Сначала от оглушающей тишины у нее зазвенело в ушах. Некоторое время, устало прикрыв глаза, Эли стояла на пороге, пытаясь отдышаться. Когда же она открыла глаза и подняла голову, то охватившему ее ужасу не было предела. Комната отдыха синьора Карераса представляла собой огромное мрачное помещение с неимоверно высокими потолками, в котором отсутствовали окна, если не считать маленького отверстия под самым потолком, которое было забрано частой решеткой и освещало комнату лишь узкой полоской света. Для чего предназначалось это крошечное окно в столь жутком склепе, девушке было совершенно не понятно. Долго не беленые стены были изуродованы пятнами сырости, во многих местах даже отваливалась штукатурка. По темным углам с сырого потолка медленно капала вода, и этот мерный, до ужаса отвратительный звук был ничуть не лучше скрипа дверных петель. Вдоль стен располагались какие-то странные предметы, сделанные из дерева и железа. Эльнара хотела подойти к одному из них, дабы выяснить, что это такое, но вдруг с криком отпрянула, обнаружив прямо под ногами, бурые пятна крови, которыми, как оказалось, были сильно забрызганы и стены. В страхе лишиться рассудка, испуганная девушка забилась в один из более или менее сухих углов и совсем скоро, незаметно для себя, задремала, укутавшись с ног до головы в спасительный мех шубки.

Во сне Эльнаре приснилось, будто она бежит по лесу, бежит тяжело дыша, то и дело спотыкаясь о попадающиеся на пути мелкие кочки и большие коряги, будто опасаясь куда-то не успеть. Наконец лес закончился, и впереди в лучах заходящего солнца заблестела голубая водная гладь. Собравшись с силами, она побежала вновь. Девушка добежала до высокого обрыва и остановилась, увидев посередине реки лодку, плывущую к противоположному берегу, в которой находился ее возлюбленный. Эли отчаянно закричала: «Сержио, вернись! Я здесь, я люблю тебя!» В серых глазах Сержио читалась искренняя глубокая боль. Печально улыбнувшись, не отрывая от девушки глаз, он продолжал грести веслами, направляясь к другому берегу. Силы оставили Эли, она рухнула на колени, заливаясь горькими слезами и не переставая шептать: «Сержио, я люблю тебя, куда же ты уходишь от меня, зачем? Прошу тебя, вернись, любимый». Рыдания теснили девичью грудь, и вдруг она испуганно вздрогнула всем телом, проснувшись от невыносимо пугающего звука — так скрипели ржавые дверные петли.

В помещение вошел синьор Карерас, обнимая одной рукой свою любимую обезьянку, а в другой держа изящный серебряный подсвечник с ярко пылавшей толстой свечой, которая отбрасывала зловещие отблески пламени на мрачные темные стены.

— Ты уже плачешь, маленькая сучка? — с явным удовлетворением в голосе заметил испанец, не подозревая об истинной причине девичьих слез. — Ну что ж, просто превосходно! Выходит, ты уже осознала, куда вляпалась благодаря своей непростительной доверчивости. Дураки и неудачники всегда учатся на своих ошибках. Правда, далеко не всем предоставляется возможность исправить их, ведь все зависит от случая или душевного расположения того человека, в руках которого находится их презренная жизнь. Что скажешь, милашка, о моей комнате отдыха? — внезапно переменил он тему разговора. — Не правда ли, здесь уютно? Я очень люблю тут бывать, когда мне есть с кем отдохнуть и немного развлечься, позабыв о суете бестолкового мира, шумящего за этими стенами и воображающего, будто его ничтожные заботы и глупые страсти и есть настоящая жизнь.

— Где мой друг? — прервала его самодовольную речь Эльнара, встав на ноги, дабы лишить невысокого ростом испанца возможности смотреть на нее сверху вниз.

— Кого ты имеешь в виду, красотка? — с притворным удивлением спросил он.

— Где мой друг Султан, которого вы отняли у меня, едва мы переступили порог этого мерзкого дома? — повторила девушка свой вопрос.

— Боюсь, ты еще не представляешь, наивная дочь дикого Востока, что есть подлинная мерзость, — усмехнулся Фернандо и продолжил: — Похоже, тебя интересует, а может быть, даже очень волнует судьба этого паршивого колдуна, которого я велел запереть на заднем дворе, пока не решу, как мне лучше всего поступить с тобой, — не моргнув глазом, солгал испанец, пару часов назад приказавший слугам утопить избитого хоршика в реке, как только стемнеет.

— Что ты вообразил себе, хищное животное? — длинные густые ресницы Эли затрепетали, предчувствуя недоброе. — Мой бедный друг не только не колдун, но даже толком не представляет себе, что это такое. Он чист душой, как ребенок! Ты должен отпустить его на свободу.

— А чиста ли твоя душа, милашка? — Карерас намеренно пропустил слова Эльнары мимо ушей и, задав вопрос, вперился в нее пронзительным взглядом своих черных глаз, будто пытался проникнуть в самую глубину ее непорочной души. — Для своих юных лет ты рассуждаешь о жизни слишком смело и даже чересчур зрело. Я начинаю подозревать, что, несмотря на молодость, ты успела побывать во многих передрягах. Наверняка, повидала немало любопытных вещей и узнала жизнь с самых разных сторон. Я рад, если это действительно так. Меня всегда раздражали в женщинах глупость и жеманство, свойственные ох как многим. До сих пор приятным исключением из этого правила была только Анжелика Пишоне. Славно мы повеселились с ней в свое время, немало чего натворив и немало кого одурачив. Увы, она сильно постарела — пусть не душой, а телом… Все равно ничего хорошего в этом нет. Я ненавижу морщины на лице и дряблую кожу тела, это слишком очевидно напоминает мне, что и моя старость не за горами. Пожалуй, ты, милая красотка, вполне могла бы заменить мне Анжелику, которой мне по-прежнему не хватает, хоть и немало воды утекло с тех пор, как мы с ней расстались.

— Ты не просто злодей, Карерас! Ты — сумасшедший злодей! — дивные глаза Эльнары сверкали гневом.

— Ты не права, милашка, — спокойно ответил испанец. — В моем очень узком кругу меня обычно называют гением зла, и это более соответствует действительности. Я хочу предложить тебе выгодную сделку. Ты становишься мне не просто другом, а другом очень искренним и преданным мне всей душою, заменив милейшую мадемуазель Пишоне, — ну а я, в свою очередь, сохраняю тебе жизнь и отправляю на все четыре стороны твоего восточного дружка! Уверен, он будет молиться за тебя до последних дней жизни.

— Я ни за что не стану другом такого подлеца, как ты, Карерас, — твердо сказала Эли.

— У тебя нет другого выхода, — пожал плечами Фернандо. — Разве ты не хочешь спасти свою юную жизнь и уберечь от гибели дружка? Да будь на твоем месте любая другая женщина, она бросилась бы целовать мне ноги за подобную милость.

— Уж этого ты точно не дождешься, — Эльнара решительно вздернула вверх маленький изящный подбородок.

— Я так не считаю, — усмехнулся Карерас. — Даже если ты из-за своего чересчур независимого и своенравного характера откажешься от лестной чести стать для меня верным другом, пылкой любовницей и пособницей в моих многочисленных интересных делах, тебе все равно не избежать моих железных объятий. Увы, не сегодня… Ты так распалилась, что вывела меня из строя… Но это дело времени, и только. Надеюсь, в ближайшие дни я оправлюсь настолько, чтобы попробовать тебя, дочь дикого Востока.

— Этого не будет, я лучше умру, чем поступлюсь своей честью.

— Не переживай, красотка, ты умрешь, как только я сполна утолю свою страсть, — невозмутимым тоном заявил Фернандо. — Думаю, по обстановке моего замечательного дома ты уже догадалась о том, какие цвета я предпочитаю более всего. Их два. Я люблю черный цвет, как символ ночи, столь обожаемой мною с детских лет, а также весьма неравнодушен к красному — цвету крови, он меня очень возбуждает.

При этих словах девушка невольно вздрогнула, а Карерас не спеша прошел к странным сооружениям, установленным вдоль стен, — они не были похожи ни на мебель, ни на что-либо другое, пригодное для человеческих нужд.

— Еще с самых юных лет я ощущал себя особенным человеком, которому судьбой предначертано менять сознание других людей и совершенствовать их от природы низменные души. Я должен уберечь этот мир от разрушительной силы великой греховности и вопиющей человеческой глупости, которые присутствуют повсеместно и ставят под удар существование жизни на земле. Конечно, низкие животные инстинкты обычного человека начинают бунтовать при одной только мысли о столь глубоких переменах, поэтому никто на это поистине благородное испытание по доброй воле не соглашается, и мне приходится применять силу. Разумеется, я не настолько примитивен, чтобы просто бить человека по голове или пинать его ногами, одновременно внушая высокие духовные мысли. Недаром я стою над этим грешным миром, а не в одном ряду с безликой тупой толпой. Я, Фернандо Карерас, — еще больше приосанился испанец, страдавший от невысокого роста, — призван очистить нашу прекрасную бедную землю от скверны, и этому посвящена вся моя жизнь.

Безусловно, с мужчинами, как всегда, дело обстоит достаточно просто. Сначала я им подробно рассказываю, кем, как и для чего был сотворен наш мир, объясняю, насколько духовно возвысится и облагородится их душа после того, как они примут из моих рук почетную смерть. Потом каленым железом я самолично выжигаю на их обнаженной груди шестиконечную звезду в знак причащения к высшим знаниям. Предчувствуя приближение смертного часа, в то же время будучи не в силах осознать неизбежность своей смерти, почти все из них ползают у моих ног, униженно умоляя о пощаде. Вдоволь насладившись ничтожеством и животным страхом этих никчемных людишек, я милостиво отправляю их на небеса: кого-то сажаю на острый кол, кому-то распарываю живот одним ударом меча, а кого-то живьем зажариваю на костре. Их предсмертные вопли несказанно услаждают мой изысканный слух.

Что же касается женщин, то, как правило, большинство из тех, кто попадает в мои цепкие руки, после предварительной мудрой беседы о высоких материях удостаиваются чести познать силу и твердость моего природного жезла, — Фернандо с любовью огладил свое причинное место. — Но опять-таки, и в этом сладком деле я предпочитаю проявлять широту мысли и богатство воображения, коими меня одарила сама природа. Примитивное совокупление — не для меня, моя утонченная натура нуждается в более острых и разнообразных ощущениях.