— А ты? — спросила она.

— О, это другое дело. Семейное счастье — вот мой идеал, и благодаря тебе оно у меня есть.

— Господи, это звучит так прозаично!

— Стало быть, мы воспринимаем удовлетворенность по-разному, потому что для меня это означает бокал кларета в обществе моей жены, которая делает меня до крайности счастливым.

Анна засмеялась и сказала, что скоро он запоет по-другому, потому что начнутся дожди, а она станет сварливой из-за вечно затянутого тучами неба без проблеска солнца. Он предложил поехать покататься и полюбоваться облаками, которые вот-вот появятся на небе.

Они любили смотреть на сгущающиеся тучи, но в тот вечер дул порывистый ветер и лил сильный дождь, дробным стаккато прибивая к земле густую дорожную пыль.

— Не повезло нам с погодой, — сказал Ричмонд, но дождь вскоре прекратился, и Анна увлеклась угадыванием фантастических лиц и фигур в нависших облаках.

Она увидела облако, напоминающее мужчину. Его будто оторвало от толпы ветром, а немного погодя небо заполнилось спешащими куда-то людьми. И только эта одинокая фигура оставалась в стороне. Затем порыв ветра погнал его к толпе людей, и, как только он с ними столкнулся, они помчались от него прочь, затем их снова согнало вместе, и они превратились в одно единое целое.

— Облака так же не могут противостоять ветру, как мы не можем сопротивляться силам, которые нами движут, — ответила Анна.

— А тобой что-то движет? — удивленно спросил Ричмонд. — Ты когда-либо испытывала что-либо подобное в своем маленьком и тихом мирке в Фэрхеме?

— Не думай, что чувства такой женщины, как я, соответствуют окружающей ее обстановке. Приключения в реальной жизни — это одно, а в воображении — совсем другое.

— Что ж, согласен, гораздо приятнее воображать себя продирающимся сквозь джунгли, чем делать это на самом деле, — сказал он.

— А как насчет чувств? Думаешь, я жила поверхностно?

— Нет, дорогая моя, я уверен, что это не так. Порой я думаю, ты чувствуешь все гораздо глубже. Давай-ка поедем домой. Ты выглядишь утомленной.

Они вернулись домой и, так как на этот вечер не были никуда приглашены, остаток дня провели в библиотеке, разбирая только что доставленный ящик с книгами.

Книги для них всегда были источником радостного возбуждения, а порой и размолвок, когда одновременно хотелось прочитать одну и ту же книгу. В этот вечер Ричмонд протянул ей книгу в зеленом переплете и сказал:

— Это для тебя, Анна. Вряд ли она меня заинтересует.

Она взглянула на титульный лист, увидела только дно слово «Эвелина», и ей сразу представилась сцена в Благородном собрании в Бате. Она, как наяву, увидела миссис Лайсет, Эстер и Фрэнка Гордона.

«Анне нет необходимости читать „Эвелину“! Разве вы не заметили мужчину с цветом лица, как у индуса, и с поразительно яркими голубыми глазами, весь вечер не сводящего с нее глаз?» Голос Фрэнка Гордона был громким и гулким, будто раздавался в пустом помещении.

Анна так и не стала читать «Эвелину». Но, держа эту книгу в руках, она с необыкновенной отчетливостью вспомнила Гарри. Его образ был таким же живым и чарующим, как в день их первой встречи. Она не забыла ни единой черточки его лица, ни малейшего изменения выражения его лица, и это неожиданное открытие разбередило старую рану.

— Что случилось? Книга тебе не нравится? — спросил Ричмонд. — Если хочешь, почитаем ее вместе.

— Нет, нет, — быстро сказала Анна, откладывая книгу. — А что еще тебе прислали? Есть какие-нибудь стихи?

— Сейчас посмотрю, — сказал Ричмонд и снова нырнул в ящик, совершенно не представляя, что именно занимает мысли жены.

Однажды Ричмонд получил известие о смерти матери, и Анна была крайне огорчена его переживаниями. Четырнадцать лет, проведенные Ричмондом вдали от дома, не ослабили его привязанности к родителям, и это несчастье поколебало одну из самых его лелеемых надежд.

— Я так мечтал, чтобы мама увидела нашего малыша, — сказал он Анне.

Она всеми силами старалась развеять его грусть, и Августа призналась, что Анне это удается, как никому другому:

— Он так подвластен тебе. Не знаю, как бы он обходился без тебя, Анна.

— Ему не следовало бы этого делать, — возразила Анна.

Ребенок должен был родиться в сентябре, и она ждала этого срока с тревогой и волнением, поскольку все замужние женщины наперебой рассказывали ей истории о муках при рождении детей.

Генриетта была среди них исключением и мало об этом говорила. Она не хотела тревожить сестру, но Анна видела, что спустя пять месяцев после рождения сына Генриетта оставалась еще очень слабой и не находила сил для светских развлечений. Анна раздумывала, как знакомым ей молодым матерям удается выглядеть так, будто они не перенесли ничего более серьезного, чем ссора за вистом. К счастью, ее очень успокаивала миссис Батлер.

— Считая твоего маленького умершего братика, я рожала четыре раза, и скажу тебе, на свете есть куда более страшные вещи, чем роды, — сказала она Анне. — Подожди, когда тебе, не дай бог, придется удалять зуб! Я скорее родила бы тройню, чем снова это пережить! — Она прижимала руку к щеке, намекая на минувшую сильную боль, но глаза ее весело поблескивали. — Я буду все время с тобой. Роды вечно не длятся, но зато подумай, каким счастливым ты сделаешь Ричмонда, если у тебя появится мальчик.

— Это и будет мальчик! — страстно заявила Анна. — Не может быть, чтобы родилась девочка. Я не хочу девочку.

Она говорила так взволнованно, что миссис Батлер даже испугалась:

— Кто знает, это вполне может оказаться и девочка, и что же здесь плохого? Почему ты так настроена против девочки?

— Но у Ричмонда уже есть одна дочка, — сказала Анна. — Он обожает эту темнокожую девчушку. Ему нужен сын, и я должна подарить ему сына!

— Моя дорогая Анна, я и понятия не имела, что ты так серьезно это воспринимаешь! — призналась миссис Батлер.

— Ричмонд прекрасный и великодушный, и я хочу видеть его счастливым. Сын подарит ему это счастье! — по-прежнему страстно говорила Анна.

— Что ж, Анна, думаю, ты своего мужа полюбила, — сказала миссис Батлер.

Анна бросила на мать взгляд своих прекрасных серых глаз.

— Это глубокая привязанность, мамочка, замечательная дружба, и я дорожу всем этим превыше всего на свете. Ты называешь это любовью? — спросила она.

Миссис Батлер не сразу ответила.

— К чему спрашивать? Оставим этот разговор, дорогая. У вас и так все очень хорошо.

Затем она собралась уходить, мимоходом заметив, что обещала взять Эдди на прогулку.

— Он хочет покататься по берегу и посмотреть, как женщины стирают. Почему-то его это невероятно развлекает.

— Кажется, ты очень любишь Эдди, да, мама? — спросила Анна.

— Конечно, люблю. Я не могу устоять перед детьми, а Эдди такой очаровательный ребенок. Так не забудь, что завтра вы у нас обедаете. Я пригласила этого милого юношу Симмонса.

— Господи, мне нужно непременно включить его в список гостей на следующий обед у нас! — спохватилась Анна. — Он еще подумает, что я о нем не помню!

— Пустяки! Он преуспевает по службе, и теперь это совершенно другой человек. Конечно, он по-прежнему тебя обожает, — сказала миссис Батлер.

Анна улыбнулась при мысли, что Симмонс стал другим человеком, и предположила, что то же самое можно сказать и о ней самой. Она уже не та несчастная, какой была во время своего путешествиями, хотя ее чувства остались неизменными, она научилась их сдерживать.

Наступил сезон дождей, и она с трудом переносила большую влажность. Это было куда хуже жары. Миссис Батлер успокаивала ее, говоря, как хорошо, что ребенок родится в сентябре, когда впереди сезон прохладной погоды.

В один особенно гнетущий вечер Ричмонд пришел домой опечаленный, и Анна сразу поняла, что у него плохие новости, но была оглушена известием о смерти юного Симмонса.

— Я предпочел бы не говорить тебе об этом, но боялся, что ты услышишь об этой безвременной кончине от кого-либо еще, — сказал Ричмонд. — Постарайся не так расстраиваться, дорогая моя.

— Не расстраиваться? Как это можно? — заплакала Анна. — Как только подумаю о его бедной матери! О господи, у меня просто сердце разрывается!

— Я знал, что ты огорчишься. Меня это тоже удручает, но мы уже привыкли к таким неожиданным утратам.

— Бедный мистер Симмонс! — говорила Анна. — И подумай, только на прошлой неделе, когда мы обедали у моей мамы, он был таким веселым! Строил планы… И представить себе не могу, каким горем это будет для его матери! Я не могу не плакать — он был так благодарен нам за каждую мелочь! Как я рада, Ричмонд, что ты ему помогал.

— Я тоже радовался этой возможности. Это ты мне его рекомендовала.

— И все-таки мы могли бы делать для него еще больше! Мы только один раз пригласили его пообедать, и он так благодарил нас за это! О, какая жестокая вещь эта жизнь!

— Ну, успокойся же, не терзай себя! Если будешь так страдать из-за несчастий, случающихся то и дело, то вконец изведешься, дорогая. Уже пора спать. Иди ложись и доброй тебе ночи.

— Уверена, что не смогу сомкнуть глаз, — сказала она.

Но все же она скоро заснула беспокойным сном, от которого ее разбудила странная, тупая боль. Она лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами, вскоре боль утихла, но через небольшой промежуток времени возобновилась.

«Не может быть, чтобы роды начались так рано, — думала она. Не стану тревожить Ричмонда, постараюсь заснуть».

Но боль стала возвращаться через гораздо меньшие интервалы и с большей силой, и в конце концов на вынуждена была разбудить Ричмонда.

— Вряд ли это уже роды, всего только семь месяцев, — сказала она, и вдруг лицо у нее исказилось от приступа боли.