— Мэтью, — ахнула она.

— Мэтью, — медленно кивнул Йен.

Джорджи не знала, что сказать, хотя остро ощущала боль от предательства женщины, бывшей его женой. От разочарования и унижения.

Теперь она поняла природу отчуждения между Йеном и его сыном.

— Ты сомневался в своем отцовстве?

— Да, и очень долго.

— Надеюсь, теперь уже нет? Неужели не видишь, что он точная твоя копия? У него твои темные волосы, те же редкие веснушки, та же форма носа, — мягко заметила она, скользя взглядом по любимому лицу. — Он весь твой. Даже характер. Спокойный и серьезный. Умный и любознательный.

— И своевольный? — добавил он с насмешливой улыбкой, напомнившей ей о сегодняшнем взрыве Мэтью.

Его вспыльчивость тоже иногда принимала опасные размеры.

Она настороженно улыбнулась в ответ:

— О да, он твой сын, и аристократ до кончиков ногтей.

— Поэтому ему нужно усвоить правила дисциплины. Мужчина моего положения обладает слишком большой властью и имеет слишком много золота и влияния, чтобы делать все, что в голову взбредет.

— Не смею возражать.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Йен потянулся к ее руке, и Джорджи не отстранилась. Но хотя ей страстно хотелось обнять его, она сдержалась.

— Ты так и не рассказал, как умерла Кэтрин.

Он кивнул, выпустил ее руку и тяжело вздохнул.

— По мере того как шли месяцы ее беременности, я стал замечать в ней перемены.

— Какие именно?

— К лучшему. Она больше не питала ко мне былой ненависти и даже бывала любезной. Я счел это хорошим знаком, решил, что она, возможно, стала забывать своего конюха. И не собирался нанимать кормилицу, когда родится ребенок. Подумал, что это вынудит Кэтрин впервые в жизни почувствовать ответственность за кого-то. Я сознавал, что она не любит меня, и боялся, что из-за этого откажется от ребенка. А если ей придется кормить дитя грудью, это усилит связь между ним и матерью.

Наконец настал день родов. Мэтью появился на свет днем, и акушерка сообщила, что это мальчик и мать и ребенок здоровы.

— И никакой лихорадки?

— Нет, — прошептал Йен, опуская глаза. — Прости, что лгал тебе.

Она положила руку на его плечо.

— Что же случилось, дорогой?

Он долго смотрел на нее. Что-то в его взгляде заставило ее отстраниться. Изнемогая от напряжения, Джорджи переплела пальцы лежавших на коленях рук.

— Две недели спустя Кэтрин сбежала.

— Что?!

— Эта женщина предала меня, но это было ничто по сравнению с тем, как она поступила с Мэтью.

Джорджи раскрыла рот, но язык ей не повиновался.

— Она просто… бросила его. Новорожденное дитя. Двухнедельное.

— Но как она могла? Почему?

— Помнишь, я говорил, что уволил ее слуг? Так вот, конюх через ее бывшую горничную умудрился передать Кэтрин письмо из Кале. Сообщил, где находится, и умолял покинуть меня и ехать к нему. Тогда я понял, что все это время она выжидала удобного момента. Родив и освободившись от бремени, она получила свободу исчезнуть из нашей жизни.

— Она задумала оставить Мэтью еще до его рождения? Немыслимо!

— Именно так. Что же до конюха, я был уверен, что он хочет вытянуть деньги либо из меня, либо из ее семьи в надежде, что мы рано или поздно заплатим, пытаясь избежать скандала. Так или иначе, в ту ночь… ночь бури я отправился в Хоксклифф-Холл на ужин и партию бильярда с твоими, тогда еще холостыми, родственниками. Они хотели поздравить меня с рождением сына, тем более что понятия не имели о происходившем в моем доме.

— Ты так и не рассказал им?

— Нет. Даже самым близким друзьям. Все это было так гнусно! Я не хотел, чтобы они считали меня рогоносцем. Боялся, что они перестанут меня уважать.

Мужская гордость! Впрочем, разве можно его за это осуждать?

— Так или иначе, вернувшись из Хоксклифф-Холла, я застал в доме полный хаос и узнал от слуг, что Кэтрин сбежала. Таунсенд сказал, что за ней прибыл экипаж: горничная и лакей, выгнанные мной из дома, остались верными своей госпоже, и приехали, чтобы помочь ей добраться до Франции.

— О, Йен, — потрясенно прошептала она.

— Знаешь, очень велик был соблазн оставить все как есть и никогда больше ее не видеть. Но в детской плакал новорожденный младенец. А кормилицу так и не наняли, и мы не знали, как его накормить.

— Хочешь сказать, что она оставила ребенка умирать от голода?!

— Совершенно верно. Она так и поступила.

Мозг Джорджи отказывался воспринимать подобные заявления. Боже, кажется, она тоже ненавидит эту женщину. Бросить Мэтью? И Йена тоже?

— Учитывая все обстоятельства, выбор был невелик. Пришлось немедленно вскочить на коня. К этому времени, уверяю тебя, у меня не осталось иных чувств к этой женщине, кроме глубочайшего презрения. Но я не хотел, чтобы малыш голодал под крышей моего дома независимо оттого, мой он сын или нет. Я догнал экипаж на мосту, но лакей осмелился отстегать меня кнутом. Когда я прицелился в него из пистолета, он струсил. Мне удалось схватить узду коренного. Я соскочил с коня и подошел, чтобы вытащить Кэтрин. Она и ее горничная бились в истерике. Наконец Кэтрин каким-то образом сумела овладеть собой и выскочила из кареты, размахивая пистолетом.

— Пистолетом?

— Очаровательно, не правда ли? Объявила, что ненавидит меня и убьет, если я не отпущу ее. И добавила: «Ты получил своего наследника. Только для этого я и была тебе нужна. А теперь давай избавимся друг от друга раз и навсегда». Я объяснил, что вполне с ней согласен, но не могу допустить, чтобы ребенок умер из-за ее равнодушия. Поэтому я схватил ее и попытался потащить за собой.

— А пистолет?

— Осечка. Порох отсырел.

— Слава Богу!

— Но я взбесился от того, что она посмела спустить курок. Вырвал у нее пистолет и швырнул в реку, и только тогда заметил, как высоко поднялась вода. Местами она даже перехлестывала через мост, расшатывая опоры. Все сооружение опасно раскачивалось. А ветер просто буйствовал. Молнии доводили лошадей до безумия. Лакей с трудом удерживал их на месте.

Неожиданно раздался оглушительный треск, и мост вздыбился. Кэтрин отчаянно завопила, но я по-прежнему не отпускал ее. В этот момент лошади понесли, потащив за собой экипаж вместе со слугами. Еще минута — и они, промчавшись по дороге, исчезли из виду. На мосту оставались только мы двое. Моя лошадь все еще стояла неподалеку. Я перебросил Кэтрин через плечо, чтобы увезти домой, поскольку добровольно она идти отказывалась, но она стала отбиваться с такой яростью, словно я был диким гунном.

Когда она локтем ударила меня в ухо, я отпустил ее, боясь уронить, — не хотел причинять боль. В конце концов, она еще не оправилась после родов. Но Кэтрин тут же бросилась бежать…

— За экипажем?!

— Да. Она была в такой безумной ярости, что вряд ли сознавала, что делает. Я снова схватил ее за руку и стал кричать: пытался объяснить, что нужно поскорее укрыться от бури, — но она злобно вырвалась и в тот же момент мост треснул и развалился. Прямо на моих глазах она изогнулась, пытаясь удержаться, перевалилась через перила и исчезла в бурлящей воде. Волны унесли ее.

Джорджи в ужасе прижала пальцы к губам.

— Я подбежал к краю и увидел ее в белой пене. Не мог разглядеть камни в такой темноте, но сбросил сюртук и нырнул за ней.

— Йен!

— Течение бесновалось. В ледяной воде было полно всякого мусора. Бог знает как, но мне удалось обхватить ее за талию. Я погреб к берегу, однако она продолжала сопротивляться. В этот момент она была похожа на обезумевшее животное и, подобно кошке, кусалась и царапалась. Я так старался дотащить ее до берега, что не заметил камней. Один из них распорол мне плечо, о другой я ударился затылком и едва не потерял сознание. Руки разжались сами собой. — Он мрачно нахмурился. — Тогда я в последний раз увидел ее живой.

Джорджи продолжала молчать.

— Мы нашли ее тело на следующее утро, менее чем в сотне ярдов вниз по течению. Принесли в дом. И тогда поползли лживые сплетни. Я велел слугам молчать о тех обстоятельствах, которые привели к ее смерти. Ни к чему было позорить обе семьи. Ее. Мою. Не стоило выносить этот стыд на страницы газет. И, кроме того, я не мог допустить, чтобы кто-то усомнился в законном происхождении моего сына. — Он покачал головой. Глаза его грозно блеснули. — И это после того, как я видел, что пришлось вынести твоим кузенам из-за амурных похождений своей матери! Я должен был защитить будущее и репутацию сына. Да и свою собственную. Не мог вынести мысли о том, что стану объектом презрения и издевательств.

Поэтому мы придумали пристойную смерть для Кэтрин. Самым подходящим объяснением была послеродовая горячка. Я так и не сказал семье всей правды. Никому. Даже своим лучшим друзьям. Не хотел, чтобы кто-то еще был замешан в моей личной трагедии.

Он снова помолчал.

— Мы устроили пышные похороны, с соблюдением всех обрядов. Впервые за все время нашего знакомства я увидел ее лицо спокойным. Горничные напудрили ей лицо и прикрыли подвенечной вуалью. У меня на руках остался сын. И я не смел ни слова сказать о конюхе. Воздвиг ей памятник и носил траур как полагалось. Общество провозгласило меня кем-то вроде трагического героя. — Йен цинично усмехнулся. — Но той ночью умерла не только она.

— Что же еще? — прошептала Джорджи.

— Умерла всякая надежда на то, что я когда-нибудь познаю истинную любовь, — печально ответил Йен. — Именно эта безнадежность побудила меня зарыться в дела Возможно, я каким-то образом пробовал заплатить за грехи, помогая другим заключить мир. Мир, которого я сам не ведал.

— И это заставило тебя понять всю его ценность.

— Кто знает? Но работа в полную силу, целых пять лет без передышки, в такие трудные для моей страны времена, как война с Наполеоном, погрузила меня в какое-то странное состояние отчаяния и одиночества. Твоя кузина Бел утверждала, что я, должно быть, устал. Но не физически. Это было… нечто иное. Более глубокое. Полная пустота. Именно из-за этого я бежал на Цейлон, надеялся там примириться со своими личными демонами… но без особого успеха, должен сказать. Однако тут генерал-губернатор лорд Гастингс попросил помочь в переговорах с махараджей Джанпура. Я согласился, — прошептал он, нежно сжимая ее лицо. — И там, на краю света, увидел тебя. Ты казалась обещанием той любви, о которой я всегда мечтал, но не думал, что когда-нибудь узнаю.