Со временем я стала гулять. Понемногу, вначале лишь до следующего подъезда, а затем уже по парку. Мои ноги продолжали плохо меня слушаться, поэтому даже стометровая прогулка превращалась в целое путешествие. Но я была счастлива. Всегда. Каждую минуту. Словно кто-то включил во мне эту функцию. Мне было страшно от этого моего безудержного счастья. Я упрекала себя за него. Я считала это неправильным, и мне было очень стыдно. Я думала, что должна продолжать горевать и грустить в своей затхлой комнате, а вместо этого дышу чистым воздухом, а под моим пальто красивое платье. Но глубоко в душе я знала, он меня не осудит. Ведь Андрей всегда хотел, чтобы я была счастлива, и я стала счастливой. Без него.

***

В марте я вернулась к занятиям. Мне было необходимо закончить выпускной год и получить аттестат. В первый день я вошла в класс очень медленно, с легкой улыбкой на губах. Они явно не ожидали меня увидеть. И явно были не рады мне. Я слишком высоко поднялась, слишком больно упала и не разбилась. Я была горда собой. Была горда тем, что продолжаю жить, несмотря ни на что, несмотря на ужасную потерю и сильную боль, несмотря на то, что окружающие, я думаю, были рады сложившимся обстоятельствам. Чувство человеческой зависти слишком сильно захватывает душу, и уже сложно почувствовать ту грань между «плохо» и «нельзя». Радоваться чужому горю очень плохо. Желать чужой смерти просто нельзя. Но они это где-то упустили, а я не умерла. Это был провал. Чужие мечты не сбылись, и я была виновата. Вряд ли они меня когда-нибудь простят. Забудут, да. Встретившись лет через двадцать на улице, мы, со счастливыми улыбками, будем обниматься, и спрашивать, как у кого устроилась жизнь. Где я работаю? Как мой муж? О, и, конечно же, они так безумно рады этой встрече, ведь, кажется, мы дружили в школе. Жаль только потом потерялись. Да, я тоже буду улыбаться в ответ и, возможно, действительно буду рада этой встрече. Плохое всегда забывается, ну или нужно насильно его забывать. Пронести зло через всю свою жизнь? Нет, простите, это не для меня. Да, и пусть меня сейчас ненавидят, а мне от этого плохо. Я не буду это хранить, в моей душе достаточно тяжелых моментов, чтобы замедлить мой шаг. Ведь грустные воспоминания – это лишние килограммы на ваших плечах, и чем их больше, тем сложнее идти вперед. Моя бабушка всегда говорила: «если тебя терзает злоба, возьми воздушный шарик, подумай свои самые злые мысли, а потом отпусти, пускай летят и разобьются».

Размышляя об этом, я села за парту в кабинете одна. На меня все смотрели, а я рисовала в тетрадке змей. Мне нечего было сказать, и им, наверное, тоже. Зайдя в класс, преподаватель не взглянул на меня, и мне стало легче. Скорее всего, он ничего не заметил, да и какое ему дело, была я там или нет. Наука не отвлекается на прочие глупости. А мне, как раз, и хотелось, чтобы меня никто не замечал, не смотрел в мою сторону, не обращал внимания на мои истерзанные колени, на мою неуклюжую походку из класса в класс. Но мне как всегда не везло.

После звонка на перемену я вышла из кабинета и хотела спуститься на первый этаж, в другой кабинет на урок иностранного языка. Двое парней, которых я знала, смеясь и толкаясь, шли вслед за мной прямо до лестницы. Я двигалась очень медленно и в душе боялась, что они не выдержат и тоже начнут меня толкать. Но было все намного хуже. Пытаясь сделать шаг вниз, я поняла, что уже лечу с этой лестницы. Один из них подставил мне подножку, а я не заметила. Ударившись лбом об пол, я на минуту отключилась, а потом снова пришла в себя от громкого хохота сверху. Смеялись многие, кроме меня. От брови текла тонкая струйка воды. Но это была не вода. Вода текла из моих глаз, и это было непроизвольно. Я точно не собиралась рыдать перед ними, но сработал мой защитный механизм. Возможно, удар задел нужные струны в моей голове. Мне было больно. Но мне было очень страшно. Почему-то тогда я подумала, что это еще не конец, думала, они начнут меня бить. Конечно же, этого не произошло. Вскоре все разошлись, а я продолжала лежать в пролете между вторым и третьим этажом. И все не потому, что я выдохлась и устала. Просто не могла найти в себе силы встать. Мимо проходивший преподаватель английского очень помог мне, поднял, отряхнул, улыбнулся. Я вытерла слезы и кровь в туалете, а потом пошла в класс. Бывало ведь и больнее, а английский еще никто не отменял.

А ночью, дома, катаясь по ковру, я рыдала оттого, что мир так жесток и ужасен. Что это все так несправедливо. Конечно, я не ждала от них поддержки, но хотя бы равнодушие они могли мне подарить. Но не захотели. Я стала для них мишенью. Игрушкой для злобной игры. Теперь, когда больше некому было меня защитить, они могли издеваться, как только хотели. Я была, и сейчас, не из тех, кто бежит жаловаться, а это было им на руку. Я знала, есть выход, надо просто бросить учебу. Но неизменно в семь утра я вставала и шла учиться, как ни в чем не бывало. Все повторялось, словно по кругу. Странные взгляды, смешки, глупые прозвища, мои ночные рыдания на ковре и дикое желание бросить учиться. Уйти туда, где никто не будет знать про меня, мою историю, мои отношения, где буду просто настоящая я, немного побитая и больная, но неизвестно почему. Я расскажу им свою историю вкратце и, думаю, кто-то меня пожалеет. А нужно ли? Искала ли я в глазах людей жалость? Конечно же, нет. Я просто хотела, чтобы все было как раньше. На самом деле мы все немного не любим свое настоящее, потому что прошлое было прекраснее. Были живы любимые люди, не было сегодняшних проблем и, конечно же, в прошлом все такое знакомое, любимое и родное, а сегодня то, о чем мы еще не узнали, и это пугает и настораживает. Да, это нормально, но не нужно с этим мириться. Никакого прошлого уже нет. Его просто нет. И мы туда не вернемся, как бы того ни хотели.

В это время я стала ненавидеть Андрея. Не думаю, что он желал мне такого будущего, но он его создал. А я ведь просила быть аккуратней. И мама просила. Но ему было плевать. Тогда я была уверена, что только он во всем виноват. Я ненавидела его за то, что он меня не послушал. За то, что спас меня. За то, что испортил мою жизнь. Я уже никогда не стану прежней. Никогда не вылечусь. Мои ноги не будут вновь идеальными и быстрыми. Да, конечно же, будет лучше, но не до конца. Я знала, мне придется всю оставшуюся жизнь оправдываться перед людьми за мое увечье. Ведь так поступают все пострадавшие, люди, непохожие на общую массу. Нам приходится извиняться за то, что мы не такие, как все. Так или иначе, мы это делаем, возможно, непроизвольно, возможно, специально. Так проще. Только в таком случае люди становятся более снисходительными и добрыми к нам. Словно мы за что-то провинились перед ними, словно угнетаем их ауру своим видом. А если кто-то не желает ни перед кем извиняться и хочет жить, как и все, обычной жизнью, то его насильно заставят извиняться путем грубостей, физического насилия или насмешек. Порой я испытывала чувство садизма по отношению к Андрею. В моменты, когда меня особенно сильно унижали, мне так хотелось, чтобы он это видел, не с целью защитить меня, а чтобы он страдал, оттого что сделал со мной, оттого что спас, хотя я его и не просила, и оттого, что бросил меня одну. Хотела, чтобы он увидел, как мне теперь нелегко жить. В душе, конечно же, представляя весь ужас подобных мыслей и отрекаясь от них раз и навсегда.

«Ты был элитой, «золотой молодежью». Вы думаете, что все разрешено и можно. Вам плевать на других людей, они ведь лишь пешки в вашей игре. И это совершенно не страшно, если из-за вас будет кому-то плохо. Вы играете, представляя себя гроссмейстерами, но на деле вы сами и есть жалкие пешки в великой игре жизни. Ее главное развлечение – дать почувствовать пешке себя королем, а в нужный момент спихнуть ее с доски, с высокой ступени, ведь падать больнее. Но вы не видите этого. Вы слепы. Это и есть великий план ее игры»

Рано или поздно все заканчивается. Я окончила школу, и издевательства надо мной тоже закончились. Три месяца садизма подошли к концу. Я не пошла на выпускной, потому что не могла их больше видеть. В последний день занятий я ходила по коридорам и думала, что больше никогда в жизни сюда не вернусь. За прошедшие десять лет я ни разу не переступила порог школы с того дня. Нет, конечно же, я не могла ее ненавидеть, так как сама по себе школа ничего дурного мне не принесла, но вспоминать те дни отвратительно. Папа забрал мой аттестат в кабинете директора. Я за ним не пошла. Получать аттестат не так уж и здорово. Скорее, это никак. Незадолго до окончания школы моя ненависть к Андрею иссякла. Я не могла злиться на него вечно, поэтому снова стала скучать. Мне не хватало его, его шуток, его смеха, его голоса и того, что он всегда был рядом со мной. Идя домой в теплый майский день, мне казалось, что сейчас из-за угла покажется его машина и он сам, он остановится рядом со мной и спросит: «Крошка, тебя подвезти?». Я отвечу ему: «Конечно, подвези, крошка, вон до такого угла» и он рассмеётся, и… это глупо все, но бывало такое, что я стояла часами на том повороте и ждала, когда же покажется его автомобиль. Вся настоящая жизнь не существовала для меня, она просто плыла мимо, заполняя фон моих мыслей. Поочередно я жила в своем прошлом и вымышленном будущем, в котором все прекрасно и в котором есть он. Я, словно настроенная машина, ела, училась, разговаривала, сдавала экзамены, а потом поступала в институт. Я не волновалась и не переживала, потому что мне было плевать. Если бы меня вели куда-то за руку, я бы шла, не задавая вопросов. Иногда я задумывалась, и мне было странно, я не думала, что апатия может вернуться. Мне казалось, этот этап ушел навсегда, но это была не так. Просто состояния спокойствия и агонии стали более продолжительными и невзрачными, но они бесперебойно продолжали сменять друг друга в моей душе. Наступило лето, а я не радовалась теплу, просто надела футболку и шорты и, в общем-то, в моей жизни больше ничего не изменилось. Но я стала ждать. Тем июлем у меня был много значительных дат: наше знакомство, наша свадьба, наше рождение и наша смерть. Как ни странно, в этот короткий месяц уместилась практически вся наша жизнь. Если бы я вздумала отмечать эти даты, то, наверняка бы, не вышла из состояния похмелья весь этот месяц. И заключительным числом этого ряда событий была та его единственная дата, которая повторялась для него каждый год, но больше такого не будет.