– Конечно.

– Я написал тебе письмо на Рождество, но так и не узнал, что ты о нем думаешь.

Она улыбнулась половиной рта – к этой улыбке я уже начал привыкать.

– А я его еще не читала.

– Но почему?

– Потому, – ответила она, – что пока не готова попрощаться с тобой.


Признаться, порой я задавался вопросом, есть ли у Мардж шанс прочитать мое письмо. Следующие три дня всякий раз, когда я заезжал к ней, она спала, обычно в спальне.

Я проводил в доме час или два, общался с Лиз или мамой – кто-нибудь из них всегда был рядом с Мардж. Я восхищался ремонтом, который продолжал делать отец, и почти каждый раз опустошал большую тарелку еды, которую мама ставила передо мной.

Мы почти всегда устраивались на кухне. Поначалу я думал, что остальные боятся потревожить спящую Мардж, но потом понял, что если ее не будит стук отцовского молотка, то и наши приглушенные голоса она тем более не слышит.

В чем дело, я наконец понял однажды днем, когда Лиз вышла подмести веранду. Не зная, чем себя занять, я забрел в гостиную и сел на диван, где обычно мы с Мардж проводили время.

Отец тихо работал в ванной, а я вдруг услышал странный ритмичный звук, как будто от неисправного вентилятора. Не сумев определить, откуда он исходит, я направился сначала на кухню, потом в ванную, где отец лежал на полу, головой под новой раковиной, и прикручивал ее к стене. Но и в ванной, и в кухне звук слышался слабее, и набирал громкость, только когда я проходил по коридору. И вдруг я понял, что это за жуткий звук.

Его издавала Мардж.

Несмотря на то, что дверь была плотно закрыта, а дом довольно велик, я слышал, как дышит моя сестра.


В том году День святого Валентина пришелся на воскресенье. Мардж задумала собрать всех у себя, даже пригласила Эмили и Бодхи, а я привез к ней Лондон сразу же после ее возвращения из Атланты.

Впервые за две недели мы с Лондон застали Мардж сидящей на диване. Кто-то – может, мама, а может, Лиз, – помог ей слегка накраситься. Вместо бейсболки на голове Мардж я увидел роскошный шелковый шарф, плотный свитер с высоким воротником скрадывал ее худобу. Несмотря на опухоль, пожирающую ее мозг, она могла поддерживать разговор, и я даже пару раз слышал, как она смеется. Были моменты, когда происходящее казалось мне почти обычным времяпрепровождением в субботу или воскресенье днем в доме родителей.

Почти.

Дом выглядел как никогда хорошо. Отец закончил ремонт в ванной для гостей, новые плитка и раковина сияли, в них отражались современные краны. За последнюю неделю отец также успел обновить внутреннюю отделку во всем доме. Мама закатила пир, стол ломился от угощений. А с только что приехавшей Эмили мама взяла обещание забрать домой часть еды, в том числе и пирогов.

Мы вновь вспоминали семейные истории, но главным событием вечера стал приготовленный Лиз для Мардж подарок на День святого Валентина. Лиз сама сделала альбом, в котором были фото всех времен – от младенческих до самых новых. Слева на странице помещались снимки Лиз, справа – Мардж. Я знал, что собрать фотографии помогала моя мама. Мардж медленно листала страницы, и я мог наблюдать, как Лиз и Мардж растут вместе у меня на глазах.

Наконец в альбоме появились фотографии их двоих, сделанные и в экзотических поездках, и просто возле дома. Но каким бы официальным или непринужденным ни был каждый снимок, он словно рассказывал целую историю об очередном памятном моменте их жизни. Весь альбом был свидетельством их любви. Я думал об этом, и на глаза наворачивались слезы.

На последних двух страницах альбома я не сдержался.

Слева – снимок Мардж и Лиз под елкой в Рокфеллеровском центре в Нью-Йорке, сделанный во время их самого последнего совместного путешествия, справа – фотография, явно сделанная пару часов назад, потому что на ней Мардж выглядела в точности как сейчас.

Лиз объяснила, что ее сделал мой отец и втайне от нее напечатал в ближайшем магазине. Вернувшись, он отдал снимок Лиз, и она поместила его на последнюю страницу альбома.

Все взгляды устремились на отца.

– Я всегда так гордился тобой, – запинаясь, выговорил отец, не сводя глаз с Мардж, – и хотел, чтобы ты знала, что я тебя люблю.


После Дня святого Валентина началось томительное ожидание.

Я уже понимал, что на празднике Мардж истратила свои последние силы. В понедельник она спала весь день, ничего не ела, только попила теплого куриного бульона через соломинку.

Мама и отец постоянно находились у нее, а я бывал наездами, главным образом из-за Лондон. Она стала капризной с тех пор, как узнала правду о Мардж, иногда закатывала истерики из-за пустяков. Особенно болезненно она восприняла мой отказ почаще возить ее к Мардж, а я никак не мог объяснить, что ее тетя теперь целыми днями спит.

Но через несколько дней после Дня святого Валентина Лиз позвонила вечером мне домой.

– Ты не мог бы привезти Лондон? – тревожно попросила она. – Мардж хочет видеть ее.

Лондон наверху уже переодевалась в пижаму. Ее волосы были еще мокрыми после купания. Я позвал ее и она вмиг сбежала по лестнице и ринулась прямиком в машину, но я ухитрился перехватить ее в дверях и заставить надеть куртку. Потом я наугад выхватил из шкафа резиновые сапоги.

В руках она держала Барби, отказываясь отложить ее, даже пока надевала куртку.

Мы прибыли к Мардж, Лиз обняла Лондон, поцеловала и указала на дверь спальни.

Несмотря на поспешность, с которой Лондон садилась в машину, теперь она на минуту застыла, потом неуверенно направилась к двери. Я шел следом, слыша дыхание сестры – звук жизни, которая покидала ее. Лампа на тумбочке у кровати отбрасывала лужицу теплого света на дощатый пол.

Лондон помедлила в дверях.

– Привет… дорогая, – выговорила Мардж слабо, но внятно.

Лондон приблизилась к постели так осторожно, словно боялась потревожить больную тетю. Я прислонился к дверному косяку, наблюдая, как Лондон усаживается рядом с Мардж.

– Что… это… у тебя? – спросила Мардж.

– Я привезла тебе подарок, – ответила Лондон, показывая куклу, которую прижимала к себе всю дорогу. – Это моя любимая Барби, потому что она со мной уже не помню сколько. Это моя первая Барби, и я хочу, чтобы ты взяла ее себе.

Когда Лондон поняла, что у тети не осталось сил взять куклу, она усадила ее рядом с Мардж, прислонив к ее боку.

– Спасибо. Она красавица… но ты… еще красивее.

Лондон опустила голову, помолчала и снова посмотрела на Мардж.

– Я люблю тебя, тетя Мардж. Очень люблю. И не хочу, чтобы ты умирала.

– Знаю… и я… тоже… люблю тебя. И у меня тоже… есть… кое-что для тебя. Тетя Лиз положила… мой подарок… на тумбочку. Когда-нибудь… когда ты подрастешь… посмотри его… вместе с папой, хорошо? И тогда… вспомни обо мне. Ты… обещаешь?

– Обещаю.

Я перевел взгляд на тумбочку, увидел диск, который Мардж приготовила в подарок моей дочери, прочитал название и сморгнул слезы.

«Красотка».


– Мардж считает, что я все-таки должна родить ребенка, – сказала мне Лиз на кухне за кофе несколько дней спустя. На ее лице смешались усталость и растерянность.

– Когда она это сказала?

– Несколько раз говорила, с тех пор, как мы уехали в Нью-Йорк. Она все твердит, что я достаточно здорова, но… – Она умолкла.

Я ждал продолжения, но Лиз, кажется, впала в задумчивость.

– А ты этого хочешь? – нерешительно спросил я.

– Не знаю, Расс, думать об этом сейчас слишком тяжело. Не могу представить себе, как буду растить ребенка одна. Но вчера она снова завела этот разговор. И объяснила, что уже позаботилась о финансах – на случай, если я все-таки надумаю. Так что я могу позволить себе и ЭКО, и няню, если захочу, и даже дать ребенку образование.

Я склонил голову набок, пытаясь понять, когда же Мардж успела все устроить. Лиз провела ладонью по волосам, приглаживая выбившиеся из неряшливого хвоста пряди.

– Насколько я поняла, как только она получила диплом и стала бухгалтером, сразу же застраховала свою жизнь. У нее было целых два полиса. Средства на них копились годами, и теперь это целая куча денег. Получателем выплат в полисе с более крупной суммой указана я, там гораздо больше денег, чем мне понадобится, если я решу завести ребенка. Недавно она вписала получателем во второй полис твоих родителей, чтобы отец наконец мог уйти на пенсию. Я спрашивала о тебе…

Я прервал ее.

– Я рад, что все достанется тебе и моим родителям, – заверил я. Вид у нее был растерянный, словно вся эта информация для нее не имела смысла.

– С тех пор, как она рассказала мне обо всем, меня мучает вопрос… – продолжала Лиз. – Откуда она знала? Я спрашивала ее, но она объяснила только, что на ее решение повлияла история ее родных, и хотя насчет получателей выплат она долго сомневалась – видимо, поначалу ими были ты и твои родители, – ей хотелось позаботиться о финансовой стороне вопроса на всякий случай.

– Этого она мне не говорила.

– Мне тоже, – кивнула Лиз. – Когда до ее болезни мы заводили речь о ребенке, я вообще не задумывалась о затратах. Мы хорошо зарабатывали, нам удалось немного накопить, но я, наверное, просто думала: если Мардж считает, что это нам по карману, значит, так и есть… – На ее лице отразилось минутное отчаяние. – Я думала, что не выдержу. Объяснила ей, что мне не вырастить ребенка без нее. Что из нас двоих материнские качества присущи больше ей. И знаешь, что она сказала на это?

Я молчал.

– Сказала, что я ее вдохновляла и ребенок, которого я воспитаю, изменит мир к лучшему. И что, если рай существует, она клянется присматривать оттуда за нашим чадом вечно.


На следующий день пришла моя очередь прощаться.

Когда я приехал, Мардж спала как обычно. Я поглядывал на часы, чтобы успеть встретить Лондон из школы, но вскоре «радионяня» на кухне негромко зашуршала, и мама с Лиз поспешили в спальню. Через несколько минут мама вернулась.