — не в возрасте дело, а в положении. Ваши близкие всегда подле вас — мои, по всей видимости, никогда больше рядом со мною не будут, а потому, покуда я не переживу все свои земные привязанности, почта будет, вероятно, сохранять для меня притягательную силу даже в худшее ненастье, чем сегодня.