Звева Модиньяни - Джулия

– Я давно тебя предупреждала, еще когда ты была девчонкой: держись подальше от мужчин. Они тебе или грудь изуродуют, или жизнь, – напомнила ей маркиза Заира Манодори Стампа, погружаясь в мягкое кресло и закидывая ногу на ногу.

Сказанные в шутку слова Заиры попали в цель: Джулия почувствовала острую боль в том месте, где Гермес обнаружил опухоль, которую он же затем и удалил. Побледнев, она инстинктивно схватилась за грудь.

– Ты выбрала скучную тему, – испуганно пробормотала она. – Скучную и пошлую.

Что делать? Как заткнуть рот подруге, если та ничего, к счастью, не знает о ее болезни? Как запретить ей называть часть тела, ставшую для Джулии табу?

Заира надулась.

– Раньше ты не жаловалась, что тебе со мной скучно.

– «Что было раньше, того уж нет», – ответила Джулия словами старой песни. Она сидела напротив гостьи, и ей с трудом давалась роль радушной хозяйки.

Заира явилась к ней в манто из чернобурки, с букетом пурпурных роз в одной руке и коробкой шоколадных конфет в другой.

– А ведь ты опять сплоховала, опять ошиблась в выборе, – выговаривала она, пытаясь открыть коробку с конфетами, которая почему-то никак не открывалась.

– Да что ты знаешь о моей жизни? – возмутилась Джулия. – Что ты знаешь об отношениях между мужчиной и женщиной? – Она сорвалась на крик: боль в груди стала просто нестерпимой.

– Я тоже была частью твоей жизни, – многозначительно напомнила Заира. – В копилке твоих тайн есть и моя лепта.

– «Кто без греха, первый брось камень». – Джулия не нашла лучшего ответа, чем слова из Евангелия от Иоанна. Как бы там ни было, но она уважала эту сорокасемилетнюю женщину – решительную, умную, наделенную богатой фантазией, сумевшую одержать победу в самой трудной борьбе – в борьбе со временем.

Она великолепно выглядела. Рожденная в нищете, выросшая в невежестве, она входила сегодня в число самых преуспевающих модельеров и своим состоянием, оцениваемым в миллиардах, была обязана исключительно собственному уму, воображению и интуиции, тогда как материальное благополучие маркиза Манодори Стампа съели игорные дома, увеселения и ошибочные капиталовложения.

– Единственный мужчина, с которым я жила, – попробовала оправдаться Заира, – оказался плохим учителем. Но будь он даже лучшим из мужей, ему бы все равно не удалось переделать жену, если та упорно отказывается от своей роли. Понимаешь, Джулия? Все, о чем ты говоришь, – любовь, которую способен дать мужчина, уверенность, что у тебя есть защитник, – для меня пустой звук.

Она посмотрела на Джулию жалобным взглядом.

– Меня никто никогда не любил. Никто не защищал. Все, кому не лень, использовали меня – точно так же, как я сама использовала тех, кого могла. – Заира говорила еле слышно, и Джулия с трудом разбирала слова. – Мне известны лишь самые унизительные, самые жестокие виды любви: продажная любовь и любовь отвергнутая. Да, я любила, но добилась любви обманом, любила человека, который в один прекрасный день плюнул на мою любовь, – призналась она.

Джулия заметила у нее в глазах слезы, но Заира быстро промокнула их, чтобы не размазать тушь на ресницах.

– Прости меня, если можешь, – растерянно пробормотала Джулия.

– Ты ни хрена не поняла! – одернула ее маркиза. – Эх ты, дура! Речь ведь не обо мне, а о тебе. Но не задирай носа. Может, я тебя только потому и любила, что у меня с тобой ничего не вышло.

Джулия поняла, что Заира страдает.

– Все равно прости.

– Ладно тебе, – примирительно улыбнулась маркиза. Но не прошло и секунды, как Джулия снова увидела перед собой прежнюю Заиру – лишенную комплексов, язвительную, циничную, с ленивым, чуть хрипловатым голосом и жадным взглядом. – Ну ты даешь! Оказывается, милое дело – закатить иногда сцену.

– Ты думаешь? – Только сейчас Джулия заметила, что невнимательно слушала подругу. Зато она с тайной завистью смотрела на нее, пышущую здоровьем, особенно завидуя ее роскошной груди.

– Да еще какую сцену! – с жаром продолжала Заира. – Вот это я понимаю! Уж если поднимать шум, то по-настоящему. Да, да, Джулия, позволь мне договорить. Я всегда восхищалась твоим темпераментом. Поистине, в тихом омуте черти водятся.

Ничего себе тихий омут! Бурный поток далеко не радужных мыслей возвращал Джулию к самым неприятным моментам в ее жизни. Усилием воли ей удалось освободиться от безрадостных воспоминаний. Она вдруг поняла, что в глубинах исступленного отчаяния может зреть надежда, и мысленно поблагодарила подругу, которая будила в ней дух противоречия и тем самым решительно помогала вырваться из заколдованного круга безысходности.

– Ты сильная женщина, – улыбнулась Джулия.

– А разве ты нет? В свои сорок лет ты вон как расцвела! Недаром тебе многие завидуют. Ты завоевала мужчину, которого любила всю жизнь. И какого мужчину! Это я тебе говорю, можешь мне поверить, тем более что я всегда смотрела на мужчин сверху вниз. О вас пишут все газеты. Все видят ваши фотографии. Ничего подобного не снилось даже самой счастливой из героинь твоих романов. Будь уверена, судьи снимут с твоего Корсини обвинения, в которые никто не верит, и в результате он только выиграет. Считай, ты сделала ему рекламу, а мы раскошеливаемся, чтобы лишний раз полюбоваться вашими снимками на газетных полосах.

Джулия услышала оптимистическую версию той части своих злоключений, что имела отношение к Гермесу: это была точка зрения человека, привыкшего мерить собственный успех количеством столбцов, отведенных ему на страницах газет и журналов. Ослепительный свет рекламы исключал, по мнению Заиры, все плохое, так что в фокусе оставалось только хорошее.

Джулия вспомнила недавний телефонный разговор со своим литературным агентом: эта интеллигентная, умная, обаятельная женщина, настоящая красавица, позвонила ей, чтобы сказать, что ее, Джулии, первые романы вновь появились на прилавках и в витринах книжных магазинов, а главное – заняли верхние строчки в списках бестселлеров.

Итак, у скандала бесспорно обнаружились свои плюсы, однако, если платой за это была карьера Гермеса, такая «сделка» Джулию не устраивала.

– Не вешай носа, – прощаясь, сказала Заира. – Вся эта история с Гермесом не что иное, как происки завистников. Какой-то мерзавец решил его подсидеть. Увидишь, твоего Корсини вчистую оправдают. Верь моей интуиции. – И она обняла Джулию.

Это было дружеское объятие, жест участия, искреннее проявление сочувствия и уверенности в том, что для Гермеса все кончится хорошо.

Для отстраненного от работы Гермеса дни тянулись мучительно. Выражений солидарности и уважения, приходивших не только из других городов, но и из других стран, было недостаточно, чтобы заглушить чувство обиды и польстить самолюбию, оскорбленному вынужденным бездействием в ожидании суда. Джулии Гермес старался показать, что не теряет мужества и выдержки, однако на самом деле он страдал от ощущения своей ненужности и от мысли, что случившееся с ним – результат коварного, продуманного в мельчайших деталях плана, вряд ли связанного только с отчаянием убитого горем отца или жаждой мести обиженного коллеги.

В эти дни он много думал о дочери. Почему Теодолинда до сих пор ему не позвонила? Он решил сам позвонить ей: пусть Теа услышит правдивые объяснения, ведь Марта не тот человек, который постарается представить ей объективную картину.

Он мысленно разговаривал с дочерью, когда Эрсилия позвала его к телефону. Звонила Елена Диониси, его адвокат.

– Есть новости? – спросил Гермес.

– Есть, причем, я полагаю, хорошие. – Голос Елены звучал обнадеживающе.

– Выкладывай.

– Слушай меня внимательно. Твой недоброжелатель, задавшийся целью опорочить тебя, сделал очередной ход.

– И что ж тут хорошего?

– То, что у нас появилась возможность узнать, откуда ветер дует.

Перед Гермесом лежал популярный иллюстрированный журнал, раскрытый на странице с броским заголовком: «Развлечения хирурга на берегах Сены». Рядом с заголовком журнал поместил фотографию девятилетнего Камилло, пространная подпись под которой недвусмысленно давала понять, что в смерти мальчика виноват «горе-онколог, чудовище, запустившее руку в карман своей жертвы». Далее следовала фотография Гермеса и Джулии в Париже.

– Так будь добра назвать мне этого типа.

– Я узнала, откуда взялись фотографии в газетах.

– Не тяни, говори прямо. Если это агентство, то какое?

– «Капитоль». Они предусмотрительно разделили снимки между самыми известными газетами, а остатки получила мелюзга.

– Да, но кто это все снимал? Кто посягнул на нашу частную жизнь, когда каждому дураку известно, что закон за такие вещи по головке не гладит?

– Кое-какие данные у нас уже есть. Я понимаю твое нетерпение, и все-таки позволь заметить тебе, что ты слишком торопишься. Не хочу сказать, что ты должен носить меня на руках, но я бы не возражала, если бы мой клиент признал, что я не даром ем хлеб.

– Я это признаю. Не обижайся, Елена, я говорю то, что думаю. Между нами не должно быть недомолвок. Извини, я погорячился.

– Это ты меня извини. Мы в самом деле продвинулись на несколько шагов вперед. Установили фотоагентство. Теперь важно выяснить, от кого оно получило снимки. Задача трудная, но выполнимая. Положись на меня.

– Если бы я на тебя не полагался, то давно бы нашел себе другого адвоката.

В дверях гостиной появилась Эрсилия.

– К вам бригадир Карузо, – шепотом сказала она.

Гермес прикрыл трубку рукой.

– Пригласи его, пусть войдет. – И, заканчивая разговор с Еленой, сказал ей на прощание: – Будут новости, звони в любое время.

Кармине Карузо вошел в гостиную бесшумно, сказывалась многолетняя работа сыщиком. Это был редкий тип сицилийца – голубоглазый блондин. Долговязый, сутуловатый, он держался с подобострастием чиновника старой закваски. Судя по тому, как неуверенно он продвигался по изысканно обставленной гостиной, в полицию он пришел из крестьян. Его наметанный глаз участника многих обысков в богатых домах моментально отметил все дорогие детали обстановки – ковры, картины, мебель, старинные вазы.