Или… или это была уже не мужская компания?..

Ирина вдруг вспомнила, как пару месяцев назад им на городской телефон позвонил старинный приятель Сергея — Аркадий, и сказал, что не может до того дозвониться — мобильник друга был всё время вне зоны доступа…

«Аркаша, ну, ты что, забыл?! — со смехом ответила тогда ему Ирина Германовна, — Вы же ещё на прошлой неделе договорились поехать на озёра, на рыбалку… забыл ведь?!»

«Ну, да… — как-то растерянно произнёс Аркадий в трубку, — Забыл, наверное… Неужели склероз?..»

«Так езжай немедленно!.. — всё так же весело скомандовала Ирина, — Он тебя ждёт, наверное!.. А телефон там не ловит, всё правильно…»

…Ей бы тогда ещё по тону Аркадия догадаться, что тот ни сном ни духом не знает о рыбалке, на которую уехал Сергей… Но ведь она даже предположить не могла, что…

…«На рыбалку» в последнее время супруг уезжал довольно часто. Горько усмехнувшись, Ирина Германовна вспомнила, как внимательно слушала свою собственную мать, когда та предупреждала её много лет назад о «критическом» мужском возрасте.

«С тридцати пяти и лет до сорока — почти все начинают гулять! — учила дочь пожилая женщина, — Так что как только ему тридцать пять стукнет, начинай следить! И за ним, и за собой!»

«Пронесло… и в тридцать пять, и в сорок… Кто бы мог подумать, что у него этот «критический возраст» наступит только после пятидесяти… Дети взрослые… внуки уже большие… Кто бы мог подумать?!»

* * *

…Услышав сейчас из уст матери имя своего мужа, Элина не стала, как обычно, спорить. Ирина Германовна не любила зятя, и на это у неё были свои, материнские причины. Сама же Элина буквально жила Игорем, растворившись в нём до последней капельки… Вся её жизнь была подчинена ему, но она совершенно не испытывала по этому поводу никаких неудобств — ей, действительно, было легко и приятно жить его интересами, разделять его вкусы, подчиняться его желаниям…

«Да шёл бы он у меня лесом!.. — часто говорила её школьная подруга Марина, когда Элина отказывалась от «девичьих» посиделок вместе с ней и их третьей закадычной подружкой Людмилой, спеша домой к любимому мужу, — Приучила ты его!.. Только что на цепи не сидишь!..»

«Пойду, — виновато улыбалась Элина, — у меня все кастрюли пустые, и Антоху от родителей забрать нужно».

«Сам не дойдёт твой Антоха? — Марина делала удивлённые глаза, — Двенадцать лет парню! Ты что, мать?! Совсем своих мужиков разбаловала! У меня бы они строем ходили!»

«Это ты любишь, чтобы — строем, — улыбалась Элина, — а я так не умею, да и не хочу. Я хочу, чтобы они меня домой не со страхом ждали — к чему я прицеплюсь, а с любовью…»

«С ложками они тебя ждут, да с открытыми ртами, — Маринка, как обычно, перебивала подругу, — чтобы пришла, да в рот чего-нибудь положила, да ещё и пожевала за них!»

«Ну, и что… А мне нравится».

Людмила обычно молчала во время таких разговоров, лишь загадочно улыбаясь уголком губ. Не в пример своим подругам, молодая женщина меняла мужчин довольно часто — не реже одного раза в год. Её страстные хвалебные монологи об очередном избраннике, которые она произносила при встрече со своими школьными подругами, как правило, звучали в первые два-три месяца, пока очередной «принц» строил свои с ней отношения по всем правилам «конфетно-букетного» периода. Но вскоре текст монологов менялся — он становился менее оптимистичным, и через какое-то время превращался в довольно грубую прокурорскую речь, в конце концов заканчивающуюся одним и тем же вердиктом: «Козёл. Такой же, как и все».

Своих подружек Элина любила искренне, заранее прощая им и довольно резкие выражения насчёт её семейной жизни, которые девчонки время от времени произносили ей в глаза, и обсуждения за спиной, которых она не слышала, но догадывалась, зная характеры Маринки и Людки. По сравнению с ней, Элиной, обе считали себя успешными в семейных делах: одна потому, что сумела взять под каблук своего супруга, а вторая — потому, что безжалостно умела прощаться с теми, кто не соответствовал её представлениям об идеальном мужчине.

Сама же Элина не могла похвастаться такими качествами… Мягкая от природы, она, на первый взгляд могла показаться обречённо-покорной, совершенно «бесхребетной», как называл её иногда муж. Ей, и в самом деле, были чужды любые проявления агрессии, что могло бы служить надёжным залогом покоя в её семье. Чего нельзя было сказать о самом Игоре. Довольно вспыльчивый, во многом деспотичный, он был готов на ссору в любое время дня и ночи, и Элине стоило огромных трудов сохранять в семье этот самый покой, при чём, далеко не всегда. Правда, муж обладал исключительной отходчивостью — если его вина была очевидна, а оправдания ничтожны. Буквально через полчаса после совершенно несправедливых обвинений, сказанных в запале в адрес жены он, успокоившись, как ни в чём не бывало шёл к ней и, обхватив сзади руками, наклонялся и целовал её то в висок, то в шею, абсолютно искренне считая, что этого достаточно для примирения.

«Что тут мой толстячок делает?.. — мурлыкал он Элине в ухо, глядя, как она раскатывает тесто, — Чебуречки?.. Это я люблю-у-у-у…»

Зная его характер, она с облегчением вздыхала и незаметно смахивала со щеки последнюю слезинку. Теперь можно было жить спокойно — очередная, «дежурная» истерика прошла, и на ближайшую неделю в их семье ожидались мир и покой.

Такие приступы непонятной агрессии случались с Игорем время от времени, с регулярностью в семь — десять дней. В первые годы их семейной жизни Элина не могла понять, в чём её вина, и изо всех сил старалась угодить мужу, но, несмотря на её старания, он неизменно находил поводы для очередной ссоры — будь то не пришитая пуговица, о которой Элина даже не знала, или просто веник, который она «не так» поставила в туалете. Эти надуманные Игорем ссоры носили характер самых настоящих взрывов — всё происходило почти моментально, сопровождалось ругательствами и оскорблениями… Любой её ответ воспринимался им как угроза, и вызывал новую вспышку гнева, ещё более сильную, поэтому она старалась молча сносить все несправедливые слова, не показывая слёз — её слёзы были для него как красная тряпка для быка, и только усугубляли ситуацию. Его выходки страшно выматывали, и она не раз подумывала о разводе, но… мысль о том, что она расстанется с ним навсегда, была ещё страшнее, чем его истерики.

…Вне истерик Игорь был вполне нормальным молодым мужчиной. Элина не могла понять — как в нём могут уживаться два совершенно разных человека? Один — умный, порядочный, искренне любящий и её, и их двенадцатилетнего сына, много читающий, интересующийся историей и музыкой, никогда не проходящий мимо бездомного животного, чтобы не дать тому заранее припасённый кусок хлеба… Он — такой близкий и родной, вдруг в одночасье превращался в какое-то страшное чудовище, изрыгающее проклятья и оскорбления на её голову…

«Это проклятье… Похоже, что материнское, — гадалка, к которой Элина обратилась несколько лет назад по рекомендации коллеги по работе, поставила неутешительный «диагноз», — его мать проклинала?»

«Да… — вспомнив о давнем разговоре с мужем, кивнула Элина, — Он как-то говорил, что в детстве мать бросила ему сгоряча: «Будь ты проклят…» Но он говорил, что она не со зла… язык у неё был такой…»

«А неважно, со зла или нет… — усмехнулась женщина, — Материнское слово силу имеет необыкновенную. И от смерти может спасти… и проклясть навеки».

«Помогите!.. — взмолилась тогда Элина, — Пожалуйста… Ведь он не только меня… Он и себя изводит!»

«Не-е-е-т… — увидев фото молодого, красивого парня, женщина категорично махнула рукой, — Я ему не помогу. И никто не поможет… Только сама мать…»

«Почему?!»

«Материнское проклятье. Его ни свечкой не снять, ни водой не смыть. Только сама мать может вымолить у Бога прощение за свои слова».

«Его матери уже нет в живых… — опустив голову, прошептала тогда Элина, — Она умерла…»

«Тем хуже для него. Он же и спиться может… и заболеть неизлечимо… Да что угодно произойдёт».

«А я?.. Может, я смогу отмолить его?..»

«Сможешь, если в душе не останется обиды. Обида есть на мужа?»

«Есть, конечно… — Элина согласно кивнула головой, — Но ведь я его люблю… Мне его жалко…»

«Жалость тут не поможет. Простить надо… А у тебя обида не остывает, он же как дрова в топку тебе её подкидывает… тебе его не отмолить».

Слова гадалки оказались пророческими — Вскоре Игорь, действительно, запил, и в течение пары лет превратился в настоящего алкоголика. Это произошло так стремительно, что Элина не успела опомниться… К регулярным истерикам прибавились ещё и пьяные скандалы — в хмельном состоянии муж был особенно агрессивен, и единственное, что удерживало Элину от развода, была всё та же жалость… а ещё — страх перемен… Она настолько была привязана к своему дому, что не могла уйти даже к родителям.

Однажды, всё же решившись сбежать от пьяного мужа, она ночью заявилась к ним домой, но так и не смогла уснуть — их огромная квартира, теперь показалась ей чужой… И даже её собственная комната была теперь лишь временным пристанищем — представив, что она вернётся сюда навсегда, Элина впала в уныние.

Нет… её нестерпимо тянуло д о м о й… Домой — к с е б е… Даже несмотря на то, что там — пьяный и дурной супруг… А ещё — сын…

«Я папку одного не оставлю», — упрямо твердил тогда десятилетний Антошка на её уговоры уйти к бабушке с дедушкой. Несмотря ни на что, он очень любил отца, и всегда защищал его перед ними. Элина так и ушла к ним тогда — одна… со щемящим сердцем…

«Я же говорила!.. — причитала Ирина Германовна, глядя на зарёванное лицо дочери, — Я чувствовала!.. Почему ты скрывала, что он пьёт?!»

«Не вздумай возвращаться! — хмурый отец восседал на кухонной табуретке, наблюдая, как Элина дрожащими руками наливает себе чай, — Если вернёшься, больше сюда не показывайся… Тут у меня не гостиница. Или — насовсем, или назад, к этому подонку! А Антошку я завтра сам заберу…»