Когда мне было восемнадцать, и я проводил вечера за попкорном и наливанием содовой в старом кинотеатре Саус Холлоу, я никогда не думал о себе как о ком-то близком к творчеству человеке. В возрасте девятнадцати лет, когда я поступил в морскую пехоту, потому что мне надоело быть бесцельным и прозябать свою жизнь, я бы врезал любому, кто хотя бы намекнул на то, что я обладаю хоть каплей творческого потенциала. Ведь творчество можно было поставить в одну категорию с абсурдностью, эмоциональностью и прочим «чувствительным» дерьмом.

Теперь же, я трачу свое время, пытаясь восстановить творческую магию, которую, казалось, я имел в переизбытке несколько лет назад. Магию, которая породила больше идей, чем у меня было, и которая заставляла мои руки писать.

Мой брат Нейт посоветовал мне то же самое, что и мой агент. «Это не творческий кризис, если он длиться три года, Гейб. Это ужасный случай сопротивления. Психиатр сделал бы свой день, если бы ты пришел к нему».

Но это не единственная причина, по которой психиатр сделал бы свой день.

Как будто для того, чтобы подчеркнуть этот пункт, образ Пьюрити, стоящей перед моим столом в том белом летнем платье и с каскадом длинных волос, мелькает в моем воображении.

Я издаю стон. Последнее, о чем мне следует думать, это об этой девушке.

На самом деле, единственная причина, по которой она у меня в голове – это отвлечение меня от писательства.

Вот, что я говорю себе. Только по этой причине.

Это отвлечение. В его лучшем виде.

Мой агент, черт, да все мои студенты и университет думают, что мой следующий роман не за горами. Что я просто плаваю в изобилии блестящих идей, пока не выберу самый яркий и ослепительный бриллиант. И затем, вернувшись, представлю миру еще один блестящий роман, который обязательно превзойдет предыдущий.

Моя последняя книга должна была стать таким романом. Она должна была быть следующим гениальным ходом от автора «Большой проблемы». Но книга не оправдала ожиданий и шумихи, которыми окружили ее, и это означало, что на меня наклеили фирменную страшную этикетку «Он был».

Главная проблема заключается в том, что мой внутренний голос продолжает уговаривать меня, что критики правы, что, возможно, я не настоящий писатель, в конце концов. Настоящий писатель должен быть полон вдохновения, так сильно переполнен сказками, в хорошем смысле, чтобы не мог остановиться, и ему хотелось бы поделиться с читателем этой историей. А в случае прекращения писательства, он бы лопнул. Настоящий писать не ищет вдохновения, он просто садится за компьютер и делает свое дело.

Хэми тянется на полу и издает громкий хрюк. Подойдя к нему, я чешу ему за ушком, прежде чем закрыть ноутбук. В таком дерьмовом состоянии нет смысла писать.

- Ну что, как на счет прогулки, приятель?


*** 

- Тебе следует выпить, - мой брат Натаниэль откидывается назад в кресле с бокалом «Мимозы» в руке и смотрит на меня с его лучшим всезнающий выражением лица.

- Ты думаешь, я должен специально выпить за завтраком или это общий жизненный совет? – спрашиваю я. Я смотрю на газон позади него, где Хэми как обычно пытается предпринять свои жалкие попытки поймать миниатюрных козочек, которые пасутся на лужайке. Мой пухлый бульдог топчется некоторое время около козочки, которая давно его мучает. Она, на мгновение, близко подбегает к псу и быстро ускользает, когда тот пытается ее поймать. В ответ Хэми падает на траву, явно истощенный, несмотря на то, что на ферме мы находимся всего полчаса. Его лапы в воздухе, собака катается спиной по траве, прежде чем снова перевернуться на живот и положить морду на лапы.

- Ну, конечно же, это жизненный совет от твоего старшего брата, - говорит Нейт. – Но я также хочу обратить внимание, что это касается твоего нынешнего положения.

- Что за проблему мы обсуждаем? – Анджело заходит в патио, неся большие бельгийские вафли. Он ставит их на стол рядом с тарелками, на которых гора бекона, яиц и сыра. Все это, даже сыр, приготовлено из свежих продуктов с фермы Нейта и Анджело. Мой желудок урчит, когда запах вафель доходит до меня. Анджело – прекрасный шеф-повар, поэтому его вафли – просто произведение искусства.

- Помочь тебе с чем-нибудь? – спрашиваю я только потому, что пытаюсь быть вежливым на воскресном завтраке.  В ответ я получаю от мужа своего брата такую же реакцию, как и всегда: гримасу, означающую вопрос – как я вообще осмелился спросить о помощи на кухне.

- Я проигнорирую твой вопрос, Габриэль.

Он подчеркивает мое имя так, что оно звучит как оскорбление.

- Я предполагаю, что ты спрашивает только потому, что пытаешься отклониться от рассматриваемой проблемы.

Я смеюсь. – Откуда ты знаешь, от какой проблемы, если ты был в доме? Ты даже не слышал разговора.

Анджело снимает фартук и вешает его на спинку кресла, прежде чем опустить в него свое огромное тело. В нем почти два метра роста и сто двадцать с чем-то килограммов мышц – просто великан. Гора еды на столе, в основном для того, чтобы прокормить этого профессионального футболиста в отставке, который выглядит так же, как и в расцвете своей карьеры.

Он и Нейт вместе уже в течение десяти лет, а семь лет назад они купили эту ферму, когда Анджело перестал играть. Тогда мой брат сказал мне, что хочет бросить работу высококлассного инвестиционного банкира, чтобы купить ферму и делать домашний сыр… ну, скажем, я был немного скептически настроен.

Возможно, я тогда надорвал спину от смеха.

- Ты бросаешь работу, чтобы делать сыр? – спросил я, не веря ему. – Ты ничего не знаешь о сыре.

- Я несчастлив на фирме. Я постоянно испытываю стресс, а изготовление сыра не такое напряженное дело, как работа в банке.

- Откуда тебе знать? Ты ничего не смыслишь в этом! Ферма? Ты носишь костюмы за две тысячи долларов и делаешь маникюр каждую неделю.

- За четыре тысячи долларов, - поправляет он. – Кроме того, мы с Анджело уже купили одно местечко. Оно в Пенсильвании.

- Ты ненавидишь жизнь в маленьком городе, - отмечаю я. – Вы сбежали из Саус Холлоу, чтобы избавиться от жизни в таком городе. Вы же сами сказали: «Маленькие города – мелкие умы».

- Некоторые вещи меняются, - говорит Нейт, пожимая плечами.

Семь лет назад я был вредным, мягко говоря. Честно сказать, я был уверен, что мой брат слетел с катушек.

Как выяснилось потом, Анджело – фантастический сыровар. А мой – нервный тип, инвестиционный банкир – брат, привыкший работать по сто часов в неделю и едва успевающий за своим профессиональным футболистом-бойфрендом, вышел замуж и поселился на ферме в Пенсильвании, теперь наслаждается домашним изготовлением сыра.

- Мне не нужно знать, о чем вы беседовали, - говорит Анджело. – Ты человек привычки и я точно знаю, о чем вы говорили. Вы обсуждали твое творчество, а Нейт предлагал алкоголь как лекарство от твоих бед.

- Вообще-то, мы обсуждали бредовый план твоего мужа по изготовлению одежды для коз, - говорю я, пока кладу несколько вафель себе на тарелку и покрываю их домашними взбитыми сливками, сделанных из фермерского молока.

Домашние. Взбитые. Сливки.

По этой веской причине мне пришлось увеличить дистанцию бега с тех пор, как я начал преподавать в университете в часе езды от Нейта и Анджело. В первый год после того, как я переехал сюда, именно наши еженедельные завтраки были напрямую ответственны за мои лишние пять килограммов.

Я откусываю кусочек вафли, наслаждаясь восхитительной воздушной выпечкой.

- Какие-то другие, - замечаю я.

Когда я открываю глаза, Анджело смотрит на меня с нетерпением.

- В хорошем или плохом смысле?

- В хорошем. Другие, но, безусловно, восхитительны.

Его выражение лица смягчается. – У меня новая ваниль. Привезенная с Таити.

- Боже, не отвлекайся на его разговоры об этой новой ванили, - прерывает Нейт. – Следующее, что ты узнаешь – это то, как добывается ваниль, и кто собирает эти чертовы ванильные бобы. И наступит полдень.

Я смотрю на Анджело. – Знаешь, теперь, когда я подумал об этом, я понял, что ничего не знаю о производстве ванили. Она правда выглядят как кофейные бобы? Я думал, как стручки?

- Вообще-то, это орхидея, - отвечает Анджело.

- Я не знал этого, - с преувеличенным изумлением говорю я ему. Мой брат смотрит на меня через стол.

- Это так увлекательно, - продолжает Анджело свой информационный энтузиазм. – Орхидея растет как виноградная лоза со стручками, которые собираются, прежде чем они созреют. Затем их сушат в течение нескольких месяцев. Конечно, большая часть ванили, которую мы покупаем, полна синтетического дерьма и ароматизаторов, но этот сорт другой.

- Я должен купить таитянскую ваниль, - размышляю я.

- Ладно, хватит, Гейб. Анджело, ты ведь понимаешь, что мой брат подшучивает над тобой, верно? – Нейт кидает на меня суровый взгляд. – Серьезно, Габриэль, это просто низко – пользоваться ванилью Анджело, чтобы избежать разговора о том, на чем тебе действительно нужно сосредоточиться, потому что ты замедлился в написании книги.

- Это не замедление, - уточняю я. – Это творческий кризис.

- Это лень. Вот в чем дело, - утверждает Нейт, жестикулируя бокалом с «Мимозой» в руке. – Лень в чистом виде. Ты стал мягкотелым.

- Это обидно, - шучу я, потирая свой живот. – В любом случае, если я стал мягкотелым, это Анджело виноват. И его вафли.

- Не обвиняй вафли в этой ерунде, - упрекает меня Нейт.