Джейн Остин - Эмма

— Ах, мистер Найтли, не лучше бы вам взять пример с бедного мистера Элтона и отсидеться под своею крышей?

Эти уединенные дни протекали в замечательной безмятежности, лишь для нее нарушаемой тайным смятением души, ибо подобное домоседство как нельзя более отвечало вкусу ее зятя, с чувствами коего окружающим всегда надобно было очень считаться; притом же он столь основательно излил всю желчь свою в Рэндалсе, что в Хартфилде ему уже до конца не изменяло благодушие. Он со всеми держался мило, ни с кем ни разу не повздорил, ни о ком не сказал дурного слова. Однако, хотя и кстати пришлась для Эммы эта отсрочка, хотя и придавали ей бодрости надежды, но мысль, что близок час объяснения с Гарриет, все же зловеще тяготела над нею и не давала покоя.

Мистер Джон Найтли с супругой ненадолго задержались в Хартфилде. Погода вскоре начала разгуливаться, и те, которым необходимо было ехать, могли ехать; мистеру Вудхаусу, после очередной попытки уговорить дочь побыть у него еще вместе с детьми, не оставалось ничего другого, как проводить всех гостей в дорогу и вновь приняться оплакивать участь бедняжки Изабеллы, — каковая бедняжка Изабелла, живя среди тех, в которых души не чаяла, видя в них одни лишь достоинства и не замечая пороков, ежеминутно поглощенная нехитрыми насущными делами, являла пример полного счастья, назначенного женщине.

Они уехали, а к вечеру мистеру Вудхаусу принесли записку от мистера Элтона, многословную, вежливую, по всей форме составленную записку, в которой мистер Элтон, засвидетельствовав мистеру Вудхаусу для начала совершеннейшее свое почтение, уведомлял, что завтра утром намерен отправиться из Хайбери в Бат, где, уступая настоятельным просьбам своих знакомых, предполагает провести несколько недель и весьма сожалеет, что по разным причинам, связанным с погодою и делами, лишен возможности лично проститься с мистером Вудхаусом, коего себе полагает вечным должником за дружеские о нем попечения, — а буде мистер Вудхаус имеет поручить ему что-либо, то он почтет за счастье все исполнить.

Эмму приятно поразила эта новость. Уехать именно теперь — ничего лучшего мистер Элтон и придумать не мог. Она мысленно похвалила его, отметив, впрочем, что способ оповестить об этом, избранный им, не делает ему особой чести. Учтивость к отцу ее, столь подчеркнуто исключающая ее самое, яснее всяких слов выдавала затаенную обиду. Даже почтительные расшаркивания в начале не распространялись на нее… Имя ее не упоминалось вовсе, — и была во всем этом столь разительная перемена и столь не к месту была эта прощальная напыщенность в изъявлениях благодарности, что батюшка ее, подумалось ей в первую минуту, не мог не заподозрить неладное.

И однако же — не заподозрил. Мистер Вудхаус слишком захвачен был удивлением по поводу столь внезапной поездки и опасениями, что мистеру Элтону ни за что не доехать благополучно, — и не заметил в его манере выражаться ничего необычного. Сама же записка пришлась чрезвычайно кстати, ибо на весь остаток этого одинокого вечера дала им свежую пищу для размышлений и разговоров. Мистер Вудхаус высказывал свои страхи, а Эмма с удвоенным воодушевлением спешила, как всегда, уверить его в их необоснованности.

Теперь она решилась не держать более Гарриет в неведении. Она имела причины полагать, что Гарриет уже почти излечилась от простуды, и желала дать ей возможно больше сроку, чтобы справиться и с другим недугом прежде, чем воротится назад его виновник. Соответственно, она назавтра же отправилась к миссис Годдард, дабы поведать правду и тем подвергнуть себя заслуженной каре; и каре суровой… Ей предстояло разрушить надежды, которые она сама поддерживала с таким усердием, выступить в неприглядной роли разлучницы, признать, что все ее соображения об известном предмете за последние полтора месяца, все наблюдения, все выкладки и предсказания — грубейшая ошибка и просчет.

Признание заставило ее вновь пережить минуты мучительного стыда, и при виде слез Гарриет она подумала, что никогда уже не сможет жить в ладу с собою.

Гарриет приняла известие прекрасно — никого не обвиняла и обнаружила всем поведением своим такое простодушие, такую непритязательность, что показала себя своей приятельнице в самом выгодном свете.

Эмме в эти минуты ничто столь не казалось ценно, как простота и скромность, и выходило, что всеми привлекательными свойствами, которые должны красить нас в глазах других, обладает не она, а Гарриет. Гарриет считала, что не имеет никакого права роптать. Снискать внимание такого человека, как мистер Элтон, было бы для нее чересчур большою честью… Она решительно его недостойна — никто, кроме столь снисходительного и доброго друга, как мисс Вудхаус, не мог бы вообразить, будто она способна понравиться ему.

Она заливалась слезами; однако это бесхитростное проявление горя внушало Эмме куда больше уважения, нежели любые попытки сохранить достоинство, и она от всей души старалась выслушать, понять, утешить, искренне в тот миг убежденная, что из них двоих не она, а Гарриет более возвышенное и совершенное создание, и что для нее самой много лучше и полезней было бы походить на Гарриет, а не полагаться на собственный ум и таланты.

Переделываться на образец невежественной простушки ей было, впрочем, поздновато, и все же она покинула дом миссис Годдард, еще более утвердясь в решимости быть вперед скромнее и смиреннее и до конца жизни держать в узде свое воображение. Отныне первою обязанностью ее, после забот о родителе, было печься о благе Гарриет, доказывая ей свою привязанность лучшим способом, чем сватовство. Она пригласила Гарриет в Хартфилд, была неизменно добра с нею, стремясь занять и развлечь ее чтением и беседой и вытеснить мысли о мистере Элтоне из ее головы.

По-настоящему, знала она, на это требовалось время, но, хоть она вообще и не могла почитать себя достойным судьею в подобных делах, а тем паче искренне сочувствовать любви к такому человеку, как мистер Элтон, — ей казалось разумным предполагать, что, принимая во внимание возраст Гарриет и полное крушение ее надежд, возможно будет к приезду мистера Элтона привести ее в относительно уравновешенное состояние, что позволит им всем встречаться на правах простых знакомых, не опасаясь выдать или усугубить при этом чувства, владеющие ими.

Правда, Гарриет чистосердечно видела в мистере Элтоне верх совершенства, как внешнего, так и внутреннего, настойчиво повторяла, что равного ему нет на свете, — и, откровенно говоря, оказалась влюблена гораздо сильнее, чем полагала Эмма, но все же была надежда, что это не надолго, столь естественно и необходимо казалось ей подавлять такого рода склонность, раз ей не отвечают взаимностью.

Вряд ли Гарриет доставит большое удовольствие по-прежнему встречаться с мистером Элтоном и мечтать о нем, ежели он, воротясь, начнет выказывать ей полное и очевидное безразличие, а в том, что именно так он и сочтет нужным поступить, Эмма не сомневалась.

Худо было для каждого из них в отдельности и для всех вместе, что они были столь прочно, столь незыблемо привязаны к Хайбери. Ни один из трех не мог уехать либо избрать для себя иное общество. Обстоятельства вынуждали их встречаться и делать хорошую мину при плохой игре.

Для Гарриет дело осложнялось еще и атмосферою в пансионе миссис Годдард, где мистер Элтон был в глазах учительниц и старших воспитанниц кумиром; ей негде было, кроме как в Хартфилде, услышать, как о нем говорят с охлаждающей сдержанностью или нелестной прямотой. Где нанесли рану, там ее, по справедливости, и следовало врачевать — и Эмма дала себе зарок, что не успокоится, покуда не увидит подругу на пути к исцелению.

Мистер Фрэнк Черчилл не приехал. Приблизился назначенный срок, и, подтверждая опасения миссис Уэстон, от него пришло письмо с извинениями. В настоящее время ему, «к величайшей его досаде и сожалению», нельзя отлучиться из Энскума, «однако он не теряет надежды приехать в Рэндалс в недалеком будущем».

Миссис Уэстон опечалилась чрезвычайно — опечалилась, правду сказать, куда больше, чем ее муж, хотя, с присущей ей трезвостью, куда меньше его полагалась на то, что молодой мистер Черчилл в самом деле приедет: человек сангвинического склада, постоянно надеясь на лучшее, не всегда расплачивается соответственною мерой уныния, если надежды его не сбываются. С легкостью перепархивает он от неудачи в настоящем к новой надежде на будущее. На полчасика мистер Уэстон удивился и взгрустнул, но очень быстро начал смекать, что только лучше будет, ежели Фрэнк приедет через два-три месяца, — и время года лучше, и погода, да и пробыть у них он, без сомнения, сможет много дольше, чем если бы приехал теперь.

Рассудив подобным образом, он тотчас и утешился, между тем как миссис Уэстон, более тонко понимая суть вещей, предвидела в дальнейшем лишь повторение отсрочек и отговорок, болея душою за мужа, которого ждали новые огорчения, огорчалась вдвойне.

Эмму в ее теперешнем расположении духа не слишком занимало, пожалует ли к ним мистер Фрэнк Черчилл или нет, ей только жаль было, что ее друзей в Рэндалсе постигло разочарование. В эти дни знакомство с ним более не прельщало ее. Ей хотелось теперь побольше покоя и поменьше соблазнов; но так как, с другой стороны, благоразумие требовало не показывать виду и держаться как всегда, то она старалась обнаруживать надлежащий интерес к случившемуся и разделять с мистером и миссис Уэстон их огорчение, как подобает истинному другу.

Она первой объявила эту новость мистеру Найтли, поахав сколько нужно (пожалуй, даже больше, чем нужно, из усердия хорошо сыграть свою роль) над поведением Черчиллов, которые не пожелали его отпустить. Затем, с жаром, которого в действительности не ощущала, заговорила о том, сколь неоценимым прибавлением он мог бы сделаться их замкнутому обществу в Суррее, и как приятно было бы увидеть новое лицо, и каким праздником для всех от мала до велика в Хайбери стал бы его приезд. Высказав напоследок еще раз все, что думает о Черчиллах, она тут же вовлечена оказалась в спор с мистером Найтли и с веселым изумлением поймала себя на том, что сама себе противоречит, прибегая к тем же доводам, которыми пользовалась, противореча ей, миссис Уэстон.